Assassin's Creed: Shards

Мне не нужно напоминать о том, что я нахожусь на грани, и я лишь молча плотнее вжимаюсь спиной в тающий подо мной снег.

С какой-то странной отчужденностью я слышу, как гулко стучит о ребра мое сердце.

Я боюсь?

Ассасин забирает письмо, из-под капюшона неотрывно глядя мне в лицо.

И я отвожу глаза.

А когда мне в грудь с еще большей силой вжимается острие его шпаги, мертвенно-бледным паром срывается с губ:

– Прошу…

Мой враг кривится, как будто одно-единственное слово принесло ему боль, одним движением вкладывает шпагу в ножны -

И, брезгливо отворачивая от меня лицо, обжигающим холодом ставит свое клеймо:

– Трус.

Этого достаточно, чтобы я успел сделать ему подсечку и, когда снег жадно раскрыл под ним свою пасть, извернувшись змеей, навалиться сверху.

Я перехватываю скрытый клинок перчаткой - ладонь рвет острая боль - и лезвие кинжала, молниеносно вынутого из голенища ботфорта, разрезает падающие хлопья снега на капли воды, прежде чем на полную длину войти ассасину под грудь.

– Гордец, - тихо шепчу я.

И поворачиваю клинок.

***

– Раинер, где вас только носит!
– длинноволосый мужчина спрыгивает с коня и направляется мне навстречу, но не сделав и пяти шагов, останавливается. Раздражение уходит с его лица, и теперь карие глаза смотрят с неподдельным участием.

– Бога ради, граф, не глядите на меня так, - перед тем, как протянуть ему письмо, я крепко сжимаю его руку.
– Всего одно маленькое недоразумение.

– И скольких завтра недосчитается королевская рота?

– Рота? Рота - одного.

Сезар хмурится и легким движением смахивает со шляпы снег:

– Но…

Я лишь машу рукой.

– Отправляйся в путь. И пусть Отец Понимания ведет тебя.

То, что случилось, уже случилось. Ассасины никогда не забудут об этом.

Значит, так тому и быть.

Мы умираем, потому что стремимся защитить мир, который, когда приходит время, не защищает нас.

И тогда мы умираем за него.

Я смотрю в удаляющуюся спину своего брата, и ветер треплет кроваво-красные крылья моей формы.

А на Париж все также падает снег, но сквозь нависшие стальные тучи уже начинают пробиваться первые рассветные лучи.

_______________

*На деле, это знак Ордена Святого Духа. Но мальтийский крест взят в нем за основу.

========== III. 1291 н.э.: Путь Наверх. Иерусалимское королевство, Акра ==========

Комментарий к III. 1291 н.э.: Путь Наверх. Иерусалимское королевство, Акра

Арабский мини-переводчик к части:

Гяур - презрительное название любого не-мусульманина.

Безон - да в общем-то, и не по-арабски “Босеан”.

Вакиф - использовано как “не стрелять!” и “стой!”.

Рама - команда: “огонь!”

Ихриб бейтак - мусульманское проклятие; что-то вроде “мой бог разрушит твое жилище”.

Аатамиду алейк - я тебе верю.

«Босеан!»

Отчаянно прорезает густой дым чей-то одинокий крик.

Дым режет по горлу сарацинским кинжалом, въедается в слезящиеся глаза. В хауберке невыносимо жарко, шлем раскалился, койф царапает лоб, и голова идет кругом от нехватки воздуха.

«Босеан!» подхватывает кто-то, и вот уже спереди, позади, вокруг меня все, кого удалось собрать на смерть, хрипло, надсадно взывают к нашему знамени.

Единственному, что у нас осталось.

В паре шагов от меня, но через дым кажется, что по ту сторону моря, наш магистр наклоняется вперед с коня и молча кладет руку на плечо магистру Госпиталя.

И Жан де Вилье коротко кивает в ответ на немую просьбу своего давнего соперника.

***

– Ничего, братья, - голос магистра прорывается ко мне с трудом, хотя сам он справа и впереди от меня – в первом ряду. – Мы продержим их сколько сможем.

– Мы продержим их столько, сколько будет нужно для того, чтобы успели выйти корабли из гавани, - упрямой ложью отзываюсь я.

Море не даст, море озлобилось против нас, и большинство кораблей – корабли Лузиньяна, а он никогда не отдаст их, предпочтя спастись сам.

– Во имя Бога, - тихо отвечает магистр. – Я молюсь, чтобы ты оказался прав.

Сен-Антуанские ворота раскрываются ровно настолько, чтобы пропустить нас по четыре конных воина в ряд.

В прорези шлема мгновенно бьет нестерпимая волна жара от пылающих греческим огнем развалин первой стены, и я невольно поднимаю руку, заслоняя глаза, и опускаю голову.

– Поднять щиты! – голос магистра прорезает дым и заглушает гул, с которым пылающие снаряды полосуют воздух, чтобы взорваться за вторым кольцом стен.

– Поднять щиты! – откликаются госпитальеры в центре, и далеком эхом звучит в арьергарде голос кого-то из военачальников Кипра. – Щиты наверх!

Я резко вскидываю руку – в нужный момент, потому что в щит мгновенно впивается стрела, пущенная со взятого первого кольца.

За ней другая. И третья.

Я даже не пытаюсь считать. Просто слежу за тем, чтобы ни одна стрела не прошла через сцепление над головой моего щита и щитов тех, кто находится по обе стороны от меня.

Ряд пехоты, прикрывающей нас спереди, движется медленно, и трудно держать строй, когда лошадь то и дело норовит споткнуться о лежащий на земле труп.

Находясь во втором ряду, мне не видать противника из-за дыма, но зато отлично слышно, как беснуется толпа сарацин, наконец-то настолько близкая к желанной добыче.

Видимо, первые ряды в волне, двинувшейся к воротам Сен-Антуан, преодолели догорающую «кошку», пылающие рытвины в земле и увидели нас, потому что из неясных выкриков на их лающем языке отчетливо, с неприкрытой ненавистью послышалось «гяур!» - и еще отчетливее, но уже со скрытым страхом: «безон!».

Я вижу, как магистр наклоняет копье вперед – в древко тут же вонзается с десяток стрел – и, перебивая весь этот огненный гул:

– Во имя Бога!

Пехота разбегается в две стороны, прикрываясь щитами, и первый ряд срывается на галоп. Я пришпориваю коня, пригибаюсь к его холке и устремляюсь следом. Кто-то снова надрывно кричит «Босеан!», и на этот раз клич подхватывают все – и госпитальеры, и немногие оставшиеся с нами тевтонцы, и даже кипрские отряды Лузиньяна.

В этот миг мне кажется, что мы зовем Смерть.