Assassin's Creed: Shards

Префект молча смотрел на расстилающийся внизу Иерусалим. Узкие улочки навевали обманчивое спокойствие - и слишком легко было поверить, что в городе все тихо, и никакое желание бунта даже не зарождалось в людских сердцах.

– Я не вижу его вины, - устало повторил Пилат, не поворачивая головы к тому, кто стоял сейчас чуть в отдалении, будто не решаясь приблизиться.
– Ни Яблоко, ни Посох Иоанна Крестителя не свели его с ума, да он и не хочет ничего решать переворотом. Слишком многое уже понято, слишком многое пережито. Он отличен от бунтовщиков своим стремлением сделать мир лучше без лишней крови - так зачем мне лишняя кровь?

– Он ненадежен и не разделяет наши стремления. Бунт - всего лишь вопрос времени, - тяжелый голос, преломленный на солнце, напоминал лопающееся от духоты стекло.
– Твой невиновный показал в Храме Соломона, что в принципе способен был бы повести за собой людей и на бой тоже. А я знаю, как ты любишь сначала создать предпосылку к восстанию, а затем утопить все в крови, доказывая преданность… Стой, Понтий, я не договорил.

Префект, и вправду готовившийся перебить, склонил голову набок, продолжая смотреть на город. Солнце не сдвигалось с неба, заливая все вокруг удушливыми потоками света, и казалось чересчур похожим на одну из Частиц некогда существовавшего Олимпа.

– Я не отрицаю того, что он не подговорен тобой, ты бы так не рискнул. Не отрицаю того, что он желает лучшего людям. Я не отрицаю, и что сам он - не бунтовщик, - первосвященник все-таки сделал два разделявших их шага и оперся локтями о каменное заграждение перед самым началом склона.
– Да вот только он желает всем дать то, что дано лишь немногим, а пребывание в облаках наказывается болезненным ударом об землю - и не только для него, префект, но и для нас тоже.

– Ты ведь говорил о Понимании?
– Понтий повернул голову, всаживая острый взгляд в собеседника.
– Понимание приходит со временем, оно вовсе не дар Божий. Пониманию можно научить…

– Не всех, - отрезал тот.
– Толпа идет лишь за именем, за славой, за слухами - поверив в то, что он посланник с Небес. Толпа никогда не идет за истинным учением, она не в силах понять его. Стоит одному из его учеников направить на нас перст и сказать “он молвил” - и мы будем сметены и стерты в прах до заката. Его изначальные слова так исказили непониманием, что вся истина уже затерялась.

– Ничто не истинно, Кайафа, - Пилат горько приподнял уголок губ.
– Тебе ли напоминать об этом?

Настала очередь Кайафы покачать головой и, прищурив карие глаза, глянуть на расстилающийся внизу город. Складывалось ощущение, что можно просто протянуть руку и поднять Иерусалим на ладони…

Если бы это только было возможно.

– Зачем тебе, префект, его жизнь? Пока в нем не разочаровались, у нас есть шанс воспользоваться ситуацией. Давно ли фигура, именем и мученической судьбой которой можно будет управлять тысячами тысяч, сама шла к тебе в руки?

Первосвященник со смешком стянул с шеи крест, такой неподходящий для иудеев и такой необычный для этого времени, и вложил его себе в ладонь.

– Вспомни, с чего мы начались, Понтий. Каин осмелился бросить вызов Предтечам, осмелился восстать вновь, убив их любимца, хотя бунт уже сошел на нет, - первосвященник шире раскрыл ладонь, и алый крест, отразив солнце, показался прожженной до кости плотью.
– И кто теперь Каин, а кто Авель? Когда умирают последние, кто знает Правду, вывернуть ее наизнанку ничего не стоит. Вот только в этот раз власть над Правдой будет в наших руках.

Пилат вызывающе прищурился:

– Ты хочешь добровольно стать таким же проклятым, как Каин?

– Когда синедрион в последний раз собирался, у меня спрашивали: “что нам делать? Этот человек творит чудеса. Если оставим его так, то все уверуют в него, и придут римляне и огнем и мечом вырвут скверну из места нашего и народа”, - Кайафа помедлил, и если бы Пилат не знал его лучше, то решил бы, будто он собирается с мыслями.
– И я сказал им: “лучше будет нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб.”

Он перевернул ладонь, и крест выпал из смуглых пальцев, упруго подпрыгивая на цепочке, не давшей ему упасть на камни.

– Малая жертва?

– Да, префект.

– Мне не по нраву…

– Ты же понимаешь, что он сам все видел, Понтий. Он знает, что у нас нет иного выхода, и он сам захотел такого конца: умереть за свою собственную Истину. Его смерть, в отличие от столь многих других, не будет напрасной, - первосвященник поморщился.
– Так к чему это представление?

Пилат не отводил глаз от мерно раскачивающегося алого креста. Будто маятник судьбы, который неумолимо подминает под свой такт желания, сомнения… Жизни.

– Так значит, распять?

– Для тебя это не должно быть сложно. Ты же любишь казнить настоящих бунтовщиков - так вот и притворись, что это просто один из них.

***

Солнце все так же сушило уставшую землю, заставляя ее покрываться мучительными уродливыми трещинами, от одного только взгляда на которые нестерпимо начинало жечь подошвы ног.

Солнцу не было дела ни до горы Голгофы за стенами города, ни до трех крестов, что были вонзены в нее еще вчера. Не было дела ему и до двух людей, что снова встретились на том же месте, уже окончательно приняв на себя бремя.

Один - с полными горстями надежд и возможностей. Другой - с уставшими глазами, не в силах больше решать за целый мир.

– Перед тем, как я послал его на крест… - голос префекта был глух, как никогда.
– Он сказал мне, что рухнет Храм старой веры и возникнет новый Храм - Истины. И не будет власти ни Цезаря, ни какой-либо иной, а человек перейдет в царство справедливости и все той же истины, где вообще не будет надобна никакая власть.

Каиафа отвернулся, вцепляясь ладонями в резные перила балкона, а искрящееся золотое солнце незримо вздрогнуло на небосводе - и переломилось об столь же золотой купол Храма Соломона, будто не в силах совладать с его мощью.

– Для этого людям следует прежде перейти в царство совести, - первосвященник с трудом оторвал взгляд от здания, чтобы снова встретить серые глаза префекта.
– А они явно не перейдут в него сами по себе. Вспомни Варраву, отпущенного лишь потому, что так научили толпу мы, сильные мира сего, - неожиданный порыв ветра взметнул полы темных одежд, на миг уподобляя их черным крыльям.
– И пока люди не думают, пока люди не чувствуют и не Понимают, им нужна власть. Твердая власть, которая не допустит разгула хаоса и беспорядка.