Август и великая империя

Овидий 13 г. до P.X

Таким образом, в то время как несколько молодых людей, подобно Тиберию, оставались привязаны к традициям и следовали по стопам древних, большинство шло, напротив, в другую сторону. Моральное единство, казавшееся восстановленным после гражданских войн, снова было разбито. Молодежь была одушевлена страстью к удовольствиям, элегантности, легкомыслию, пустякам, и выражение этого настроения мы находим в грациозных стихотворениях молодого поэта из Самния Публия Овидия Назона.

Август при своем отъезде едва ли слышал это имя, а при своем возвращении нашел его уже знаменитым. Овидию было тогда тридцать лет, т. е. он был на один год старше Тиберия; он родился в Сульмоне в 43 г. до Р. X. [113] и происходил из очень зажиточной всаднической семьи. [114] Его отец, богатый самнийский землевладелец, был италийцем старого закала, врагом литературы, которую называл inutile studium, [115] и, следуя современной моде к традициям, хотел также участвовать в великой римской реставрации, начатой Августом. Он заставил своего сына изучать право и красноречие, женил его очень молодым [116] и рассчитывал заставить его избрать себе политическую карьеру, чтобы сделать из него магистрата и сенатора. Но эти усилия остались тщетными, ибо молодой человек упорно сопротивлялся им. Одаренный изящным литературным вкусом, тонким и живым, хотя поверхностным, воображением, удивительной легкостью ума и чудесным талантом писать стихи, Овидий изучал не право, а поэзию; он женился, с тем чтобы почти сейчас же развестись, и вновь женился, чтобы опять развестись, [117] он был triumvir capitalis [118] и decemvir stlitibus indicandis; [119] но едва он сделал свои первые шаги на политическом поприще, как возмутился против отцовского авторитета, традиции и всей политики Августа. Без сожаления отказавшись от сенаторского звания, он очень быстро вернулся к своим дорогим музам и только что опубликовал первый том своих стихотворений, пять первых книг Amores, [120] в которых давал полную свободу своему таланту. После старательного и однообразного совершенства, изысканной нежности, идеального благородства Вергилия, после еще более старательного и сложного совершенства, философской глубины, противоречия и иронии, мучивших Горация, с этим молодым поэтом в латинскую литературу проникает новая сила, в которой отражается его эпоха, как огромное неподвижное небо отражается в текучих водах реки; эту силу можно назвать гениальным легкомыслием. Содержание и форма — все было легко в этой поэзии, которая ничем не пренебрегала и ничто не считала вульгарным. Овидий прежде всего хотел избежать одновременно утомительного и торжественного однообразия употреблявшегося Вергилием гекзаметра и трудного разнообразия размеров Горация. Для своих стихотворений он избрал элегические двустишия, которыми владел с элегантностью и мерой. К тому же сюжет трактовался легко; он не вводил в него ни философии, ни морали, ни политических и социальных забот своей эпохи; примешивая к условным мотивам истинные факты и к литературным воспоминаниям воспоминания личные, он описывал галантную жизнь высших римских классов вокруг героини, которую называет Коринной и которая была его возлюбленной. Существовала ли эта возлюбленная с ее красивым греческим именем и насколько соответствуют действительности те приключения, в которых участвует поэт, трудно сказать, но его описания так живы, что имеют полное правдоподобие.

113

Ovid Trist., IV, X, 6: Cum cecidit fato consul uterqui pari.

114

id., II, 113; IV, X, 6.

115

Ibid., IV, X, 21.

116

Ovid. Trist., IV, X, 69: раепе mihi puero.

117

Ibid., 69 сл.

118

Ibid., 33.

119

Ibid., II, 94.

120

Teuffel-Schwabe. Geshichte der romischen Litteratur. Bd 1. Leipzig., 1890, 563, § 2.

"Amores" 13 г. до P.X

Ложны ли эти описания или действительны, значение сочинения от этого не меняется. Чтобы понять его, нужно вспомнить эпоху, в которую книга была написана, опубликована, читаема и вызывала восхищения; нужно заметить, что она прославила имя автора вскоре после того, как Август утвердил lex de maritandis ordinibus и lex de adulteriis coercendis. С элегантностью и непринужденностью поэт все время косвенно насмехается над этими грозными законами, над всеми внушившими их идеями и чувствами, над бывшим тогда в почете традиционализмом. Здесь, чтобы описать Амура, торжествующего над благоразумием и стыдливостью, он забавно пародирует описание одной из наиболее торжественных церемоний римского милитаризма — триумфа победителей; [121] там он говорит нам, что Марс отправился на границу, и, толкуя по-своему и не без иронии легенду об Энее, сюжет великой религиозной поэмы Вергилия, утверждает, что Рим должен быть городом Венеры и Купидона, так как основан Энеем, сыном Венеры; [122] в другом месте он дерзко проводит параллель между войной и любовью, что должно было заставить задрожать Тиберия от негодования:

121

Ovid. Amores, I, II, 27 cл.

122

Ibid., I, VIII, 41–42.

Всякий влюбленный воюет, и есть у Эрота свой лагерь. [123]

Поэтому он столько же хвалит тех, кто ухаживает за красивыми римскими женщинами, как и тех, кто сражается с германцами на берегах Рейна:

Пусть же всяк тот замолчит, кто любовь называет бездельем. [124]

В одном стихотворении поэт встречает свою возлюбленную на празднике, куда она пришла вместе со своим мужем; [125] в другом он описывает любовное свидание в жаркий летний полдень. Коринна тайком входит в полутемную комнату, и Овидий, не щадя подробностей, доходит до момента, когда

123

Ibid., I, IX, 1.

124

Ibid., 31.

125

Ibid., I, 4.

…усталые мы отдыхали. [126]

В третьем стихотворении он сокрушается, что в момент гнева дал своей красавице пощечину; [127] он перечисляет муки долгого бесполезного ожидания ночью у дверей своей подруги; [128] он изо всех сил разражается упреками против прекрасных дам, чье сердце не совсем бескорыстно; [129] он теряется в сладострастном описании волос своей возлюбленной; [130] он также очень открыто хвалится, что не стремился к «пыльным наградам» полководцев, не изучал право, а, напротив, приобрел бессмертную славу своими стихами; он утверждает, что эта слава прочнее и благороднее всех других; [131] но он признается, что эпическая поэзия, в роде поэзии Вергилия, — слишком тяжелая работа, превышающая его силы. Он предпочитает в своих стихотворениях говорить о любви: [132]

126

Ibid., I, 5.

127

Ibid., I, 7.

128

Ibid., I, 6.

129

Ibid., I, 8; I, 10.

130

Ibid., I, 14.

131

Ibid., I, 15.

132

Idid., II, 1.

Нет, не дерзну никогда защищать я проступок моральный И за пороки мои с лживым оружьем стоять. В них я сознаться готов, если польза есть в этом сознаньи. И — безрассудный — открыть все преступленья мои… [133]

…………………………………………………………………

Лавр триумфальный, спеши увенчать мои кудри победно: В наших объятьях, смотри, вот та Коринна сама, Что охраняли и муж, и привратник, и крепкие двери, Чтобы искусством врагов взятою быть не могла, [134]

133

Ibid., II, IV, 1–3.

134

Ovid. Amores, II, XII, 1–3.

Поэт так мало заботится о законе de adulteriis, что под предлогом ссоры с ревнивым мужем выступает с косвенными нападками на этот закон. Пусть читатель прочтет четвертую элегию третьей книги, и он сам увидит, не должны ли были современники, посреди этих споров о выгодах и неудобствах закона de adulteriis, к которым давали повод скандальные процессы, смотреть на мужа, желающего принудить к верности свою жену, как на олицетворение ужасного закона. Фантазия поэта свободно отдается этим живым и колоритным описаниям, которые мы еще и теперь читаем с удовольствием; но в эпоху, когда были написаны эти стихотворения, каждая из этих насмешек была преступлением. Прелюбодеяние, описываемое Овидием с таким талантом, должно было наказываться изгнанием и конфискацией имущества. Эти стихотворения были поэтому отважным опытом разрушительной литературы, подрывавшей реставрацию государства, предпринятую Августом.

Овидий и знать

Тем не менее Овидий написал эти стихотворения, вызвавшие восхищение высшего общества! Дион совершенно точно говорит нам об этом: общественное настроение было теперь склонно к снисхождению и терпимости. Если бы партия поклонников традиции была еще так же сильна, как в предшествующие годы, то Овидий не написал бы эту книгу тотчас же после издания законов, как бы в качестве комментария к ним, и никто не осмелился бы ею восторгаться. Овидий, напротив, был принят почти во всех знатных домах Рима: в доме Мессалы Корвина, который постоянно одобрял его; [135] в доме Фабия, [136] в доме Помпония, [137] и нельзя сказать, бывал ли он уже в доме Августа. Можно было поэтому видеть много признаков, что, спасшись от окончательного уничтожения во время гражданских войн, римская аристократия, казалось, желала умереть от медленного самоубийства в физическом и моральном бездействии и сладострастии. Овидий олицетворял эти силы, которые снова начали действовать в новом поколении, по мере того как мир изглаживал воспоминания гражданских войн и египетское влияние все усиливалось. Перед лицом возрождавшейся распущенности Август не мог не сознавать необходимости в более действенном средстве, чем законы и разговоры. Для римлянина, чей дух был полон традиционных идей, лучшим средством казалось возвращение к политике завоеваний. Римская аристократия по природе сохраняла все интеллектуальные и моральные качества, которые старались теперь возбудить искусственными средствами, пока имели случай применять их в войнах и на дипломатическом поприще. Закованная в свои традиции, как в латы, она могла сопротивляться всем разрушительным силам, пока должна была военным и дипломатическим путем вести опасную политику расширения империи. Но эти латы изнашивались и сами падали теперь, когда такая политика не была более необходимой. Окончательный мир, конец политики расширений атрофировали старую энергию знати. Теперь, когда было достигнуто известное примирение между партиями и классами, когда финансы несколько поправились и Рим снова мог решиться на трудные предприятия, нельзя было колебаться пуститься на них не только с целью увеличения империи, но и с целью укрепления внутренней дисциплины.

135

Ovid. Ex Ponto, I, VII, 27 сл.

136

Ibid., III, III, 1 сл.

137

Ibid., I, 6; II, 6; IV, 9.

Поэтому Август, после пятнадцати лет мира, сделался, как мы сказали бы теперь, милитаристом, но умеренным и благоразумным, каким он был во всех своих поступках. В числе причин, унижавших аристократию, делавших ее ленивой и любящей удовольствия, был мир, отнимавший у нее всякий случай выполнить подвиги; поэтому ей нужно было открыть новое поле действия и славы, чтобы молодые люди научились воевать, а не только писать стихи и строить богатые виллы на берегу моря. Война с Германией должна была быть прекрасным лекарством, чтобы победить изнеженность, ослаблявшую новое поколение, и наиболее действенным противоядием против эротического напитка, подносимого аристократической молодежи в стихотворениях Овидия. Не нужно забывать, что если по окончании гражданских войн должно было выступить с аристократической реставрацией государства, то главным образом потому, что аристократическая конституция составляла неотделимую часть военной организации. Чтобы быть сильной, империя нуждалась в армии, а где, как не в аристократии, можно было искать генералов и офицеров? Настоящей школой, где последние приготовлялись к войне, была аристократическая фамилия, так как тогда не существовало военных училищ. Если бы вымерла аристократия, то армия была бы, так сказать, обезглавлена. Поэтому неудивительно, что Август, на которого было возложено Италией сохранить старую знать, составлявшую лучшую защиту республики, пришел к мысли, что мир, наконец, сделал ее слишком ленивой и что ее способность выполнять свою историческую обязанность может быть возвращена только военной службой, особенно в эпоху, когда поэты, подобно Овидию, призывали ее к любви и наслаждению.

Август в Риме. Реформа сената 13 г. до P.X

Немедленно по возвращении в Рим Август посреди других, менее важных занятий принялся за подготовление завоевания Германии, и за борьбу с возрастающим распадением аристократической конституции. Он начал с того, что дал пример уважения к конституции, отдав сенату подробнейший отчет во всем, что он совершил в свое отсутствие из столицы. [138] Потом он предложил, мы не знаем точно, сенату или комициям, военную реформу, отвечавшую различным требованиям солдат, очевидно, с целью подготовить легионы к опасностям и утомлениям, ожидавшим их в Германии. Закон точно определял некоторые главнейшие условия военной службы, которые до тех пор регулировались только очень неопределенными обычаями, что часто позволяло правительству слишком долго удерживать солдат под знаменами и злоупотреблять их службой. Новый закон окончательно определял время военной службы в 16 лет для легионеров ив 12 лет для преторианцев; по истечении этого времени те и другие получали в награду не только земли, но и деньги, сумма которых нам неизвестна. [139] Он освятил, наконец, начатый Цезарем театр и в память своего племянника дал ему имя театра Марцелла, [140] без сомнения, стараясь этим благочестивым воспоминанием смягчить неутешную скорбь Октавии. Но, с другой стороны, он дал понять, что принадлежность к его фамилии сама по себе не приносит высокого общественного положения, как в восточных династиях. Тиберий во время игр, данных народу по поводу его возвращения, приказал сесть рядом с Августом на месте, назначенном для консулов, Гаю, усыновленному Августом сыну Агриппы и Юлии, которому было только семь лет, и весь народ поднялся, приветствуя его бурными рукоплесканиями. Август публично выразил порицание и Тиберию, и самой публике. [141] Он не старался противиться снисходительности общественного мнения к прелюбодеянию, ибо эта снисходительность позволяла избежать многих скандалов и слишком суровых наказаний; [142] впрочем, он и lex de adulteriis предложил вопреки своему желанию. Но он старался найти лекарство против старческой дряхлости сената, прибегнув к энергичным мерам вынужденного зачисления в сенаторы. Он пересмотрел список всадников; выбрал из них молодых людей менее тридцати пяти лет и приказал произвести тщательное расследование об их здоровье, состоянии, способностях и честности; он сам удостоверился во всем этом, собрал свидетельства об их жизни и предложил каждому клятвой подкрепить или опровергнуть результаты расследования; и тех, которые казались ему обладающими здоровьем, состоянием, уважением, необходимым образованием, «их он принудил», как говорит Дион, [143] «вступить в сенат», угрожая в противном случае изгнанием из всаднического сословия. Таковы были меры, принятые тем человеком, которому все историки приписывали проект основать монархию! Вместо того чтобы сидеть сложа руки и позволить сенату и аристократии прийти в полный упадок, чтобы со временем оказаться вместе со своей семьей господином Рима, Италии и империи, он, напротив, прилагал все старания придать силу истощенной аристократии и поднять авторитет сената, т. е. придать новые силы тем, кто тогда, как и всегда, был главным препятствием к основанию монархии. Но Август, подобно всем своим современникам, не мог даже представить, чтобы по главе римского мира не стоял его славный сенат и его великая аристократия.

138

Dio, LIV, 25.

139

Dio, LIV, 25.

140

Ibid., 26.

141

Ibid., 27; Sueton. Aug., LVI.

142

Это доказывают, как увидим, меры, принятые в следующем году. См.: Dio, LTV, 30.

143

Ibid., 26.

Планы завоевания Германии

Наконец, когда вернулся Агриппа, Август вместе с ним выработал оригинальный и остроумный план военных действий, идея которого, без сомнения, принадлежала Агриппе. Дело шло о вторжении в Германию по Эмсу и Везеру. Главным препятствием для вторжения в Германию было отсутствие дорог, принуждавшее делить армию и подвергаться таким образом неожиданным нападениям и засадам. Большие реки предлагали широкие, удобные и великолепные пути сообщения, по которым многочисленные армии могли спокойно проникнуть в самое сердце неприятельской страны, везя с собой все необходимое, военные припасы и провиант. [144] Дело шло только о том, чтобы построить достаточное число кораблей. Из Северного моря две армии могли войти в устья обеих рек, подняться вверх по их течению и, достигнув середины неприятельской территории, спокойно построить по лагерю на Эмсе и Везере, чтобы начать завоевание изнутри, в то время как третья армия переправится через Рейн и направится к Эмсу; постепенно продвигаясь, армия, следующая по Эмсу, наконец встретилась бы с армиями, пришедшими по Рейну и Везеру, и широкими укрепленными дорогами могла бы соединить Рейн с Эмсом, Эмс с Везером, а может быть, Везер с Эльбой. Таким образом вокруг варварской Германии провели бы железную цепь, навсегда приковавшую ее к римской власти. Но если, принимая этот план, не подвергали слишком серьезному риску армии в неведомых странах, то, напротив, приходилось подвергнуться не столь большому, но все же значительному риску, двинувшись на легких римских судах по бурному морю, простирающемуся от устья Рейна до устья Эмса и Везера. Для избежания этой опасности, как кажется, составили план прорыть канал между Рейном и Исселем, чтобы по этому каналу и Исселю римский флот мог проникнуть в Зюйдерзее и выйти в Северное море по реке, соединявшей тогда это озеро с морем. Друз получил приказание подготовить флот и приказать легионам копать канал.

144

У Диона (UV, 32) есть неясное упоминание о первой экспедиции Друза в 12 г. к берегам Северного моря. Страбон (VII, 1, 3) нам передает, что Друз поднялся на кораблях вверх по течению Эмса, не говоря, правда, когда, но, конечно, это было в 12 г., так как это единственный год, когда историки говорят о морской экспедиции Друза. Историки склонны рассматривать эту экспедицию как первую часть плана войны, целью которой было покорение фризов и прибрежных племен. Но очевидно, что покорение фризов и прибрежных жителей гораздо менее важно, чем главная цель войны, завоевание внутренней Германии. Трудно было бы объяснить, что для такого незначительного результата Друз приказал бы рыть канал, бывший гигантской работой, и построил большой флот, и почему он подвергался затем опасностям плавания по Северному морю. Такие работы должны были иметь более обширную цель, и мы знаем из Тацита, что эта цель была указана мною выше. Он действительно говорит нам, что Германик в 16 г. после P. X. попытался выполнить план своего отца; Ann. II, 8: precatusque Drusum patrem, ut se eadem ausum… juvaret; a ранее (II, 6) он изложил план Германии, как раз тот, который мы приписываем Августу и Агриппе: Germanos… juvari silvis paludibus, brevi aestate et praematura hieme; suum militem haud perinde vulneribus, quam spatiis itinerum, damno armorum adfici… longum impedimentorum agmen, opportunum ad insidias, defensantibus iniquum. At si mare intretur, prom ? ta m ipsis possessionem et hos li bus ignotam: simul bellum maturius incipi legionesque et commeatus pariter vehi, integrum equitem equosque per ora et alveos fluminum media in Germania fore.