Август и великая империя

Новая реформа сената

На 9 г. Рим избрал консулом Друза, любимца богов, со времени своих подвигов в Германии пользовавшегося не только народными симпатиями, но и всеобщим обожанием. В конце года Август, Тиберий и Друз вернулись в Рим, где были приняты празднествами и почестями. [272] Но раньше чем год окончился, Друз уже снова уехал в Германию, оставляя своего товарища одного вступить 1 января в должность. [273] Эту поспешность можно объяснить двумя способами. Друз, может быть, убедил, наконец, Августа, что настало время нанести решительный удар германским варварам; а может быть, в Риме было получено известие, что херуски и свевы соединились с сугамбрами и готовились вторгнуться в Галлию, уже заранее деля добычу: херуски должны были получить лошадей, свевы — золото и серебро, а сугамбры — рабов. [274] Как бы то ни было, посвятив в области лингонов новый храм Аполлону, [275] Друз с могущественной армией прошел в 9 г. через Германию и, сражаясь, дошел сперва до Везера, а затем до Эльбы. На этот раз он окончательно усвоил себе стратегию Цезаря. К несчастью, мы не знаем, с какими силами, какими средствами, по каким дорогам и посреди каких затруднений выполнил он свой план: мы знаем только, что этот план занимал его все лето и что, достигнув Эльбы, он готовился вернуться обратно к августу месяцу. [276] В то время как Друз сражался в Германии, Август в первой половине 9 г. произвел новую реформу сената. Это была уже четвертая или пятая в продолжении восемнадцати лет! Но употреблявшиеся до сих пор средства нс достигли никакою результата. Несмотря на уменьшение числа сенаторов не могли добиться требуемою законом кворума, и скандал был в полном разгаре. Все требовали окончательной реформы, применения радикальных средств, которые произвели бы. наконец, свое действие. Отказавшись от слишком героическою проекта совершенно уничтожит», сенаторскую лень, Август решился вступить с ней в компромисс, чтобы создать уже не тот монументальный сенат, на который он надеялся, по хотя бы его подобие, чтобы, не проявляя особей энергии, ои не находился бы, по крайней мерс, в позорном оцепенении. [277] Он предложил сенату новый, менее строгий указ, чем прежний, но который должен был быть соблюдаем с большей строгостью, прося сенаторов хорошенько изучить его, прежде чем одобрить. Обязательные заседания были назначены дважды в месяц — в календы и иды, т. е. в начале и середине каждого месяца; в промежутки сенаторы были свободны. [278] Все другие публичные функции приостанавливались в эти дни, [279] а для сентября и октября, т. е. во время сборов винограда, вводились еще большие облегчения: только часть сенаторов, избранных по жребию, должна была принимать участие в заседаниях. [280] Одновременно с предоставлением эти облегчений указ увеличивал штрафы на сенаторов за неуважительные причины отсутствий, и было решено, что, если отсутствующих будет слишком много, штрафу должна подвергнуться пятая часть сенаторов, назначенных по жребию [281] Прежний указ был изменен по отношению к кворуму, устанавливая для законности сенатских постановлений число голосов, различных, смотря по важности дел, которые были, таким образом, классифицированы по различным категориям. [282]

272

Dio, LIV, 36.

273

Таково, по-видимому, значение 141-го стиха Epicedion’a Drusi:

Quos primum vidi fasces, in funere vidi.

274

Союз херусков, сугамбров и свевов, о котором говорят Орозий (VI, XXI, 16) и Флор (IV, 12), конечно, был заключен между 10 и 9 гг., и война против них велась в 9, а не в 12 г., как говорит Моммзен (Le Provincie romane. Vol. I. Roma, 1887, 31). Орозий и Флор оба называют эту войну последней кампанией Друза; Дион, несмотря на неясность своего изложения, косвенно подтверждает их рассказ словами (LV, 1), что Друз в свою последнюю кампанию сражался со свевами и херусками. Напротив, невозможно сказать, германцы ли соединились с целью оказать сопротивление походу Друза или же Друз решился на поход, чтобы разрушить союз германцев.

275

Cassiodor. Chron. ad an., 745–749.

276

Друз умер 15 сентября (С. J. L., I, 329), тридцать дней спустя после своего падения (Livius. Per., 140). Падение, следовательно, произошло в середине августа, что ясно доказывает, что в августе Друз был уже на обратном пути.

277

Sueton. Aug., 35: Quo autem lecti probatique, et religiosius et minore molestia,

278

Sueton. Aug., 33.

279

Dio, LIV, 3.

280

Sueton. Aug., 35.

281

Dio, LV, 3.

282

Ibid.

Consillum principis 9 г. до P.X

Наконец — и это была наибольшая новость, введенная в государстве этой реформой. — установили род маленького сената в большом, решили, что каждые шесть месяцев должно избирать по жребию совет из пятнадцати сенаторов, которые весь семестр оставались бы в Риме в распоряжении Августа и с которыми он мог бы решать все неотложные дела, которые сенат ратифицировал затем в пленарных заседаниях в ближайшие иды или календы. [283] Обязанности, связанные с сенаторским достоинством, были, таким образом, сделаны менее тяжелыми, ибо они распределялись между всеми сенаторами; а при Августе в отсутствие целого сената всегда состоял consilium, олицетворявший собой этот небрежный и апатичный сенат, занятый жатвой, сбором винограда или удовольствиями.

283

Sueton. Aug., 35: Sibique instituit consilia sortiri semestria cum quibus de negotils ad frequentem senatum referendis ante tractaret. Это важное место показывает нам, каково было истинное происхождение consilium principis. Вначале этот совет был только средством облегчить сенату выполнение его задачи. Дион ничего не говорит об этой важной реформе в тот момент, когда она была произведена; он упоминает о ней позднее (LVI, 28), когда говорит о маловажном изменении, введенном в consilium. Из рассказа Диона мы узнаем, что этот совет состоял из пятнадцати сенаторов, тогда как Светоний не сообщает нам число.

Борьба между старым и новым поколениями

Поэтому Гораций в эту эпоху с полным основанием хвалил выдающуюся энергию принцепса, который почти ни в ком не встречал поддержки:

Стольких дел и таких один выносишь ты бремя, защищаешь оружьем Италию, нравы смягчаешь, Исправляешь законами… [284]

Занятия и обязанности Августа увеличивались с каждым днем. В Германии и в иллирийских провинциях продолжались войны; внутри страны остатки пуританского духа в старом поколении с каждым днем все более и более возмущались против нового поколения и испорченности нравов; приходили известия о новых ожесточенных конфликтах. Никто не мог более сомневаться, что поколение, выросшее после гражданских войн, готовилось, наконец, возмутиться против данного ему сурового воспитания и уничтожить вокруг себя все то, что предшествующее поколение старалось восстановить. Насколько это новое поколение было скептично, эгоистично и склонно к удовольствиям, можно было видеть в Риме, где Овидий являлся руководителем знатной молодежи; [285] где, несмотря на старания Августа, Тиберия и Ливии, Юлия подавала пример непозволительной роскоши в том самом семействе, которое должно бы подавать всем другим пример строгого соблюдения законов против роскоши, изданных в 18 г.; [286] где народ ежеминутно с настойчивостью и дерзостью требовал у знати, у республики, у Августа хлеба, вина, зрелищ и денег; [287] где классы, полы и возрасты смешивались во всех театрах в шумную, грубую и беспорядочную толпу, теряя понемногу свое достоинство, свою стыдливость или свою невинность. В театрах Рим, по-видимому, с особенным удовольствием выставлял напоказ свою нравственную распущенность.

284

Ног. Epist., II, I, 1 сл. — Один, solus, т. е. без Агриппы, без сената и без знати.

285

Ovid. Amores, II, I, 5 сл.:

Me legal in sponsi facie non frigida virgo

Et rudis ignoto tactus amore puer.

Atque aliquis juvenum quo nunc ego, saucius arcu

Agnoscat flammae conscia signa suae…

286

Cм.: Macrob. Sat., II, 5. — Многие из этих анекдотов показывают нам Августа и Ливию, старающихся обуздать роскошь, удовольствия и развлечения Юлии. Эти столкновения хорошо соответствуют темпераменту Юлии, как нам изображает его Макробий, и они объясняют нам причины раздора, мало-помалу увеличивавшегося между Юлией и Тиберием. Роскошь Юлии, как позднее ее прелюбодеяние, было не только домашним делом: она влекла за собой политические затруднения, побуждая все высшее римское общество к неповиновению законам 18 г.

287

Sueton. Aug., 42.

Попытки, сделанные с целью создать национальный, серьезный художественный театр в подражание великим классическим образцам, потерпели неудачу; сами высшие классы предпочитали мелодраматические пьесы изящным литературным произведениям, полным философского духа или воодушевления. [288] Тем в большей мере это было свойственно той plebecula, которая не получила никакого литературного образования. В трагических или комических театрах зритель мог подумать, что слышит шум лесов на горе Гаргане или прибой Тирренского моря; [289] таково было молчание и уважение, с которым публика слушала изысканные творения наиболее выдающихся поэтов! Наиболее отделанные стихи, наиболее патетические пассажи, наиболее глубокие и нравственные идеи — все это тонуло в гвалте, подобно листьям, оторванным бурей. Всякому шедевру древнего или современного театра предпочитали хорошую кулачную драку, большие бега колесниц, охоту на диких зверей, хорошую резню гладиаторов. [290] К последним зрелищам всех влекло с безумной страстью: сенаторов и плебеев, мужчин и женщин, старых и молодых, включая и самого Августа; матроны сбегались посмотреть на обнаженных атлетов; молодые люди — чтобы видеть, как режут диких зверей; а на гладиаторских играх мужчины и женщины смешивались на одних и тех же скамьях в одинаковом припадке жестокости и сладострастия. [291] Все классы испытывали теперь такое удовольствие при виде крови, что Август вынужден был запретить гладиаторские бои со смертельным исходом, [292] иначе публика требовала бы резни каждый спектакль. Безопасная жестокость, наиболее ужасная и постыдная из всех человеческих страстей, была наслаждением, которым господствовавшая над миром олигархия упивалась с величайшей радостью!

288

Ног. Epist., II, I, 187 сл.

289

Ibid., 202.

290

Ibid., 185–186.

291

См., что говорит Светоний (Aug., 44) о распущенности театров, которую дал Август: Spectandi confusissimum ас solutissimum morem correxit.

292

Sueton. Aug., 45: gladiatores sine missione edi prohibuit.

Скандалы и процессы 9 г. до P.X

Посреди подобных развлечений нравственность, естественно, приходила в упадок; великие социальные законы 18 г. сделались бессильными; порок снова поднял голову и осмелился нарушать их; власть не пыталась более принудить к их строгому соблюдению, и это было живой причиной гнева и печали всех поклонников доброго старого времени, всех защитников традиций, всех истинно честных людей и тех, кто казался таковым, не имея средств, необходимых, чтобы делать зло. Все они, придя в отчаяние уничтожить другим путем безграничную распущенность, поощряли исчадия профессиональных обвинителей во главе с Кассием Севером. Порядочные люди презирали этих профессиональных клеветников, которые чудовищными преувеличениями раздували все крупные и мелкие скандалы и возбуждали в толпе самые низкие страсти, поощряя ее оплевывать в судах лиц высших классов и делая суды как бы добавлением к амфитеатру. Там жертвами были гладиаторы, а здесь выдающиеся мужчины и женщины. И, однако, вместе с людьми завистливыми и трусливыми даже порядочные люди вынуждены были терпеть эти обвинения. Если не было более цензоров, если Август так мягко пользовался правами, которые предоставляла ему praefectura morum et legum, то какое было другое средство бороться против дурных стремлений новых поколений? [293] Подонки столицы были теперь стражами нравственности. Доходили до того, что жаловались на закон, запрещавший подвергать пытке рабов с целью вырвать у них свидетельства против их господ, утверждая, что слишком часто такое запрещение обеспечивает безнаказанность богатым. Чьих свидетельств, действительно, могло потребовать правосудие по поводу совершенных в семье преступлений, если рабы были устранены от показаний? [294] Особенно в процессах о прелюбодеянии показание рабов могло очень часто быть решительным. Но были и люди, находившие позором, что бесчестные клеветники узурпируют почти священные функции цензоров, и понимавшие всю опасность безумного желания доказать во что бы то ни стало все обвинения, хотя бы при помощи вымышленных доказательств или свидетельств рабов. [295] Так, проводившиеся процессы кончались надолго затаенной злобой, что всегда бывает, когда беззаботность общества предоставляет заботу о нравственной чистоте профессиональным шпионам и доносчикам; в этих процессах действительно теряли чувство справедливости и, чтобы следить за их перипетиями, пренебрегали серьезными делами. Даже в тот момент, когда Друз вел борьбу в Германии, Рим все свое внимание обращал на громкий процесс об отравлении, начатый против лица, принадлежавшего к высшей знати и связанного с Августом узами дружбы; это был Гай Ноний Аспрент. Обвинителем выступал Кассий Север. [296] Мы не знаем, в каком преступлении был действительно виновен Ноний; Север обвинял его в том, что он приготовил ужасный напиток, при помощи которого отравил сто тридцать лиц! [297] Устрашенные обвинителем более, чем самим обвинением, испуганные глупым общественным легковерием и слепым ожесточением низших классов против богатых обвиняемых, Ноний и его фамилия обратились к самому Августу и просили его взять на себя защиту обвиняемого. Но благоразумный Август предпочитал предоставлять некоторую свободу этим подлым профессиональным обвинителям; он не хотел отнять у низших невежественных классов платоническое удовольствие поругания время от времени того или другого богача перед судом. Поэтому он колебался, старался уклониться от просьбы и, наконец, чтобы выйти из затруднительного положения, решил предложить сенату вопрос: может ли он выступить в защиту Нония? Он объявил, что не может один разрешить этот вопрос, потому что если он примет на себя защиту Нония, то боится, что это будет выглядеть так, будто он ставит свой авторитет и свое влияние на службу обвиняемого, который может быть и виновным; с другой стороны, если он откажется, то не будет ли это значить, что он как бы обвиняет человека, который может быть невиновен? [298] Сенат единогласно уполномочил его взять на себя эту защиту. Но Август не удовольствовался еще решением сената; в день процесса он занял место между защитниками, но только присутствовал, не произнеся ни слова, и невозмутимо слушал без всякого протеста очень сильную речь, произнесенную против Нония Кассием Севером.1 2 Ноний был оправдан; но Август не замедлил утешить Кассия Севера в его неудаче и, в свою очередь, спас его от направленного против него обвинения. При этом он утверждал, что современная испорченность делала необходимым существование таких обвинений и таких обвинителей.3 Возникает, правда, вопрос, чему служит и какова цена власти, когда все видят, что сын Цезаря, президент сената и республики, первый гражданин империи, верховный понтифик, вынужден оказывать такое внимание и любезность по отношению к бездельникам, подобным Кассию Северу.

293

См. слова, сказанные Августом в этот год: ??? ??? ???????? ??? ?????? ????????

294

Август как раз в этот год заставил утвердить закон, позволявший подвергать пытке рабов (Dio, LV, 5).

295

Дион (LV, 5) говорит, что многие порицали Августа за предложение закона, разрешавшего подвергать пытке рабов в процессах против их господ.

296

Процесс, который, по словам Диона (LV, 4), происходил в этом году, причем он не называет имен ни обвинителя, ни обвиняемого, конечно, тот самый, который был начат против Иония Аспрената по обвинению в отравлении и о котором рассказывает Светоний (Aug., 56). Упоминания о процессе у обоих авторов с целью рассказать важный случай о вопросе, поставленном Августом на решение сената, доказывают, что дело идет об одном и том же процессе. Как часто случается, Дион называет нам дату, а Светоний говорит о лицах и предмете процесса. Процесс этот, по-видимому, был очень известен, был, как сказали бы мы теперь, «громким делом», раз о нем упоминают как Светоний, так и Дион.

297

Plin. N. Н., XXXV, XVI, 4.

298

Sueton. Aug., 56.

Бездетные браки 9 г. до P.X

Несмотря, однако, на процессы и скандалы испорченность повсюду распространялась. Овидий, написав несколько вымышленных писем любовников, известных в истории и легенде, осмелился составить на глазах у lex Iulia настоящее «руководство к совершенному прелюбодеянию» — свою Ars amatoria. Но открытое неповиновение и явное возмущение против великих социальных законов 18 г. не так опасно компрометировали дело Августа и консервативную реставрацию, как некоторые формы лицемерного и ненаказуемого неповиновения, которые оскорбляли дух законов, скрываясь под точным соблюдением его буквы.

Lex de maritandis ordinibus, наказывая безбрачие, принуждал большинство римских граждан к браку; но никто не предвидел, что гражданский эгоизм высших классов найдет средство презирать закон в самом браке, отказываясь иметь детей. Особенно во всадническом сословии, т. е., мы сказали бы теперь, в зажиточной буржуазии, бездетные семьи становились все многочисленнее. Жизнь делалась более утонченной; хотели пользоваться всеми удовольствиями, доступ к которым египетская цивилизация открыла всем классам; эгоизм особенно возрастал в тех семьях, которые были зажиточны, но не владели очень крупными состояниями и не могли бы жить с комфортом при увеличении членов семьи. Несмотря на возрастающее благосостояние в Риме было долгов больше, чем должно было быть в хорошо управляемом государстве. [299] Поэтому масса людей была вынуждена или принести в жертву своим детям наслаждения, соблазн которых повсюду теперь был так силен, или, напротив, им приходилось жертвовать своими детьми в угоду удовольствиям, убивая в зачатке потомство, которое должно было бы продолжать их во времени, и покорно погибая навсегда в конце своего существования для того, чтобы свободнее наслаждаться кратким мгновением жизни. И всего чаще избирали второе решение. Всадническое сословие быстро уменьшалось, и те, кто заботился об общественном благе по мере увеличения зла, все более сожалели, что закон о браке не привел к лучшим результатам. [300] Целью его, действительно, было не принуждать мужчин и женщин жить под одной кровлей и разделять одну и ту же постель, а давать республике людей. Если бы угасло всадническое сословие, то усохли бы самые корни аристократической конституции, ибо сенаторское сословие пополнялось из всадников. Необходимость в многочисленном всадническом сословии по мере роста империи и уменьшения сенаторской знати даже возрастала, так как во всадническом сословии можно было иметь более обширный выбор гражданских магистратов и офицеров для легионов. По-видимому, уже в эпоху Августа все кавалерийские части, набираемые между варварскими подданными, были под началом членов всаднического сословия. [301] Правителей Египта и Норика и значительное число прокураторов, которые должны были наблюдать за сбором податей в его провинциях, Август выбирал также из всадников. Всадническое сословие делалось, так сказать, второй, резервной, знатью, которая могла бы поддержать аристократическую конституцию, если бы первая знать слишком ослабла. Когда сенаторское сословие с каждым днем теряло свою энергию, все возлагали свои надежды на всадническое сословие, менее пресыщенное почестями и богатствами, чем первое, и чье гражданское рвение могло быть возбуждено честолюбивым стремлением достигнуть высшего положения и увеличить свое богатство государственной службой. Если же всадническое сословие, в свою очередь, угаснет в добровольном бесплодии, что сделается с государством? Где найти вождей для легионов и для корпусов вспомогательных войск? Поэтому проникновение гражданского эгоизма из маленькой сенаторской олигархии в низшие и более широкие слои общества было очень важным вопросом.

299

Dio, LV, 8.

300

Вопрос о безбрачии всадников ставится у Диона (LVI, I) как уже вполне назревший в 9 г. по Р. X., в момент предложения iegis Papiae Рорраеа. Но так как законы предлагаются только тогда, когда вопрос о них назревает в течение долгого времени, то очевидно, что в 9 г. по Р. X. это зло должно было быть уже давним. Впрочем, как мы увидим, lex Papia Рорраеа не был первым законом, направленным против бездетности; другой, более суровый, был предложен в 4 г. по Р. X. Вопрос должен был назревать постепенно, по мере того как под влиянием новых, рафинированных нравов бездетные браки во всадническом сословии становились все многочисленнее и по мере того как выяснялось, что lex de maritandis ordinibus не достигал своей цели. Поэтому сперва был предложен закон 4 г. по Р. X., а потом lex Papia Рорраеа, целью которых была как раз борьба не с безбрачием, а с бездетными браками. Между lex de maritandis ordinibus и lex Papia Рорраеа нужно, следовательно, поместить новое социальное явление: возрастающее число бездетных браков во всадническом сословии.

301

Hirschfeld. Op. cit., 247.

Смерть Друза 9 г. до P.X

Многие поэтому начали говорить, что нужно реформировать lex de maritandis ordinibus так, чтобы он карал не только безбрачие, но и добровольное бесплодие браков. Но зло не было еще достаточно тяжелым для того, чтобы явилось желание немедленно действовать. Довольствовались наблюдением его, обвинением друг друга и предложением проектов. Август тем временем отправился летом в долину По, быть может, для свидания со своими двумя легатами, сражавшимися в Паннонии и в Германии, и прибыл в Тицин (совр. Павия). Здесь в августе он получил ужасное известие: 13-го числа Друз, находившийся со своей армией в месте, которое историки тщетно искали много столетий, упал с лошади и сломал себе ногу.

Не будучи более в состоянии командовать армией и не смея доверить ее посреди вражеской территории никому из своих офицеров, Друз остановился, построил лагерь и послал вестника просить у Августа прислать ему другого генерала, который мог бы отвести обратно легионы, если его выздоровление затянется. [302] К счастью, незадолго до получения этого дурного известия в Тицин прибыл Тиберий, покинув Паннонию, в этот год более спокойную, чем обыкновенно.

Без эскорта, с одним проводником, не останавливаясь ни ночью, ни днем, Тиберий перешел через Альпы и без остановок проехал около 200 миль. [303] Он прибыл вовремя только для того, чтобы последний раз обнять своего брата. В тридцать лет, на вершине счастья и славы, молодой любимец богов умирал, без сомнения, от своей раны; [304] он не подозревал всей непрочности дела, за которое умирал, и не видел в своей агонии тучи скорби и позора, которая скоро должна была омрачить гордую судьбу его фамилии. Смерть Друза для всей Италии была национальным трауром; его потерю оплакивали даже в самых отдаленных деревушках. Не будучи в состоянии бороться против судьбы, потрясенная нация хотела по крайней мере выразить свою скорбь в бесконечной процессии, сопровождавшей останки Друза от его смертного ложа в Германии до погребального костра в Риме. Гроб до зимних лагерей несли на своих плечах центурионы и военные трибуны; потом от зимних лагерей его несли декурионы и знатные люди колоний и муниципий, явившиеся для исполнения этой благочестивой обязанности. [305] Тиберий все время шел впереди пешком в знак траура. [306] Небольшой отряд со своим священным и печальным грузом перешел таким образом через Альпы, спустился в долину По, встретил в Павии опечаленных родственников и вместе с ними зимой отправился по дороге в Рим, приветствуемый по пути жителями, отовсюду собиравшимися, чтобы сказать последнее прости смертным останкам молодого человека, и депутациями городов, являвшихся выразить свое соболезнование Августу и Ливии. [307] Похороны в Риме были совершены с грандиозной торжественностью в присутствии всего сената, всего всаднического сословия и бесчисленного числа граждан. [308] Тело было выставлено на форуме между статуями Клавдиев и Ливиев; там Тиберий произнес надгробную речь, и всадники отнесли потом тело на Марсово поле, где был зажжен погребальный костер, скромный и печальный, совершенно отличный от погребального костра Цезаря. [309] Август, в свою очередь, произнес похвальную речь в честь умершего во Фламиниевом цирке; он советовал молодым людям следовать примеру Друза; в взволнованных словах он высказал надежду, что два усыновленных им сына Агриппы будут подобны Друзу, и просил у богов, чтобы они позволили ему умереть, подобно Друзу, охраняя республику. [310] Сенат постановил, чтобы усопшему были возданы многочисленные почести и чтобы ему дали титул Germanicus, который должен был оставаться наследственным в его фамилии. Ливии сенат предоставил все привилегии, на которые имели право матери троих детей, хотя у нее их было только двое. [311]

302

Livius. Per., 140; Dio, LV, 1–2; Sueton. Claud., I.

303

Dio, LV, 2; Plin. N. H„VII, 84; Val. Max., V, V, 3; Livius. Per., 140.

304

Dio, LV, 2; Val. Max., V, V, 3; Epiced. Drusi, 89–94.

305

Dio, LV, 2; Sueton. Claud., 1.

306

Sueton. Tib., 7.

307

Tacit. Ann., III, 5; Seneca. Dial., VI, III, 2.

308

Epic. Drusi, 202–204.

309

Dio, LV, 2.

310

Ibid.; Sueton. Claud., 1.

311

Ibid.

Тиберий и новое поколение

Так умер и был погребен Друз. Август оплакивал его дольше и более горько, чем Италия, и не только вследствие отеческого чувства. Со смертью Друза он терял то орудие, которое нелегко можно было заменить. Прогрессирующее падение сената делало то, что Август все более и более был вынужден прибегать к помощи своих близких родственников и интимных друзей, особенно в делах внешней политики, требовавшей известной преемственности еще в большей мере, чем требовала ее внутренняя политика. В прекрасные времена аристократии сенат со своим единством, твердостью, своей монументальной прочностью и своим престижем, даже довольно часто совершая ошибки, мог с успехом вести преемственно внешнюю политику. Он имел удачу во всех своих предприятиях, несмотря на ежегодную смену проконсулов и пропреторов, бывших исполнителями его дипломатических и военных планов, хотя наряду с выдающимися людьми он пользовался людьми средних способностей или даже ничтожными. Как только появлялась тогда необходимость быстро исполнить трудное дело, в собрании всегда находилось несколько сенаторов, хорошо знавших его, которые могли быстро припомнить прецеденты, внимательно изучить ход событий, объяснить дело своим товарищам, заставить их выбрать подходящий план действий и выполнить его с достаточной энергией. Теперь сенат, напротив, был поражен неизлечимою апатией, не мог даже собраться в достаточном числе и доверил Августу всю внешнюю политику, не чувствуя более ни желания, ни силы руководить ею. Август поэтому опять находился почти один на один с темным будущим; ему одному приходилось разгадывать его ужасные загадки и вносить во внешнюю политику ту непрерывность, которая является ее душой. Слабый и бессильный несмотря на весь свой авторитет, он один должен был принимать на себя вместо сената все неудачи и опасаться быть увлеченным катастрофой. Этот человек не мог поэтому ежегодно менять людей, служивших его орудиями, и употреблять их, как способных, так и неспособных; он был вынужден искать лиц с возвышенным умом и крепкой волей, желать, чтобы путем долгой практики они сделались способными вести самые трудные дела внешней политики и разделять ответственность, слишком тяжелую для него одного. Но найти таких сотрудников для европейских провинций, а особенно для Германии, было очень трудно. Пребывание в этих холодных, варварских и нецивилизованных странах было менее приятно, чем пребывание на Востоке в богатых странах со старинной цивилизацией. Уже задача Цезаря в Галлии быта гораздо труднее и тяжелее задачи Лукулла и Помпея на Востоке, а теперь германская, паннонская и иллирийская политика, которой развитие Галлии придавало такое значение, требовала от римской аристократии гораздо большего самопожертвования, чем его нужно было для восточной политики. Но гражданское самопожертвование было добродетелью, которой всего более недоставало новому поколению. Трудно было найти молодых людей, желавших провести долгие годы вдали от Рима, чтобы постоянно заниматься сражениями или переговорами с неприятелем и заботливо извещать Августа о ходе событий. Август имел счастье встретить двух из них, Тиберия и Друза, в своей семье, и вот завистливая судьба похищает у него Друза. Теперь во всей германской, галльской, иллирийской и паннонской политике он мог рассчитывать только на Тиберия. Но если Тиберий как опытный генерал стоял наравне с Друзом, то он был гораздо менее приятен и популярен, чем его брат. Это было новое затруднение, которое приходилось учитывать при столь запутанном положении. Теперь, когда Рим предпринимал завоевание Германии, нужно было, чтобы глава республики, бывший и главою армии, был опытным военным, хорошо осведомленным о положении дел в Германии. После смерти Друза Тиберий становился поэтому не только главным сотрудником Августа, но первым лицом в империи после принцепса и его вероятным преемником.

Характер Тиберия 9 г. до P.X

К несчастью, хотя Тиберий был великим генералом, он не имел тех качеств, которые сделали его брата столь популярным; он имел много врагов и не жил более в согласии с Юлией. В то время как его сверстники, молодые аристократы, изнеживались в Риме в роскоши, в праздности, в чтении очаровательных и развращающих сочинений Овидия, Тиберий закалялся, делался все более и более римлянином, действительно возвращался к древним идеям и древним нравам среди лагерной жизни и битв на берегу океана варварства, в течение стольких лет бушевавшего у его ног на плохо защищенных границах обширной империи. В то время как его сверстники легкомысленно пировали в Риме на празднике мира, он видел, что на границах растет германская, паннонская и фракийская опасность, которая может прорваться за Альпы, если Рим не будет способен противопоставить ей могущественную армию. Поэтому увеличение военных сил империи казалось ему самой настоятельной необходимостью; но где можно было подготовить офицеров и генералов для армий? Можно ли было подготовить их в школах греческих риторов и философов, посреди жрецов Изиды, в лавках египетских торговцев или среди сирийских куртизанок? Единственной военной школой в Риме была древняя аристократическая фамилия с ее прежней строгостью нравов и приверженностью к традициям. Традиционализм и милитаризм были тогда одно и то же. Тиберий, горячий милитарист, естественно, должен был быть строгим римлянином в своих идеях, манерах и чувствах, особенно среди поколения, где эллинистические нравы делали такие быстрые успехи. Хотя он очень хорошо знал греческий язык, однако, говоря в сенате, он старался никогда не употреблять тех греческих выражений, которые образованные люди так часто примешивали тогда в латинскую речь, если вели разговор о серьезном предмете. [312] Он не хотел лечиться у ученых врачей, которые все приезжали с Востока, а предпочитал прибегать к старым рецептам, хранившимся в римских фамилиях. [313] Хотя закон, утвержденный в 27 г. до Р. X., разрешал проконсулам и пропреторам платить жалованье своим офицерам и хотя уже давно было необходимым поощрять деньгами гражданское усердие сенаторов и всадников, Тиберий отвергал это нововведение, шедшее против одного из основных принципов аристократического общества; [314] он, согласно древнему обычаю, давал им только провиант, но никогда не давал денег. [315] Подобно Катону Цензору, Тиберий порицал также возраставшую роскошь знати, содействовавшую развращенности, порокам и изнеженности и вывозившую в Индию и Китай в обмен на шелк и драгоценные камни драгоценные металлы, которые ему казалось более благоразумным употребить на увеличение армии и достижение безопасности границ. [316] Он не хотел также чрезмерного увеличения общественных расходов и слишком частых денежных раздач, которых народ требовал со все возрастающей дерзостью. [317] В то время как Август управлял финансами с известной снисходительностью, он хотел бы вернуться к суровому управлению древней аристократии; особенно он порицал беззаботность, с которой позволяли частным лицам расхищать имущества республики. [318] Наконец, он не только требовал строгого применения социальных законов 18 г., но был сторонником реформы закона de maritandis ordinibus, которая наказывала бы бесплодные браки и принудила бы всадников иметь детей. [319] Но эти идеи столь строгого традиционализма, этот властный дух, даже эта жестокость, делавшие из него несравненного генерала, вовсе не нравились в Риме. Народ желал только денежных раздач, праздников, щедрости, удовольствий и наслаждения во всем: в политике, в администрации и в частной жизни; он совершенно не любил этого Клавдия, бережливого администратора, который был еще экономнее в государственной казне, чем в своих личных средствах. Новое поколение, которое требовало снисходительного применения или совершенной отмены социальных законов 18 г., не доверяло этому молодому человеку, который, напротив, требовал их сурового применения. Все эксплуатировавшие государственные земли или рудники боялись этого аристократа старого образца, ставившего государственные интересы выше их выгод.

312

Sueton. Tib., 71.

313

Ibid., 68. — To, что это презрение к врачам было враждебным актом по отношению к ориентализму, так как почти все ученые врачи были выходцами с Востока, доказывает нам Плиний, заканчивающий так свои нападки на врачей (N. Н., XXIV, 4): Ita est profecto: magnitudo populi roman! perdidit ritus, vincendoque victi sumus. Paremus extemis, et una artium imperatoribus quoque imperaverunt. Если чувство отвращения к иностранным врачам было еще так живо в эпоху Плиния, то тем более объяснимы взгляды Тиберия.

314

По поводу этой реформы см. выше, т. IV.

315

Sueton. Tib., 46: Comites peregrinationum expeditionumque nunquam salario, cibaris tan turn, sustentavit.

316

Ibid.: Pecuniae parcus ac tenax… Tacit. Ann., III, 52: princeps antiquae parcimoniae… См. письмо Тиберия к сенату, цитированное у Тацита (Ann., III, 53–54), которое очень ясно резюмирует его идеи о роскоши. Письмо, конечно, подлинно: оно содержит как раз идеи, соответствующие всей политике Тиберия. Уже в летах и будучи главой государства, Тиберий после горького опыта, о котором мы расскажем далее, продолжая все еще рассматривать роскошь как преступление, отчаивается обуздать ее: поэтому и в своей юности он должен был быть горячим сторонником законов против роскоши.

317

Sueton. Tib., 46–47.

318

Ibid., 49: plurimis etiam civitatibus et privatls veteres immunitates et jus metaUorum ac vectigalia adempta… Эта мера, на которую Светоний указывает как на доказательство жадности Тиберия, доказывает только, что он был сторонником очень строгой финансовой администрации, более заботящейся об увеличении средств государственного казначейства, чем о покровительстве частным интересам. Тиберий, действительно, уничтожает к выгоде государственного казначейства immunitates, ограничивает число рудников (Jus metaUorum) или земель, принадлежавших государству и сдававшихся в аренду с уплатой vectigalis частным лицам или общинам. Он старается излечить администрацию от снисходительности и небрежности, обычных в правление Августа. Это заставляет нас предполагать, что уже в эпоху, о которой мы говорим, Тиберий имел суровое отношение к этому. Эта черта, впрочем, согласуется с другими: Тиберий во всем является непримиримым представителем аристократической традиции.

319

В этой мысли меня утверждает то, что, как мы увидим далее, первый закон против бездетности был предложен в тот самый год, когда Тиберий возвратился из своего изгнания с Родоса и когда он, сделавшись товарищем Августа, в действительности был настоящим главой республики.