Август, воскресенье, вечер

— Давай, пока, — он встает и отваливает. Я опять все испортила, и вернуть его расположение мне теперь поможет разве что чудо.

— А-ах! — я зажмуриваюсь и, не жалея голубых джинсов, падаю как подкошенная. Лежу на вытоптанной земле в окружении грядок и кустов сирени и жду — если Волков такой благородный, он меня здесь не бросит, а если бросит, у меня будет шикарный повод презирать его еще больше. Я даже надеюсь на второй вариант развития событий, но шаги приближаются, жесткие ладони, вызывая россыпи мурашек, стискивают мои бока, и аромат миндального латте и карамели сводит с ума. Волков легко меня поднимает, но его объятия — горячие, надежные и непостижимые, как космос, чересчур скоро размыкаются. Он устраивает меня на лавке, садится на корточки и легонько похлопывает по щекам:

— Эй… Ты жива? Это обморок? Как ты себя чувствуешь?

Сквозь неплотно сомкнутые веки я наблюдаю за его встревоженным лицом, ловлю чистый кайф, ликую и наконец изображаю возвращение сознания. Хлопаю ресницами, глупо улыбаюсь и вдруг… проваливаюсь в его обалденные глаза. Они больше не черные — в ярком свете вышедшего из-за туч солнца они мерцают золотыми крапинками и отливают янтарем.

Я и вправду близка к эвакуации души, а Волков растерянно моргает и хватает воздух ртом. Зрительный контакт прерывается.

— Ты же не думаешь, что я повелся на этот дешевый развод? — криво ухмыляется он и, отпрянув, без стеснения ржет. — Это довольно тупо. Прямо как в мамкиных корейских сериалах. Ходорова, что ты творишь?

— Да пошел ты! — я изо всей силы бью его кулаком в плечо и, подцепив ремешок сумки, спасаюсь бегством.

* * *

Глава 13

Вторые майские выходные я люблю намного больше, чем первые — пусть в календаре их разделяют всего несколько дней, но природа за это время окончательно просыпается, и люди, ощущая терпкие, будоражащие ароматы цветения, тоже впадают в состояние измененного сознания и странную эйфорию.

Я встаю рано утром — с воплем петуха, и, кутаясь в старую ветровку и выдыхая облачка пара, тащусь в погруженный в предрассветные сумерки палисадник. В клумбах проклюнулись острые стрелки первых всходов, и бурно попер сорняк. Влажная из-за недельных дождей земля не нуждается в поливе, но я рыхлю ее и, по мере сил, избавляю растения от неприятного соседства.

Но, как только из дома Волковых начинают доноситься голоса и шаги, сворачиваю садовые работы и ухожу к себе.

Поплотнее зашториваю окно, кутаюсь в плед, устраиваюсь на кровати с ноутбуком и слежу за хороводом зефирок в чашке какао, принесенного мамой. Я снова и снова в красках вспоминаю наш разговор с Ваней — из головы не выходят его жестокие слова о моей подноготной и смеющиеся, сверкающие золотом глаза. По всему выходит, что он — благородный воин, ведущий людей к свободе и свету, а я — глава клана тьмы. Он презирает и осуждает меня и менять свое отношение не собирается.

От засевшей в груди досады я не могу продышаться, всхлипываю, болтаюсь по дому и не нахожу занятий по душе. Бросаю в диалог с Илюхой тупые мемы, и тот отвечает смеющимися смайлами. На выходных Рюмин принудительно задействован в посадке картошки — корячится с тетей Таней на «фазенде» в поле за поселком, однако свободную минутку для меня все же находит, и его поддержка как никогда ценна.

В обед от Илюхи прилетает ссылка на годичные курсы для абитуриентов, и я готова прыгать до потолка. Ведь эти курсы будут проходить на базе задонского филиала того самого вуза и гарантированно, без дополнительных испытаний, помогут мне поступить на юрфак в областном центре. Вот же оно — серьезное дело с прицелом на будущее, которое требует от меня отец. Правда, есть одно но: курсы стоят немалых денег, и я понятия не имею, понравится ли сей факт моему родителю.

* * *

На удивление, спустя пару дней вселенской скорби мама взяла себя в руки — высветлила кончики прядей, выбросила из кладовой старую одежду, а сегодня жарит на кухне свиные ребрышки под кисло-сладким соусом, печет шарлотку и, под танцевальные треки из девяностых, болтает по телефону с тетей Яной.

Сплетни для местных жителей — своеобразная терапия. Муссируя их, люди на время забывают о том, что собственная жизнь пуста, никчемна или вообще летит коту под хвост.

Сейчас, например, приятельницы с энтузиазмом перемывают кости Марине Волковой, и я, захлопнув ноутбук, превращаюсь в слух.

— Ты же знаешь, Ян, мы едва знакомы: Марина уехала почти сразу после того, как мы с Ромой поженились и начали строить этот дом. С Анной Игнатовной мы хорошо общались, но она не распространялась на эту тему… Да, я недавно заглядывала к ним — поздороваться, навестить. Марина пока и сама не знает, какие у нее планы. Все зависит от состояния матери и от того, как поведет себя Таня. Что? А… Ну, знаешь, я свечку не держала… Мальчишка хорошенький, на Марину очень похож. Жаль только, что неблагополучный.

Я подвисаю с открытым ртом и с минуту перевариваю услышанное. О чем они? Это Волков-то неблагополучный?

Да он, единственный в школе, ходит на занятия в костюме с иголочки, по памяти цитирует философов девятнадцатого века, заступается за молодняк и в дверях галантно пропускает девчонок вперед.

Хотя его неподвижный, вызывающий оцепенение взгляд и впрямь нехило пугает. Какими бы крутыми ни были Илюха и его товарищи, они так и не осмелились в открытую его ломать. А когда кто-то задевает его драгоценную Ингу, он реально начинает смахивать на стремного отморозка.

А, может, он такой и есть?

Лицо расплывается в злорадной улыбке, и я ничего не могу с ней поделать — грехопадение Волкова роднит нас и мажет одним миром. Если наш Ванечка не святой, зачем так старательно под него косит? Неужто боится, что ангелоподобная Бобкова не вынесет горькой правды и пошлет?..

«…Тронешь ее и будешь иметь дело со мной…»

Звучит многообещающе.

— Трону, Волков. Конечно я ее трону!

План созревает молниеносно.

Проигнорировав мамино приглашение к столу, я быстро влезаю в легкий сарафан в желтый цветочек, собираю волосы в хвост и, пробежав по гравию вдоль кирпичной стены внутреннего дворика, справляюсь с автоматической створкой гаражных ворот. На полках с инструментами с зимы хранятся аэрозольные баллончики с черной краской — их на новогодние праздники привезли отцовские кореша. Тридцать первого декабря здоровенные мужики пили в сауне водку, с визгом ныряли голышом в снег, а потом нарисовали на листе профнастила мишень и палили по ней из «Сайги».

К моей вящей радости, краска не загустела, шарик при встряхивании издает нежные щелчки. Бобкова живет дворов на десять ниже по улице, в столетней пятистенной избушке, доставшейся от прабабки. Когда-то давно, еще в первом классе, я бывала у них в гостях. Ее мать пекла вкуснейшие пирожки с абрикосовым джемом, пела красивые песни и заплетала Инге умопомрачительные косы, но обстановка в комнатах удручала, пробуждала желание помочь, и я еще долго таскала из дома конфеты для Инги и приставала к маме с расспросами, почему некоторые люди живут вот так.

— Потому что неудачники! — объяснил отец. — Вскидывают лапки и ни черта по жизни не могут. Они сами виноваты. Больше не вздумай с ней дружить, а то и на тебя привычка к нищете перекинется.

Воровато озираясь, я шагаю по узкому, покрытому трещинами тротуару — вокруг выбившихся из плена резинки кудрей порхают белые бабочки, голые щиколотки обжигает молодая крапива.

Дом Бобковых утопает в розоватых облаках цветущих плодовых деревьев, на веревке во дворе сушатся выстиранные вещи, недавно выкрашенный в изумрудный цвет штакетник забора загадочно поблескивает на солнце.