Август, воскресенье, вечер

Автобусная остановка — два стеклянных павильона под пластиковыми крышами — расположена в начале центральной улицы, оттуда раз в полчаса отъезжают маршрутки до Задонска. Двадцать минут по разбитым лесным дорогам, и частокол вековых сосен сменяется райцентром — городом со ста тысячами населения, пятиэтажками, супермаркетами, парком, ТРЦ и парой клубов. Иногда мы с Илюхой ездим туда просто по приколу — посидеть на благоустроенной набережной у небольшого пруда и примерить на себя роль продвинутых городских подростков, записать ролики для его страницы или сходить в кино.

Солнечное утро все еще дышит легким ночным морозцем, я дрожу и кутаюсь в бесполезный пиджак. Волнение скручивает внутренности, коленки подкашиваются, но подспудно я рада, что могу прогулять еще день — я слишком боюсь появиться в школе и своими ушами услышать, что Ваня действительно сильно пострадал, а еще — увидеть в глазах ребят осуждение.

Ускоряю шаг, обгоняю спешащих на маршрутку бабушек-торговок с клетчатыми сумками и тележками и сверяюсь со временем. У остановок подозрительно многолюдно — с дальних подступов узнаю суетящуюся Петрову, девчонок из девятого, наших тихушников и тщедушную фигуру Бобковой в строгих брюках и блузке будто с чужого плеча. Ну конечно же…

Я не думала, что Бобкова тоже может заявиться на довузовские курсы, но сейчас ни капли не удивлена — этот факт идеально вписался в канву всего произошедшего в последние недели. Что ж, моя задача сильно усложнилась, но в этом бою я ей не уступлю — просто ради того, чтобы напомнить, где ее место.

Повисает настороженная тишина, я ловлю на себе тяжелые взгляды, киваю ребятам в знак приветствия и благоразумно отхожу под второй навес — в конце концов, я не отвечаю за Рюмина и за то, что он сделал. Черт возьми, на сей раз я действительно ни к чему не причастна и вчерашним вечером чуть не сошла с ума!

Смахнув ладонью песок и пыль, сажусь на край пустой скамейки и невесело усмехаюсь — теперь от группы поддержки Бобковой меня отделяют два слоя грязного стекла и несколько потрепанных бумажек с объявлениями. Как же так вышло, что неудачницу Ингу на экзамен провожают двадцать человек, а я — Лера-холера, — дожидаюсь маршрутки в полном одиночестве?

— Тяжело быть изгоем, да? — раздается знакомый голос, и я, задохнувшись, рефлекторно цепляюсь за ремешок сумки. Надо мной возвышается Волков — в сером худи с надписью «Не разочаруй меня» и черной бейсболке, низко натянутой на глаза. Руки в карманах, левая скула распухла, на ней темнеет нехилый синяк, верхняя губа рассечена… Он жив, почти в порядке и первым со мной заговорил и, вместо того, чтобы придумать складную отповедь, я впадаю в прострацию и думаю только о том, как сохранить равновесие и не свалиться со скамейки.

С этими ранами он стал убийственно красивым и нравится мне в сто раз сильнее!

Волков по-прежнему излучает уверенность и спокойствие, ждет ответа и, кажется, издевается…

Волна облегчения смывает ступор прошедших дней, и я, шумно выдохнув, включаюсь в игру:

— Лучше иди и поздоровайся со своей Бобковой — твоя компания нужна ей, а не мне.

Но Волков не уходит — еле слышно зашипев, осторожно садится рядом, а я, уставившись на кучку шелухи под ногами, считаю про себя до десяти.

— Да, ей нужна поддержка, сегодня многое может решиться, — он по-свойски подпирает мое плечо твердым плечом. Двигаться больше некуда, я беспомощно пялюсь на него и лишаюсь дара речи — в его огромных черных глазах золотыми искрами мерцают отблески солнца… — Инга давно мечтает стать юристом, уехать отсюда и устроиться в кризисный центр, чтобы консультировать попавших в сложное положение подростков. Квота на курсы — ее единственный шанс на дальнейшее поступление в вуз. Это ты богатая и можешь позволить себе любой универ, а ее маме нечем оплачивать учебу.

— Зачем ты рассказываешь об этом мне? — проглотив колючий комок досады, недоумеваю я, он поправляет козырек и откидывается на стеклянную стенку:

— Чтобы ты услышала: я снова буду болеть за нее, и извиняться за это не собираюсь ни перед тобой, ни перед Рюминым. А если ты хоть пальцем ее тронешь…

— Буду иметь дело с тобой…

Мы встречаемся взглядами, его близость туманит мозг. Острое желание подуть на его раны или дотронуться до них губами ввергает меня в пучину животного ужаса, и я окончательно расклеиваюсь.

— То есть, ты намерен продолжать войну, да? В курсе, что Рюмин не даст тебе покоя? — только проговорив эту фразу, я понимаю, что прозвучала она не как забота, а как прямая угроза, но Волков правильно считывает посыл.

— Он ко мне больше не сунется. Это моя бабка из чувства вины ему потворствовала, и мать по той же причине попросила меня не фиксировать побои. Но я-то никакой вины не чувствую. Да, я не могу демонстративно им навалять, но выловлю каждого поодиночке и…

— Ваня, не надо. Пожалуйста! — забыв, что мы не друзья, я вглядываюсь в его лицо и исступленно шепчу: — Они же не остановятся и опять нападут толпой. Это никогда не закончится!

— Это уже закончилось. Люди, посмотревшие видео в чате, дружка твоего, мягко говоря, не поддержали. Рюмин просек расклад и зассал — надрался в слюни и в школе сегодня точно не появится. Короче, ребята, фурора не получилось. Вы сами себя подставили.

— Я не просила его к тебе лезть и выбивать извинения! — может, в этот миг я предаю лучшего друга, но тот камнем тащит меня на дно, а Волков дает шанс на спасение, и я слетаю с катушек: — Я не хотела, чтобы все настолько далеко зашло! Ты приехал и сломал привычный ход вещей. Ты подружился с Бобковой, помог ей задвинуть меня, и Илюха среагировал. Да, мы перегнули с местью, и мне жаль — правда, жаль, — но, пойми: я боролась за свой статус всю жизнь, я по праву его заслужила. И я не могу с тобой согласиться: Бобкова всегда плыла по течению и при первой же трудности сдувалась! Она сама позволяла так с собой обращаться…

Волков морщится, как от зубной боли, и резко перебивает:

— А вы типа спрашивали у нее дозволения, когда били и харкали на спину?!

— Ладно! Если тебе полегчает, обещаю: я даже дышать в ее сторону больше не буду… — я сдаюсь и неожиданно ощущаю ту самую трепетную, светлую благодать, что в детстве сходила на меня на волшебной поляне.

— Ловлю на слове! — почти по-доброму улыбается Волков. — Значит, я смогу оставаться спокойным, даже когда отсюда уеду.

Его слова вызывают неясный дискомфорт.

Естественно, он уедет — там, в огромном далеком городе, на паузу поставлена его настоящая жизнь, но прямо сейчас мне хочется вцепиться в его руку мертвой хваткой и не отпускать. Никогда не отпускать. Только ссадины, которые он получил из-за меня, сочатся кровью, а я для него — пустое место.

Теперь уже — бесповоротно и навсегда.

И я решаюсь озвучить вконец измучивший меня вопрос:

— Ты сказал, что в упор не видишь таких, как я. Так каких, Волков?

— Моральных уродов, из-за которых умирают люди.