Август, воскресенье, вечер

— Ты в чем меня обвиняешь, стерва? — вопрошает тетя Таня заплетающимся языком и опять взмахивает рукой. — Ничего нового Игнатовне я тогда не сказала. Может, тебе просто не надо было бросать на произвол судьбы пожилую и больную мать?

— Как ты можешь? — ахает Волкова. — Ты даже скорую не вызвала, хорошо, что рядом были учителя. Димка не будет врать! Он и Тома Ходорова — самые человечные из вас, подонков.

— Че ты сказала, святоша хренова? А, так ты строишь свое обвинение на россказнях какого-то опустившегося алкаша?

— Да весь поселок говорит об этом, Тань.

— Люди вообще многое говорят. Например, обвиняют ни в чем не повинных людей в преступлениях, хотя у самих рыло в пуху, да, Марин? — не сдается тетя Таня.

— Ты же знаешь: это было. Это было, и Толя твой сам не раз подтверждал.

— А я про другое! — мать Илюхи заводится все сильнее и, если бы была трезвой, точно бы ринулась в драку. — Зачем твой пацан моего Илюшку достает? Обвинил в том, что тот разгромил теплицу, а сына никогда бы не сделал такого! Сначала провоцирует Илью на драку, а потом сливает в чаты видео, выставляет виноватым и шантажирует. Мой Илюша сам не свой, потерял интерес к жизни. Пластом на диване лежит, даже завтра с классом на экскурсию не едет. Лучше воспитывай сына, Марин. Он у тебя тот еще шакал.

— Чего ты хочешь? — взрывается тетя Марина.

— Уезжай. Зачем ты приехала и ублюдка своего привезла? Определи Игнатовну в пансионат и уматывай! От тебя одно зло. Вспомни, чем закончился твой последний приезд! Неужели тебе мало? Тебе мало?!

— У меня тогда умирал отец, а Толик сам не давал мне прохода. Я понятия не имею, откуда он узнал.

— То были просто слухи, а ты, стерва, их подтвердила. Все можно было решить полюбовно, но ты вильнула хвостом, мол, даже фотку не покажу! Он за тобой и поехал. Если бы не ты, не было бы аварии, и его законный сын не страдал бы сейчас вот так…

Марина с сожалением качает головой:

— Тань, ты пьяна. Иди, проспись, а то и моих разбудишь. Позже поговорим, — она отворачивается, с достоинством уходит и скрывается в глубинах сонного дома, а мама Рюмина еще пару минут топчется у забора и, грязно выругавшись, смачно харкает на газон.

Я поплотнее закрываю форточку — ненавижу разборки, особенно когда кто-то унижается и ведет себя так же недостойно, как тетя Таня, — кутаюсь в одеяло и проваливаюсь в разноцветное небытие.

* * *

Глава 40

Я морщусь от вопля придурочного петуха, допиваю остывший зеленый чай, под чутким руководством мамы заворачиваю в фольгу бутерброды и яблоки и прячу в рюкзак.

Ночной разговор поднял со дна души странную тревогу. Я так и не поняла сути подслушанного спора, но отдельные претензии тети Тани к Марине все же разобрала, и теперь, надевая походные майку и джинсы, то и дело злобно ухмыляюсь. Илюха опять мастерски изобразил из себя жертву, выставил Ваню виноватым и прикинулся паинькой. Вот же слизняк! Ну как, как можно быть настолько бессовестным?

Тетя Таня тоже хороша — гордится своей добропорядочностью и осуждает Димку, а сама нетрезвой бродит по ночному поселку и докапывается до людей. Накануне у Илюхиного дядьки был день рождения, Рюмина, видимо, возвращалась оттуда и не смогла пройти мимо дома давней соперницы.

В бормотании и громком шепоте двух женщин скрывалась какая-то тайна, и мое неудовлетворенное любопытство все сильнее зудит на подкорке. Я даже подумываю пристать к маме с расспросами, но та, поглядев на настенные часы, быстро дожевывает бутерброд и, чмокнув меня в макушку, сбегает на работу.

* * *

С большой воды тянет утренней прохладой, над дальними берегами стелется полоса молочного тумана, но у школы, несмотря на ранний час, многолюдно и раздаются веселые голоса, выкрики и хохот — наш десятый и два девятых класса ждут прибытия туристических автобусов.

Я со скучающим видом подгребаю к толпе — щелкаю пузырем жвачки, снимаю с запястья резинку и собираю волосы в высокий хвост. Стараясь ничем не выдать волнения, мучительно выискиваю Ваню и, обнаружив его сидящим в излюбленном месте Рюмина — на ржавой изгороди возле курилки, — с облегчением и трепетом выдыхаю. Вокруг топчутся восторженные ребята и расхваливают ему прелести вылазки в заповедную природу — таких глухих и красивых мест точно нет в его огромной и продвинутой Москве.

Влада и Рината поблизости не наблюдается, и это хороший знак. Главарь не едет, и оба его дружка, по трагическому совпадению, одновременно подхватили какую-то неизвестную, но крайне опасную болезнь.

На Ване та самая, слишком хорошо знакомая мне толстовка, — серая, мягкая, со значком Супермена на груди, наброшенный капюшон скрывает половину лица, но его широченная белозубая улыбка вот-вот затмит солнце. Завидев меня, он быстро кивает, однако по-прежнему остается невозмутимым — будто между нами никогда не было объятий, клятв и разговоров по душам. Черт бы побрал эту конспирацию и мою вчерашнюю нерешительность!..

Из-за угла, сияя бирюзовыми боками, выползают автобусы.

Раиса Вячеславовна, облаченная в сарафан и соломенную шляпу, и, в новом стайле, помолодевшая лет на десять, встает у раскрытой двери, пересчитывает подшефных по головам и парами пропускает в салон. Скоро очередь дойдет и до нашего класса, но я мешкаю — к автобусу подгребают Бобковы, навьюченные рюкзаками и сумками.

Я нервничаю и подумываю позорно сбежать, тоже сказаться больной и закрыться на все замки, но за спиной раздаются легкие шаги, меня накрывает тень, и обволакивает уютный прозрачный кокон спокойствия. Хоть Ваня и не верит в чудеса, но мне даже не нужно оглядываться, чтобы понять, что именно он остановился рядом.

Поравнявшись с нами, Инга приветливо здоровается и, как ни в чем не бывало, встает в метре от меня, настороженный Вадик, не обнаружив Илюхи, тоже смелеет и звонко выкрикивает:

— Привет, Лер! Вань, гляди, какой у меня мяч!

Гордо хлопнув по нему ладонью, мальчишка убегает к менее удачливым товарищам, скучающим на крыльце в ожидании первого урока.

Только тетя Наташа не обращает на меня ни малейшего внимания, но ожидать иного приема было бы глупо — после всего случившегося с Ингой я навсегда останусь для ее мамы пустым местом.

Ваня забирает из их рук багаж, сгружает на асфальт возле автобуса и складирует в специальное отделение в дверце у колеса. Я скрываюсь под капюшоном марлевой ветровки, молча подхватываю две сумки и тоже отправляю в нишу. Ловлю на себе пустой бесцветный взгляд тети Наташи, и кислый, мерзкий, одуряющий стыд испепеляет все внутренности. Вести себя по-человечески адски трудно. Пожалуй, для обидчиков своей девчонки Ваня выбрал бы самое изощренное наказание.

Ныряю под руку Раисы Вячеславовны, пробираюсь в самый хвост душного салона и, плюхнувшись на сиденье, избавляю гудящие ноги от кедов. Вставляю в уши наушники и на полную громкость врубаю плейлист Вани, ставший саунлтреком к моей жизни. Автобус плавно трогается, школа отплывает назад, белые стены церкви, локомотив и лавочки набережной отдаляются, уменьшаются и постепенно совсем исчезают из вида. Спустя четверть часа строй красно-коричневых сосновых стволов расступается, и за окном до самого горизонта простирается лоскутное одеяло черных, желтых и зеленых полей.