Август, воскресенье, вечер

Он молча кивает и отворачивается к окну.

Над крыльцом качаются черные ветви черемух и сортовой вишни, по подоконникам стучат первые крупные капли, размеренно и четко тикают настенные часы.

— Что с твоей бабушкой? — я наконец решаюсь задать волнующий, но очень тяжелый вопрос и замираю в ожидании плохих новостей. Почему-то снова припоминается разговор тети Марины с Илюхиной матерью, и какая-то невнятная, вертлявая, зудящая догадка, которую нельзя поймать и препарировать, снова и снова не дает мне покоя.

— Утром, как только мы уехали на экскурсию, мама зашла ее проведать и обнаружила без сознания.

— Что говорят врачи?

— Официально — ничего, — Ваня скрещивает на груди руки. — Но в приватной беседе посоветовали готовиться к худшему.

Меня скручивает невыносимое, болезненное бессилие. Да, я обещала простить себя за все свои прошлые выходки, но разгром ее любимого детища — теплицы с рассадой — теперь до конца жизни останется на моей совести.

— Как же так… А я собиралась к ней в гости. Мне так нужно перед ней извиниться! Думаешь, у меня не получится?!

Рыдания встают поперек горла, но Ваня накрывает мою руку своей и легонько сжимает.

— Думаю, она знает о твоих намерениях и не злится. Точнее, я уверен в этом, Лер.

Мы снова одни во всем мире, и реальность качается и уплывает. Только он может единственным словом привести меня в норму, подбодрить, утешить и выключить боль.

— Чаю? — неожиданно предлагает Ваня, заговорщицки прищуривается и умоляюще поднимает брови. — Пожалуйста, составь мне компанию! Один я чуть от тоски не взвыл. Правда, на десерт у меня ничего нет.

— Так давай испечем шарлотку с ягодами! — я тут же цепляюсь за возможность вынырнуть из болота скорби, трясу перед его лицом подтаявшим пакетиком и, вспорхнув со стула, без спроса распахиваю холодильник и шкафчики. Все необходимые ингредиенты чудесным образом находятся, Ваня пялится на меня, как на сумасшедшую или на волшебницу, и задумчиво соглашается:

— Давай попробуем.

Мы двадцать минут ищем и собираем старенький миксер, взбиваем белки до устойчивых пиков, щедро сыплем в них муку, заливаем тесто в форму и отправляем в духовку. Вскоре по кухне распространяется тонкий, умопомрачительный запах ванильной выпечки.

Мы опять болтаем о разных глупостях, хохочем как ненормальные и ожесточенно спорим, однако имеем схожую точку зрения на большинство явлений и вещей, и запросто могли бы трепаться и философствовать еще сутки напролет.

Я все сильнее и безнадежнее влюбляюсь. С ним интересно и весело. С ним моя душа…

Природа окончательно слетела с катушек — бросает в стекла пригоршни воды, выламывает рамы, сотрясает стены и завывает голодной собакой. От ослепительного голубоватого разряда на миг закладывает уши, и мощный раскат грома с шипением и эхом грохочет над крышами.

Помелькав, в во всем поселке гаснет свет.

— Кажется, молния ударила в подстанцию! Такое и прошлым летом случалось! — я вскрикиваю, и от первобытного ужаса немеют пальцы и покалывает пятки. Кое-как нахожу в смартфоне фонарик, и Ваня, с моей подачи порывшись в шкафчике под потолком, вытаскивает из него оплывшую стеариновую свечу на антикварном бронзовом подсвечнике. Чиркает спичка, и слабый желтый огонек выхватывает из темноты узорчатые шторки, композиции из сухой травы в деревянных рамках, ажурные салфеточки, сахарницу и стеклянный заварник.

— Опять тяжелая романтика: ужин при свечах! Клянусь, я не специально! — Ваня еле сдерживает смех, щелкает зажигалкой, и над конфоркой газовой плиты расцветает голубой цветок. Наполнив водой эмалированный чайник, он ставит его на огонь и, вооружившись рукавицами-прихватками, склоняется над духовкой и наконец водружает на стол румяный результат наших совместных трудов.

Мы сметаем шарлотку и чай в считанные минуты, а потом, толкаясь пятыми точками, сражаясь на полотенцах и брызгая друг в друга водой и пеной, дружно моем посуду. Я пьяна от зеленого чая с мятой и лаймом, от вкуснейшего десерта с черникой и ванилью, от бесконечных разговоров и обжигающих взглядов… Я пьяна от присутствия Вани.

Он дорог мне. Как самый близкий друг. Как родственная душа. Как герой моих несбыточных снов. Как любимый парень.

И мутный, навязчивый, липкий страх вырывается из глубин подсознания и с утроенной силой давит на сердце.

— Ваня… А что вы намерены делать, когда… Ну, если, не дай Бог… — Я едва не роняю вымытую вилку, и веки щиплет от непролитых слез.

— Когда она умрет? — Он предусмотрительно забирает у меня столовый прибор и отправляет в ящик у раковины. — Еще в Москве мать поклялась, что пробудет в Сосновом ровно столько, сколько должна, и ни минутой дольше. У нее нет здесь работы, да и в целом… Тут токсичная обстановочка. Поначалу я был с ней солидарен, я вообще это Сосновое в гробу видал, но теперь есть одна проблема… Я не хочу отсюда уезжать. Ну, или так: я не хочу уезжать отсюда без тебя.

Он шагает ко мне, обнимает и упирается твердым подбородком в макушку. Зарываюсь носом в его футболку, вдыхаю запах карамели и миндаля и закрываю глаза.

Формально мы еще не взрослые, наши планы от нас не зависят. Наше будущее — как предрассветная дымка, вечер воскресенья, предчувствие перемен… Но объятия крепнут и, с каждым биением сердца, становятся горячее и ближе. Под ребрами то вздымается жар, то растекается ледяной холод, мышцы напряжены от паники, но скованы ощущением абсолютного доверия, уюта и покоя. От Вани исходит родное тепло, его сердце громко и размеренно колотится в груди.

Мне нужно остановить это мгновение и навсегда запечатлеть в памяти — чтобы потом, продираясь сквозь толщу прожитых зим и лет, возвращаться к нему в минуты отчаяния…

— Можно я не уйду? — умоляю я еле слышно, прирастая к нему всем телом. — Пожалуйста. Там так жутко и стремно.

— Я как раз собрался попросить тебя о том же…

Молния выхватывает из темноты лицо Вани, и от его совершенной красоты захватывает дух.

Он смотрит так, что я едва не теряю сознание, опускает ладонь на мой затылок, подается вперед и осторожно касается губами губ. Оказывается, я уже успела соскучиться по ощущению полета, свободы и безграничного счастья. Как же быстро его поцелуи стали для меня такими же важными, как свет и воздух…

Он берет меня за руку и провожает во мрак пустых комнат; огонек свечи с трудом пробивается сквозь темноту, тени причудливо скользят по закрытым дверям и блестящим обоям. Наконец беспомощное зрение различает ряды полок с золотистыми корешками книг и географическую карту на стене, я сажусь на уже знакомый, заваленный множеством думок диван, поджимаю ноги и жду, когда Ваня устроится рядом.

Мы снова долго целуемся — по коже бегут мурашки, под ней курсируют разряды электричества, а снаружи на землю рушится непроницаемая пелена первого летнего ливня.