Август, воскресенье, вечер

Сверяюсь со временем и прощаюсь с мамой до вечера. Надеваю самое любимое платье — узкое, темно-зеленое, до середины бедра, — и туфли на высоких каблуках. Побросав в сумку учебники и спортивную форму, выбираюсь на улицу и даже осмеливаюсь поднять глаза на соседские ворота, но мгновенно пасую и, вжав голову в плечи, ковыляю к школе одна.

Ноги подкашиваются от волнения, а мысли гудят, как пчелиный рой. Интересно, как Ваня поведет себя при встрече? На все сто уверена, что нарвусь на его фирменную ледяную ухмылку, приветствие через губу и показной игнор, а потом он тайком затащит меня в подсобку с мячами и матами и снова зацелует до обморока.

Я так ярко воображаю эту идиллическую картину, что почти ее вижу, но, войдя в класс, замечаю, что парта Вани и Инги пуста, и едва не плачу от досады и разочарования.

Зато Рюмин, вальяжно развалившийся на стуле, вдруг подбирается, подается вперед и пялится так, что становится дурно.

— Привет! — поторговавшись с собой, я изображаю широкую улыбку, но Илюха лишь коротко кивает и задумчиво постукивает пальцами по раскрытому учебнику. Может, он интуитивно уловил, что я больше ему не принадлежу, или что-то в моем облике вызывает вопросы, но его пристальный взгляд буравит мою щеку и вынуждает ерзать и оборачиваться.

В остальном, в нашем не слишком сплоченном коллективе царит веселая, вольготная и дружественная атмосфера — ребята охотно со мной здороваются, никто не норовит спрятаться или слиться. Мне приятно до слез, и я опускаю глаза. Не иначе, предчувствие последних школьных летних каникул, поездка в автобусе на дальняк и любимая песня Анны Игнатовны сблизили нас. Перед началом урока ко мне подсаживается Катя Петрова и робко интересуется, какой из двух сарафанов выбрать для отдыха на море. Я с готовностью выслушиваю ее пожелания, даю совет и нарываюсь на искреннюю благодарность. Это ново и странно, но чертовски важно для меня.

В коридоре дребезжит звонок, в класс входит учитель, начинается итоговый тест.

А Ваня так и не появился и не ответил на сообщение с пожеланием доброго утра.

* * *

Я на автомате разделываюсь с очередной контрольной и первой сдаю листок, но на душе погано — воображение, компенсируя недостаток информации, работает в аварийном режиме. А что если наяву повторился избитый сюжет молодежных романов, и наш красавчик и звезда школы предсказуемо поступил как подлец?

Упрямо прогоняю сомнения — Волков не из таких! — и твердо решаю позвонить ему на перемене.

Но Илюха, с видом настороженного бойцового пса, неотступно меня преследует — болтает какую-то чушь про новую машину его дядьки, забрасывает сомнительными комплиментами, увязывается за мной в столовку, водружает поднос на мой столик и падает рядом.

— Блин, ты сегодня такая красивая, просто ар-р! Это надо сохранить для потомков, — он дожевывает пирожок с яблоком, наводит на меня камеру телефона и меняет тон на развязный: — Итак, Ходорова, поведайте нам, вашим поклонникам, в честь какого праздника вы так вырядились? Если не ошибаюсь, это то самое платье, за которое ваш отец выложил целое состояние!..

Рюмин придуривается и выглядит по-настоящему жалким, а его ужимки раздражают и вызывают лишь смертельную скуку. Он не посвящен в мою тайну, не знает о грандиозности произошедших со мной перемен, и между нами неотвратимо разверзается пропасть.

— Ты правда хочешь это знать? — рявкаю я, и в его зеленых глазах возникает острая, граничащая с отчаянием обида. В конце концов, в том, что я так резко повзрослела, а он остается на нашем прежнем уровне, нет его вины… Я тут же исправляюсь: — Прости. Вчера мне пришлось пережить кое-что мерзкое и неприятное, но месть наша будет поистине шикарной!

Я загораживаю камеру ладонью, и Илюха вынужденно убирает телефон, а потом подробно рассказываю ему про визит отца и мамины планы поквитаться.

Илюха шокирован не меньше, чем я — нервно посмеивается и соглашается, что такие события в клочья разорвут местных обывателей, интересуется, что я сама обо всем этом думаю, по-свойски похлопывает по плечу. Сейчас передо мной лучший друг Илюха — болтливый, хитрый, острый на язык, но безоговорочно преданный, — он разделяет со мной проблемы и радости, утешает и поддерживает и не догадывается даже, что этой ночью я была с его злейшим врагом.

Я до ненависти презираю себя и сжимаю слабые пальцы в кулак. Я даю себе ровно сутки на то, чтобы признаться Рюмину в тайных отношениях с Ваней и никого при этом не подставить.

* * *

Последний экзамен в текущем учебном году пришелся на физкультуру, и я, сменив оковы модельных туфель на белоснежные комфортные «Найки», усердно разминаюсь у кромки асфальта. С тоской поглядываю на скамейки, возле которых мы с Ваней эпично ссорились, на миг задумываюсь об унижениях Инги и теплом прощании с ней, но воспоминания кажутся полустертыми, нереальными, приснившимися, или вовсе случившимися не со мной.

Я стартую по пронзительному свистку физрука, легко отрываюсь от класса и, набрав нужный темп, в одиночестве бегу по потрескавшейся дорожке. От глубоких синих луж поднимается пар, над головой висят низкое небо цвета индиго и серебристо-белые облака, поздняя весна окончательно сменилась полным надежд летом. Болезненная, но приятная усталость гуляет по телу, в ушах звенит, в груди разгорается пожар — я мучительно, страшно и горько скучаю по Ване и почти слышу приближение его шагов. Тягостные предчувствия опять отравляют кровь, руки дрожат и хочется плакать, но я набираю предельную скорость, концентрируюсь на своем размеренном дыхании и смотрю только вперед.

Все будет хорошо. От моих решений тоже многое зависит!..

…И только когда мы, запыхавшиеся, но довольные оценками за последний забег, шумной толпой тащимся в раздевалку, из школьных дверей вываливается взъерошенная Раиса и растерянно шепчет:

— Дети… Нас постигло большое горе. Анна Игнатовна Волкова умерла…

* * *

Над макушками древних сосен орет воронье, серая гладь воды ожила и покрылась тревожной рябью, похолодало… Я бреду домой в платье и «Найках», и виды пустынной поселковой улицы искажены безысходностью и пеленой горячих слез. Илюха — тоже мне друг — под шумок испарился из школы, я опять спотыкаюсь о злосчастную арматурину, падаю, поднимаюсь и плачу в голос.

Больше нет всемогущего, доброго взрослого, который запросто брал на себя наши подлости и легко отпускал все грехи. Жизнь так бессмысленна и скоротечна, но она не дает вторых шансов и теперь будет спрашивать строже…

Если гложет вина за слова и поступки, нельзя тянуть с извинениями. Инга, ребята из класса… Я скажу им всем, что была неправа! Некстати на ум приходят пьяные отцовские заезды и мое равнодушие к его судьбе, и иголка раскаяния впивается в сердце. Все же… с этим нужно что-то решать. Я не настолько отбитая и не хотела бы вечно с ним воевать.