Автопортрет художника (сборник)

– Это хорошо, – сказал он.

– Это плохо, – сказал я и пояснил, – тяжело опускаться.

– Тебе бы всю жизнь куда-то карабкаться, – сказал он.

– Мазохист долбанный, – сказал он.

– Так как ты меня развлечешь? – спросил я.

Он снисходительно улыбнулся и взял со стола мобильный телефон.

ххх

Девушка в длинной юбке, сидя на столе, читала нараспев.

«Полдень, жара, восемнадцать. Четверо сзади, один впереди. Восемь, четыре, пятнадцать. Ну-ка, подруга, еще потерпи. Жадное скользкое семя. Хлынуло в зад мне и в рот. Все, не девчонка теперь я. Замуж никто не возьмет. Небо глядит терпеливо. Словно со мной говорит. Сколько их там? Еще девять? Нет, не свобода манит… Долго еще покряхчу я. Между их скользких телес. Может, еще разрыдаюсь? Это судьба поэтесс… Может, так надо, а, мама? Чтобы по хору меня… Знаешь, теперь я другая! Приму я теперь и коня! Думаю я, и страдаю. А насильники хором кружат. Чу! Тело при-поды-маю. Слышу сирены, на помощь спешат?! Да! Эксадрон полицейских. Едет, хватает их всех. Быстро на нары сажает. Плачут насильники все. Их уж в тюрьме ожидают… В жопы их трахнут, во все!!!

Девушка замолчала и все похлопали. Потом стали переговариваться шепотом, потягивая вино из стаканов.

– Блядь, что это? – сказал я.

– Это поэзия, чувачок, – сказал Колин, посмеиваясь.

– И все же? – спросил я, оглядываясь.

Колин привел меня в какой-то поэтический кружок для поэтов среднего возраста. В помещении какого-то лицея сраного. У них даже название было. «Орбита» или что-то в этом роде. Собралось человек двадцать и все читали друг другу свои стихи. Колин очень своеобразно понял слово «развлечь».

– Что это за херня? – спросил я его.

– Понимаешь, когда ей было четырнадцать, она возвращалась домой после полуночи, – сказал он.

– С дискотеки какой-то, тут ее и подловили у дома парней с десяток, пту-шники, – пояснил Колин.

– Всю ночь трахали, – сказал он.

– В рот, спереди, сзади и снова в рот, – сказал он.

– Избавь меня от подробностей, – попросил я.

– Ссали на нее, били ее, снимали это на камеру, – с увлечением говорил Колин, извращенец гребанный.

– Заставляли ТАКИЕ вещи вытворять, – сказал он.

– Я сейчас возбужусь, – сказал я, – давай покороче. Чем все закончилось?

– Короче, она изживает, – пояснил Колин.

– Сочиняет стихи и истории про то, как двадцать-тридцать парней поймали телку, и трахают ее, а потом раз, нагрянула полиция…

– И? – спросил я.

– И полицейские благородные трахают парней в сраку на глазах бедной девочки, – улыбнулся Колин.

– Что за чушь, – сказал я.

– Менты бы просто отдвинули парней и дотрахали бы девку, и попробуй она пикнуть потом, – сказал я.

– А парням бы дали срок за изнасилование, и поделом, – сказал я.

– Про это она тоже писала, – сказал Колин, – ну, про то как насильников трахают в тюрьмах.

– Ее данные устарели, – сказал я.

– Насильников в тюрьмах давно уже никто не трогает, – сказал я.

– Это утешительный миф для изнасилованных девочек, – сказал я.

Колин пожал плечами.

– Их поймали? – спросил я.

– Нет, конечно, – сказал Колин.

– Сколько ей сейчас? – спросил я.

– Двадцать пять, – сказал он.

– Блядь, – сказал я.

Я подошел к девушке. Она была ничего, только дерганная. Преподавала в этой же школе после института. Я попросил ее показать мне лицей. Она радостно согласилась, но уже в коридоре, глядя на мое обручальное кольцо, подавила горький вдох, и чуть ссутулилась. Опять меня трахнет женатый, говорил весь ее вид. Я не стал разубеждать. Я еще не был ни в чем уверен. В каком-то классе она села на парту с ногами, обхватив колени. Так садятся все долбанутые провинциальные поэтессы до 60 лет включительно. Они так Кокетничают. Но мне было не до того.

– Послушайте, – сразу приступил я к самому важному.

– Вы себя одиннадцать лет уже трахаете, мочитесь на себя, и снимаете это все на блядскую камеру.

– ХВАТИТ, – сказал я.

– Забудьте все это, – сказал я, довольный собой.

– А по моему, ты хочешь меня выебать, – сказала вдруг она.

И приподняла юбку. Стали видны ее ляжки. Литые ляжки. Я вдохнул поглубже.

– Послушай, – сказал я, – это тебя калечит.

– Да нет же, ты ЯВНО хочешь меня выебать, – сказала она.

– Не хочу изменять жене, – сказал я.

– Ты уверен, что она не изменяет тебе? – спросила она.

– Никогда нельзя быть уверенным на все сто, – сказал я.

– Так за чем же дело стало? – спросила она.

– Ты прячешься, – сказал я, а она облизала губы.

– Ты просто маленькая изнасилованная мокрощелка, которая прячется сейчас за нимфоманкой, – обрисовал я ее положение.

– А я-то думал тебе помочь, – сказал я, и повернулся.

Она налетела сзади и попробовала снять с моей щеки кусок кожи. Я еле увернулся, и приложил руку к щеке. Кровища капала. Теперь не имело значения, что подумает жена, потому что подумает она одно. Я дал суке пощечину, а потом еще одну. Двинул кулаком справа по корпусу. Она скрючилась и сказала:

– Никто не поверит, что ты меня не трахнул.

– Я тебя ЕЩЕ не трахнул, – сказал я.

Ударил ее еще раз, и, прижав ей голову к парте, задрал платье повыше. Все, что было под ним, наоборот, опустил. И воспользовался указкой, лежавшей неподалеку, в не совсем обычном формате. Плюнул на тупой и округлый конец и задвинул.

– О-о, ты Боже же ты мой, – сказала она.

– Хотя бы протер, – сказала она.

И завиляла задницей. Через полчасика она кончила раз восемнадцать – как раз столько, сколько кончила бы, трахай ее то количество насильников, о которых она явно мечтала. Немудрено. Я работал, как кочегар паровоза в черно-белом кино с убыстренным показом. Туда-сюда, туда-сюда. Угольку подкинуть! Вот она и заполыхала. Я бы работал до утра, но она попросила остановиться, и буквально свалилась. Я присел рядом, держась за указку. Получалось, что я держу ее, словно эскимо какое-то.

– Скажи мне честно, ты специально пошла той ночью мимо ПТУ, или где там тебя трахнули? – спросил я.

– Наверное, да, – тяжело дыша, ответила она.

– Ясно, – сказал я.

– Прости детка, не знаю, что на меня нашло, – сказал я.

– Нашло?! – спросила она.

– Да я люблю тебя, – сказала она.

– Будем встречаться почаще? – спросила она.

– С этим проблемы, я не хотел бы огорчать жену, – напомнил я.