Айсолтан из страны белого золота

и слушают горячую речь башлыка.

— Пусть злоумышленники-империалисты знают,

что вчерашний чабан и сын чабана не даст в обиду

свою родину! Наш труд и наша вера в свои силы

всегда одерживали победу и снова одержат победу!

Вокруг Аннака понемногу собирается целая толпа.

Подошедшие позже колхозники стараются

протиснуться поближе к оратору.

— Пусть наш свободный труд превратит родную

страну в прекрасный, цветущий сад!

Вытянувшись на стременах, расправив могучие

плечи, Аннак поднимает нагайку и указывает на

солнце:

— Пусть солнце, которое обходит весь земной

шар, расскажет миру о том, что советский народ — это

одно тело и одна душа, что советский народ хочет

мирной жизни, но если проклятые торгаши сунутся

еще раз к нам, на нашу землю, то мы растопчем их,

как вонючих гадов!

Взмахнув нагайкой, Аннак опускает на седло свое

грузное тело и тут только замечает, что у него

заметно прибавилось слушателей. Смущенно улыбаясь, он

отыскивает глазами Бегенча и говорит, стараясь не

глядеть по сторонам:

— Да, вот какое дело... У меня, знаешь, что-то

распалилась душа. Вот язык и сорвался с привязи.

А ты что, друг, меня не одернул?

— А зачем? Ты очень хорошо говорил. Видишь,

твой доклад не один я слушал. Вроде как колхозное

собрание получилось. И я думаю, Аннак, что мы

вчера ошибку допустили.

— Какую ошибку?

— На Всесоюзную конференцию нужно было не

Айсолтан послать, а тебя.

Аннак, стараясь скрыть смущение, громко хохочет

густым, сиплым басом. Но тут же глаза его снова

загораются, и он гудит, наклоняясь с седла к Бегенчу:

— Эх, друг, ну как молчать, как держать такую

досаду на сердце! Ведь подумать только, что я тут

хлопочу, из сил выбиваюсь, а они ищут базы для

своих бомбардировщиков!

— Ничего, Аннак, собака лает, а караван идет

р. перед.

— Верно, друг. Ну, прощай!

— Так ждать тебя к двум часам?

— Жди.

Аннак отпускает поводья, и серый, в яблоках,

горячий конь, который давно уже нетерпеливо

перебирал ногами и грыз удила, легко, с места, берет в галоп.

Умывшись, Бегенч садится на веранде пить чай.

Маленькая Маиса чем-то очень озабочена. Она уж три

раза вынимала все книги и тетради из портфеля и

снова укладывала их обратно. Она уже три раза

убегала в комнаты и каждый раз, возвратясь назад,

принималась тяжело вздыхать, растерянно шарить на

столе и под столом. Убежав в пятый раз и через

секунду вернувшись, она горестно воскликнула:

— Мама, ох, мама! Ну, где же моя чернильница?

У меня пропала чернильница!

Оглянувшись по сторонам и увидя, что матери на

Ееранде нет, Маиса, чуть не плача, сказала:

— И мамы нет! Да куда же теперь еще мама

девалась? Бегенч! Где мама?

Бегенч знает, что мать ушла кормить баранов, но

только пожимает плечами.

— А я откуда знаю?

— Да ведь она сейчас, вот только сейчас была

здесь! — И маленькая Маиса в полном отчаянии снова

кричит:—Мама! Ты где, мама?

— А зачем тебе мать? — спрашивает Бегенч.

— У меня пропала чернильница.

— А зачем маме твоя чернильница? Ты ищи там,

где положила.

— Да ее там нет.

— Да ну! Так, может быть, чернильница

научилась бегать?

— Зачем ты надо мной смеешься? —Маиса

жалобными, молящими глазами смотрит на брата. —

Бегенч... Если ты взял, так, пожалуйста, отдай!

Девочка бросается к Бегенчу и ощупывает его

карманы. Она даже заглядывает к нему за пазуху.

Бегенч смеется.

Не обнаружив чернильницы и там, Маиса говорит

еще жалобнее:

— Ну, Бегенч, миленький, хорошенький, отдай

чернильницу!

Ее черные, блестящие, как у козленка, глаза

смотрят на брата с такой мольбой, пухлый детский

рот так трогательно кривится в плаксивой гримасе,

что Бегенч не выдерживает:

— А что ты мне дашь, если я найду твою

чернильницу?

Маиса от радости несколько раз подпрыгивает на

месте. Лицо ее сияет.

— Когда я вырасту большая-большая, я вышью

тебе тюбетейку.

— А, так ты хочешь, чтобы я искал твою

чернильницу в долг? Нет, это не пойдет.

Маиса бросается к Бегенчу на шею.

— Ну, Бегенч, миленький, отдай, если ты взял,

а то я опоздаю. Мы с девочками хотим до начала за-

иятий повторить то, что в прошлом году проходили.

УгоЕорились к восьми собраться.

Бегенч, отогнув рукав, показывает ей на свои

часы:

— Смотри, еще нет половины восьмого.—И, обняв

девочку за плечи, смеется: — Ну, дай сюда руку

и закрой глаза.

Он достает чернильницу из-под вороха бумаг на

столе и вкладывает ее в маленькую горячую

ладонь.

Маиса сжимает в руке чернильницу и открывает

глаза.

— Где она была?

— На столе.

— Ну да, ну да! Я сама ее туда поставила.

— А зачем же ты на меня наговаривала?

— Потому что ты всегда шутишь. Вот я и

думала, что ты ее нарочно спрятал.

Бегенч целует сестру в ее нежную, румяную щеку.

Маленькая Маиса, схватив свой портфель, который

кажется чересчур большим в ее тоненькой руке,

вприпрыжку сбегает с веранды.

Бегенч берет ружье и, перекинув его через плечо,

выходит на улицу.

Из-за поворота выезжает легковая машина, при

виде которой Бегенч сразу останавливается и не

может больше сделать ни шагу. Сердце его больно