Азбука для побежденных

— Разумеется, — пожала плечами Мария. — Конечно, а как же!

Она стала реже приходить в дом, где танцевала в обществе других женщин, и надолго уединялась у себя, в зеркальной комнате, пытаясь овладеть искусством полёта. Дни шли за днями, и в какой-то момент Балерина обнаружила, что ей удается взлететь при сильном вращении во время исполнения пируэтов. Совсем невысоко, но начало было положено.

— И я стала оттачивать пируэты, — продолжила свой рассказ Балерина. — Я работала днями и ночами, и каждый раз, когда у меня получалось, я держалась в воздухе всё дольше. Но… — она вздохнула, — в моей комнате было слишком мало места, и я однажды, забывшись, разбила зеркальную стену, потому что лететь я могла, а вот управлять своим полётом — нет. Я поняла, что для дальнейшего совершенствования мне требуется больше места, но рассказывать о своём открытии и умении я не хотела.

Она замолчала, взяла со столика чашку с кофе.

— И что же случилось после того, как вы научились полёту? — спросил Вар.

— Я вернулась в дом, к танцующим женщинам, но я не открыла им своего секрета. То есть я решила, что откроюсь, но не тогда, когда мы репетируем, а так, чтобы это видели все. Вообще все.

— Тщеславие завладело вами, — покачала головой официантка. — Тщеславие и гордыня.

— Вполне возможно, — согласилась Балерина. — Думаю, в этом вы правы. Но в то же время — разве я не могла гордиться, что сумела сделать то, что прежде не удалось никому?

— Гордость и гордыня — разные вещи, — справедливо заметила официантка. — Однако не будем дальше перебивать вас, и мешать вашему рассказу. Говорите, ведь сейчас вы перейдете к самому важному.

— Самому важному? Отнюдь, — покачала головой Балерина. — Самое важное произошло потом. А это… — она помедлила. — Это стало, пожалуй, самым горестным событием для меня. Итак, слушайте.

* * *

Большой Летний праздник в Городе всегда готовился заранее, и Балерина, услышав о том, что его собираются провести в скором времени, воспаряла духом. Вот же он, её шанс! Во время праздника она, находясь на улице, в открытом пространстве, сумеет показать всем, чего добилась, и чему смогла научиться. Это особый случай, и он, конечно, потребовал особой подготовки, поэтому Балерина заказывала у разных старух в Городе разные детали для своего нового танцевального костюма, и, с помощью своих старух, собирала костюм в единое целое. Конечно, частей не хватало, и Балерина пустила старое платье для изготовления нового, триумфального. Так же ей требовались новые пуанты, пачка, корсет, ленты, цветы — работы предстояло много, и работа эта увлекала Балерину, и сделала предвкушение триумфа временем счастья. Думала ли она о том, что произойдет после того, как она покажет всем и каждому в Городе, что умеет летать? Нет и нет. Эти мысли совершенно не занимали её, потому что о будущем она не думала вовсе. Её будущим в этот момент был только праздник, и то, что она хотела сделать. Только это, и ничего больше.

Дни шли за днями, и, наконец, платье и пуанты были готовы. Время праздника приближалось, начались репетиции, на которые, разумеется, Балерина стала приходить в своём новом платье, ведь для его изготовления пошли части старого. Между женщинами-танцовщицами пошли шепотки и разговоры, но Балерине стало тогда не до них, все её мысли, всё её естество были поглощены без остатка той целью, которая казалась ей великой.

…И вот наступил день праздника. Балерина, как ей и было положено, танцевала в медленно движущейся колонне танцующих женщин, однако её одежда отличалась от той, которую женщины надели в этот день. На ней была балетная пачка, та самая, украшенная цветами и лентами, а на голове находился изящный золотой венок. Процессия миновала пару узких улиц, и оказалась…

— Собственно, примерно тут мы и оказались, — Балерина глянула на улицу, и вздохнула. — Здесь, как вы можете видеть, довольно просторно, и я решила, что пришла пора показать то, ради чего я старалась столько дней. Наступил момент моего триумфа. И встала на пуанты, и сделала первый пируэт.

Она стала вращаться, всё быстрее и быстрее, чувствуя, что постепенно начинает отрываться от земли. Стены домов, лица людей, флаги, цветы — всё сливалось воедино, воздух пел, свистел, люди кричали, в какой-то момент Балерина ощутила, что оторвалась от земли, её словно бы подхватил невидимый ветер, и она полетела, всё убыстряясь, вперед, но…

— Я так и не поняла, как это получилось, — с горечью произнесла Балерина. — Наверное, тут было всё-таки слишком мало места. Я… ударилась, страшно сильно ударилась, и, кажется, на некоторое время лишилась чувств. А когда пришла в себя…

Она не договорила, опустила глаза, потом подняла взгляд, и посмотрела на стену, ту самую стену, в которой до недавнего времени находился её череп.

— Я пришла в себя, и поняла, что стала частью этой стены, — беззвучно сказала Балерина. — Я была нема, безгласна, неподвижна, и вместо моего лица остались только кости. Это было ужасно, просто ужасно! Ко мне иногда подходили официантки, но… — она запнулась. — Но они осуждали меня, и я это ощущала со всей беспощадной ясностью. Мой триумф превратился в полный и безоговорочный провал, мало того, я лишилась тела, лишилась возможности двигаться, быть собой, и действовать. Не думайте, что я смирилась так просто. Я пыталась вырваться, но это невозможно сделать, когда от тебя остается только малая часть, а всё прочее утрачено.

Дни шли за днями, и постепенно к черепу в кафе все привыкли, и перестали обращать на него внимание. Сперва судачили, конечно, не без того. Слушая сплетни, Балерина узнала, что её тело находится в лавке редкостей, и что её нога вмурована в эту же стену, но чуть дальше. Ещё она узнала, что, оказывается, быланадменна, тщеславна, презирала всех других людей, и за это поплатилась таким страшным образом. А ещё она узнала, что спасение существует, но никто никогда не рискнет спасать женщину, обладающую таким количеством столь скверных качеств. Самым обидным было то, что люди оказались горазды придумывать вещи, о которые Балерина в жизни не думала, да и не собиралась. Однако даже им нашлось место в этих рассказах, и бедная Балерина ничего не могла с этим поделать.

— У меня было время для размышлений, — продолжила Балерина. — Вот я и размышляла, и сумела многое понять. Я ведь целую вечность провела в этой стене, и смогла осознать свои ошибки.

— И что же вы осознали? — спросила официантка.

— Многое, я же сказала, — Балерина посмотрела на неё. Во взгляде читалось раскаяние. — Очень многое, поверьте. Прежде всего, весь мой план был ошибкой. От первого действия, и до последнего.

— И что же вы считаете первым действием? — спросила Аполлинария.

— Ложь, конечно! — всплеснула руками Балерина. — Я не сказала ни слова другим женщинам, не призналась в том, что почти научилась летать, что поняла, как это делать. Нужно было признаться, а я промолчала. Второй моей ошибкой, происходящей из первой, было то, что я не объяснила им, что хочу взлететь во время праздника. Наверное, многие напугались, когда я стала делать пируэты. Да, милая официантка, вы правы. И гордыня бушевала тогда во мне, и чувство превосходства над всеми другими, и желание выделиться, и желание поразить всех. Всё верно. Вот только моим грандиозным планам, как мне сейчас кажется, сумел помешать один-единственный камень на дороге. Ведь так?

— Вы споткнулись, — кивнула официантка. — Уж не знаю, об камень, или просто так, но в этом вы сейчас правы: любой грандиозный план может обернутся пшиком из-за единственной мелочи, которую никто не учёл.

— Так и есть, — покивала Балерина. — Слушайте дальше.

Вечность, целую вечность пробыла она в этой стене. Сперва люди говорили про неё, приходили смотреть на череп, обсуждали и фантазировали, но через какое-то время судьба бывшей Балерины стала всем совершенно безразлична. К черепу в кафе все привыкли, и просто перестали его замечать. И Балерина поняла: для неё наступило время забвения. А после она поняла ещё более страшную вещь — это время пришло бы к ней и в случае триумфа тоже.

— Они бы всё равно забыли, — констатировала Балерина. — Они всегда забывают, и плохое, и хорошее. Кто-то быстрее, кто-то медленнее, но один момент для всех сменяет другой, и приходит пустота, в которой ты оказываешься. Её не преодолеешь, с ней не поборешься. Что бы ты ни делал, в какой-то момент ты всё равно останешься один на один с пустотой, понимаете?

Медзо, Вар, Аполлинария, а за ними и все остальные, кивнули. Почти одновременно, разве что Дория и Тория немного запоздали.

— То есть ваш триумф, выходит дело, был полностью лишен смысла? — спросила Аполлинария.