Бабье царство

– Принято!.. Принято!..
– отозвались бабы, кто с задором, кто в сомнении, кто с явной неохотой.

– Не знаю, как другие, а. за себя я ручаюсь, - твердо сказала Комариха...

...Со страшным грохотом летит с печи престарелый супруг Комарихи. Он падает на поленницу, разваливает ее и остается бездыханным.

– Говорила тебе: нельзя!
– свесила с печи седые космы Комариха - Ты живой там? Эй, дыши, старичок!

– Подсоби!
– слышится слабый голос.
– Я в дежу угодил...

– Не пущу, - тихим, жалким голосом говорит Софья, - право, не пушу. В длинной ночной рубахе она припала к двери, ведущей из горницы в кухню.

Василий с другой стороны дергает дверь так, что дрожит изба и сыплется пыль с притолоки.

– Детей разбудишь... Не мучай ты меня, - просит Софья, - ступай на сеновал, там постелено.

– С последнего ума спятила?
– рычит Василий.

– Замучил ты меня, мочи нет. Не пушу, вот те крест, не пушу!
– рыдает Софья...

...У Настехиной хаты идет тихий ночной разговор. Настеха, в спальной рубахе, облокотилась о подоконник. Снаружи, возле окна, стоит Костя Лубенцов в накинутой на плечи курточке.

– Когда поженимся?
– спрашивает Костя.

– Нешто мы не женаты?

– Я по закону хочу.

– Ишь какой законник... Я тебя мало знаю.

– Чего меня знать-то?
– простодушно сказал Лубенцов.
– Я весь на виду.

Глаза Настехи потемнели.

– А может, я не вся на виду. Много ли ты про меня знаешь?

– Чего б не знал, моего к тебе ни убавить, ни прибавить, - серьезно сказал Лубенцов.
– Я с тобой без остаточкоа

– Ой ли?..
– Какая-то хрипотца в Настином голосе.
– Хватит болтать! И вообще, иди отсюдова. Нам запрещено с вашим братом водиться.

– Что так?

– Карантин.

– Нет, правда?

– Проучить вас надо, чтоб работали!..

– Это я-то не работаю?

– Ты у меня, Костя, золото. Но только давай от ворот поворот, нечего нам баб дразнить.

– Поцелуй, тогда уйду.

В этом Настя не могла ему отказать...

...У деревенского колодца толпятся с ведрами мужики. По утренней улице идет злой, непроспавшийся, но обуянный какими-то соображениями Жан. Он видит столпившихся у колодца и судачащих мужиков, и высокомерная улыбка змеится по его тонким губам. Это не остается незамеченным.

– Ишь, задается!
– говорит Василий.
– Чего-то он надумал!..

– Братцы, сколько энтот Жан барахла привез, и-их!..
– восторженно ужасается подошедший с ведрами Барышок.

– Ты почем знаешь?

– Одних часов - сто пар, а браслетов, бусиков, колец - сосчитать невозможно!..

– Точно!
– подхватывает рыжий парень.
– Мне намедни Францев с Выселок стренулся. Они с Жаном вместе в Берлине были. Так он говорит...
– Рыжий таинственно понизил голос, и все дружно посунулись к нему, чтобы, упаси боже, не пропустить интересную сплетню.

– Други, - говорит Матвей Игнатьевич, - а вам не кажется, что мы хуже баб стали? Чешем языками, как заправские кумушки...

...Жан приближается к ручью, обтекающему деревню за огородами.

Под сенью ив расчесывает мокрые волосы конопельская Манон - Химка. Короткий сарафанчик плотно обтягивает ее влажное тело.

– Химка, - проникновенно сказал Жан, - пойдешь со мной в рощу?

– Дядя Жан, нечто вы с утра закладываете?
– Из-под красноватого полога волос заинтересованно проглянул темный Химкин глаз.

– Хочешь, дыхну?

– Верю! Верю!
– поспешно сказала Химка.

– Ну пойдем, я тебя отблагодарю.

Химка чешет волосы, не обращая внимания на Жана

– Убудет тебя, что ли?
– обиделся Жан.
– Одним больше, одним меньше какая разница?

– Сроду с женатиками не гуляла, - последовал ответ.

– Я все равно что холостой, жена отставку дала, - с наигранной горечью сообщил Жан.
– Слушай, Химка, я подарю тебе чудные швейцарские часики.

– Какие?

– Фирма "Онемаханизмус"...

– Без механизма, значит?

– Почем ты знаешь?.. Да нет, в них все чин чинарем. Шестнадцать камней. Это только название такое, потому облегченный механизм.

– Дядя Жан, катись-ка ты отсюда, не то тетке Марине скажу.

– Тоже мне невинность!
– разозлился Жан и, наподдав сапогом Химкины тапочки, пошел восвояси...

...На колхозном базу конюх проваживает Эмира, чудо-жеребца чистейших орловских статей. Надежда Петровна любуется дивным конем, словно выточенным из цельной черной кости. Эмир дышит из ноздрей сухим жаром, скашивая на председательницу диковатый, настороженный зрак.

– Рацион строго соблюдаешь?
– спрашивает конюха Петровна.

– Обижаешь, Петровна! Я, бывает, сам не пожру, но Эмир у меня завсегда обухожен.

Петровна хотела еше что-то спросить, но тут внимание ее было властно отвлечено. К базу подходил глубокий овраг, густо заросший травой и полевыми цветами: ромашкой, резедой, колокольчиками. По отлогой пади оврага ползал Софьин муж Василий и собирал цветы. Петровна устремилась к оврагу.

– Ты что, Василий?
– крикнула Петровна.
– На подножные корма перешел?

Василий не ответил, только спрятал за спину букет. Надежда Петровна приблизилась к нему.

– Никак сударушку завел? Так Софье и передам.

– Для нее и рву, - буркнул.

Чувствуется, что Надежду Петровну прямо-таки разрывает от смеха, но она сладила с собой и - сочувственно:

– Нешто она к вам охладела? Давайте я вам букетик составлю, а то у вас между цветами лошадиный клевер торчит.

Обалдев от срама, Василий сунул ей букет. Петровна быстро подобрала его по цветам, сорняк повыдернула.

– Может, вам с гитарой у ней под окнами посидеть? Женское сердце на музыку падкое. Да и детишкам вашим будет занятно.

– Хватит насмешничать...

– А я не насмешничаю. Я к тому, что травка тебе не поможет. Вспомни лучше, каким ты раньше плугарем был, каким чертом был на работе. Тем и взял ты Софьино сердце.

Василий не отличался особой сообразительностью, но тут его осенило:

– Так это ты, значит, бабу с панталыку сбила?

И сжал букет, как топор, вот-вот ахнет Петровну по голове. Но и та зашлась, ей сейчас все нипочем.