Бабье царство

– Да, помочь не всегда можно, - меланхолически согласился Якушев.

– Слушайте, товарищ Якушев, - насмешливо и грустно сказала Надежда Петровна.
– Почему такое? О чем бы мы с вами ни говорили - хоть о сенокосе, силосе, прополке или навозе, - всегда разговор на личное свертываете.

Якушев смутился, покраснел.

– У вас что, в семье нелады?
– напрямик спросила Петровна.

– Тишь да гладь, да божья благодать!
– неловко усмехнулся Якушев. Одного только нет - любви.

– Куда ж она делась?

– Поиздержалась в дороге. Мало я в семье жил - все разъезды да войны. Отвыкли мы с женой друг от друга.

– Постель-то общая?

– А стыдно в ней, как в чужой.

– Эк же подло человек устроен!
– сказала Надежда Петровна.
– Когда у него чего есть, сроду не ценит!

– А когда нет ничего?
– подхватил Якушев.
– Чего тогда ценить? Пустой взгляд, взгляд насквозь, словно ты воздух или стекло. А когда тебя замечают - усталая брезгливость: неудачник, шляпа, заел век...

– Может, я слишком счастливая в своей семье была, только мне этого не понять. Чтоб близкие люди не могли договориться!..

– Договориться!.. Да разве мы слышим друг друга?

– Дети-то есть?

– Дочь. Замужем. Живет на Дальнем Востоке. Мы не видимся.

– Плохо это, товарищ Якушев. Но со мной вам не утешиться, прямо скажу.

– Этого можно было не говорить.

– А я думала, вы на жалость бьете.

– Нет! Я к жене - намертво... Она неприспособленная, злая и несчастная, у нее никого нет, и никому она не нужна, даже родной дочери. И я не имею права отойти от нее ни на шаг...

...Захмелевшая Настеха оказалась на лужке, где и большие и малые играли в жмурки. Сейчас водит Жан. Растопырив клешеватые руки, он кидается то в одну, то в другую сторону, силясь кого-нибудь поймать. Парни и мужики уклоняются ловко и молча, бабы и девки - с испуганным визгом.

Настеха и внимания не обратила на эти игры, она шла себе и шла через лужок и неожиданно оказалась возле Жана. Тот услышал близкие шаги, коршуном кинулся на добычу и сжал Настеху в объятиях.

– Попалась!.. Попалась!..
– закричали вокруг.

– Отпусти ты ее!
– ревниво сказала Марина - Чего шаришь-то!

– Чтоб узнать, кого поймал, - возразил Жан.
– Настеха!
– И он сорвал с глаз повязку.

– Водить!.. Настехе водить!..
– закричали играющие. Марина накинула Настехе повязку на глаза, двойным узлом связала концы на затылке и, раскрутив девушку за плечи, сильно толкнула вперед. Настеха засеменила, чтоб не упасть, и с трудом удержалась на ногах.

Марина сделала знак: молчок!
– и увлекла всех играющих с лужайки.

Вконец одуревшая Настеха попыталась снять повязку, но не поддался ее пальцам туго стянутый узел.

– Ужо я вас!
– погрозила она кулаком и, широко раскинув руки, стала бегать по опустевшей лужайке.

Хмель заплетал ей ноги, швырял из стороны в сторону, она падала, подымалась и вновь начинала свое бессмысленное кружение. Настеха не заметила, как перевалила через кювет, продралась сквозь колючий кустарник, оставив на ветках клочья одежды, и оказалась на большаке. Смутно сквозь затуманенное сознание в нее проникло ощущение горькой обиды. Из-под косынки, туго перехватывающей ей глаза, выкатывались слезы. Она ловила руками воздух, и жалко выглядела эта слепая, нелепая погоня за несуществующим.

Но вот руки Настехи, обнимавшие лишь пустоту, сомкнулись на живом теле человека. Прохожий остановился на дороге, чтобы прикурить из горсти. Занятый своим делом, он не заметил приближения девушки.

– Попался! Попался! Не уйдешь!
– закричала с бедным торжеством Настеха - Ты кто такой? Ты не Жан,не Васька... не Павлик...
– Ее руки трогали грудь и плечи прохожего, поднялись к его лицу, коснулись губ, щек, скул. Настеха слабо, смертно охнула и отстранилась.
– Господи!..
– произнесла она и стала валиться на землю.

Прохожий человек удержал Настеху, он сорвал с ее глаз повязку, и девушка увидела возле своего лица загорелое, возмужавшее лицо своего суженого Кости Лубенцова

– Пришел!..
– сказала Настеха и заплакала...

...Медный свет близящегося к закату солнца стелется по стерне скошенного клевера, по валкам еще сыроватого сена, которое бабы ворошат граблями. Сеноуборочная в разгаре. Хотя колхоз обогатился мужским поголовьем, фигуры, оживляющие пейзаж, все те же: бабы, девки, два-три деда. Некоторое разнообразие вносит лишь Костя Лубенцов, работающий бок о бок с Настехой.

Действуют бабы старательно, но без обычного огонька. То одна, то другая вдруг станет, опустит бессильно грабли и потянется сладко, всем телом, как с недосыпа. И частенько поглядывают бабы из-под ладони на солнце: мол, скоро ли загорится вечерняя заря - предел долгого-предолгого страдного дня?

Вот остановилась Марина и, закрыв глаза, с хрустом повела плечами и томно, сонливо улыбнулась не то воспоминанию, не то радостной думе вперед.

– Ходи веселей!
– подогнала ее звеньевая Настеха. Марина медленно открыла глаза. С ней поравнялась

Софья и передразнила Марину. Обе молодые женщины понимающе рассмеялись.

– Гляньте, Петровна!
– сказала Даша...

Краем поля в сторону деревни шли Надежда Петровна и Якушев.

– Так как же насчет второго плана?
– спрашивает Якушев.

– Рано, дайте нам прежде с мужиками управиться.

– А что, все не работают?

– Какой там! Гуляют с утра до поздней ночи.

– Хотите, я с ними поговорю?

– Ну а чего вы им можете сказать?

– Найду чего... пристыжу.

– Зачем же их стыдить? Они кровь проливали, они смертельно устали на войне. Это понимать надо. И вообще, давайте условимся, товарищ Якушев: мы сами будем свои болячки лечить. Народ не кобель, чтоб его носом в лужу тыкать!

– Вечно вы из-под меня почву вышибаете!
– полушутливо-полусерьезно сказал Якушев.

– А по-моему, наоборот: я стараюсь вам жизнь облегчить. Ну чего вы, что ни день, сюда повадились? Нешто мы дети малые, своим умом жить не можем?

– Да ведь с меня тоже требуют!..