Бабочка маркизы Помпадур

– Я решил, что если ты на нее такая похожая, то он точно мимо не пройдет. Я ж рядом буду. И его… короче, не уходи.

– Не уйду.

– Боишься?

– Конечно.

Она ведь обыкновенная женщина, не из тех, которые, вооружившись чугунной сковородкой, идут останавливать коня или хотя бы психопата. Она вообще предпочитает не думать о том, что в жизни встречаются всякие недобрые люди.

– Я тебя спрячу, – повернувшись, Леха сгреб Алину в охапку. – Ото всех…

Верилось слабо. Мечталось о сковородке, если не под подушкой, то хотя бы на тумбочке у кровати.

– Это кто-то из тех, кто был на свадьбе? – Алина перебирала в памяти немногочисленных гостей.

– Не Славка точно. И он говорит, что не Пашка. Значится, кто-то из троих. Мишка, Максик или Егорка.

– А… та женщина?

Вспоминать о ней было неприятно, уж больно очевидна была связь Александры с Лехой.

Леха снова вздохнул и признался:

– Ее убили.

– Когда?

– Тогда и убили. Она нажралась и стала кричать, что заложит… короче, думали, по пьяни, а утром кирдык. Ну, труп то есть. Твоя подружка в этом дерьме роется.

Вот и причина Дашкиного внезапного молчания и отсутствующего любопытства, а также того факта, что, прежде весьма общительная, она вдруг стала общения избегать.

– А она знает про…

Не знает. Иначе предупредила бы. Конечно, предупредила бы. Дашка – свой человек. Это Лехе простительны глупые игры, а вот если бы оказалось, что и Дашка Алину использует… нет, такое предательство пережить было бы сложно.

– Славка сказал, что если ей все выложить, то она нас пристрелит.

– Дашка может.

И стало легче, как будто разомкнулось что-то внутри.

Трое, значит.

Максик, отчаянно всхлипывающий, весь какой-то дрожащий, как фруктовое желе.

Егор, строгий и солидный. Он с Дашкой танцевал и, кажется, ей понравился.

О Мишке смазанные впечатления, как будто бы и есть человек, но ничего конкретного о нем сказать не выходит. Так, размытый силуэт.

– Аль, я понимаю, что плохо сделал. Что нельзя так и вообще… но поначалу мне было реально плевать. Я думал, что заплачу тебе за проблемы, и все.

– А теперь?

– Теперь не плевать.

И от этого признания сжимается сердце. Если уж быть дурой, то последовательной: Алина ему поверила.

Чистильщика он отыскал в лесу. Знакомая поляна. Знакомая машина. И будто не было тех спокойных лет, когда Ланселот притворялся, будто он такой, как все.

– Добрый день, – сказал он, разглядывая человека, которого, признаться, считал уже мертвым. Он и вправду выглядел так, будто успел умереть, но воскрес, не желая оставлять город в грязи.

– Зачем ты вернулся?

– А зачем ты меня бросил? – Ланселот понял, что больше не боится его, человека с изможденным лицом, столь слабого, что вряд ли он способен на убийство. Руки дрожат, а глаза слезятся. И собственная ущербность злит Чистильщика.

– Я тебя не бросал. Садись.

Сели на старое одеяло, которое Чистильщик всегда возил в багажнике. Одеяло пропахло тосолом, соляркой и вонью горелого металла. Его покрывали пятна всех форм, цветов и размеров.

Но это была не та грязь, которой следовало бояться.

– Я дал тебе шанс уйти, – сказал Чистильщик, уставившись пустыми глазами. А ресниц у него не было. И бровей тоже.

– Ты болен.

– Рак.

– Ты лечился?

– Да. Четыре операции, но… как видишь.

– Тебе больно?

– Да. Постоянно. Но я привык. Терплю.

И вправду терпит, не считая рак наказанием свыше, скорее уж частью возложенной им самим на себя миссии. Болезнь испытывает его на крепость, и Чистильщик с честью выдержит испытание.

– В марте сказали, что надежды больше нет. И я ушел.

Подумалось, что ему, наверное, было одиноко. Вряд ли у Чистильщика есть семья. И в больнице Чистильщик оставался один. Всегда. К другим приходили родственники. Жалели. Приносили мандарины и вафли, пакеты с соком и сканворды, чтобы скучно не было, рассказывали новости и выслушивали больничные сплетни…

– Если бы ты сказал, что с тобой, я бы тебя навестил.

– Поэтому и не сказал. Нас не должны видеть вместе. Я… хочу сдаться. Я долго думал. Один раз почти решился, но… не хватило духу.

Это признание стоит дорого.

– Они тебе не поверят, – Ланселот знал это точно. – Не захотят. Иначе придется признать, что они допускали убийства. Много убийств. Но тел нет. Заявлений нет. И проще закрыть глаза. Тем более если ты скоро умрешь.

– Они должны меня выслушать.

– У них должны быть основания тебя выслушать, – план постепенно обретал очертания. И Ланселот сам не мог поверить, что все складывается настолько удачно. Это ли не знак свыше? – Делай то, что делал прежде. Оставляй тела. Бабочек. И они не смогут отвернуться.

– Посмотри, – Чистильщий вытянул руки. Тонкие, обтянутые кожей, скорее напоминавшие лапы чудовищной птицы, чем человеческие конечности. – У меня не хватит сил.

Зато у Ланселота были. Он поможет.

– Стой, – все-таки Чистильщик не утратил остроты ума. – Какая тебе выгода?

– Я хочу спасти женщину.

Врать не имело смысла.

– Женщинам нельзя верить, мальчик. Я не знаю, кто она и что тебе говорила, но если ради спасения толкает тебя на убийство, то это не любовь. Она воспользуется тобой, а после выбросит. Тебе будет больно.

– Я помогу тебе, а ты поможешь мне.

– Конечно. Но… если однажды ты поймешь, что я был прав, не пытайся ее вернуть. Убей. Только так можно это прекратить…

Возможно, Ланселот так и сделает. А Кара одобрила новый план. Только уточнила:

– Ты ему веришь?

– Да, – сказал Ланселот.

Чистильщик его не сдаст. Это последняя взаимная услуга. И шанс на то, что Ланселот продолжит миссию.

Проснувшись, Дашка первым делом подумала, что глупо было соглашаться на свиданку. В чужой квартире вообще неудобно просыпаться. Сразу встает куча проблем, которые в собственной и проблемами не выглядели.