Багряный декаданс

Боль в животе постепенно затихала, будто укрощенный хищник, который больше не пытался сгрызть меня изнутри. Теперь он возмущенно ворочался, терся зубастой мордой, будто слегка бодаясь, скреб острыми лапами, но с каждой секундой, проведенной в воде, становился все менее клыкастым и когтистым. Он не ушел полностью, боль все еще была со мной, но теперь я хотя бы могла дышать без стонов.

Облегченно откинувшись на спину, я с наслаждением вытянула руки и ноги, запрокинув голову и прикрыв глаза. Прошло еще немного времени, хищник затаился внутри, но я была рада даже этой кратковременной передышке.

Внутри царила пустота, будто ураган прошелся и вымел вообще все — мысли, эмоции, слова, оставив лишь желание никогда не покидать эту чудесную воду, которая достигнув края ванной остановилась. Моя персональная реальность, скукожившаяся до размеров кристаллической чаши, погрузилась в безмолвие, которое сперва радовало, но через некоторое время начало тревожить. Приподняв голову, я увидела, что нахожусь в комнате совсем одна. Служанка исчезла еще незаметнее, чем появилась.

Одиночество и тишина поспособствовали сну, который навалился на меня и которому я не стала сопротивляться.

Ласковое поглаживание я ощутила сквозь дрему и не сразу поняла, что происходит. Мозг не желал пробуждаться, цепляясь за остатки сна. Заворочавшись, я услышала всплеск воды, покачнувшейся вокруг меня и окончательно проснулась, распахнув глаза.

Он сидел напротив, обнаженный, по грудь погруженный в белую пену. Руки его были широко раскинуты по краям чаши, а черные глаза наблюдали за мной. Каким-то загадочным образом мои ноги, лежащие в воде, оказались закинуты на его и кончиками пальцев ног я касалась жёсткого живота.

Взвизгнув, подскочила. Хотела выпрыгнуть из ванной, но вовремя вспомнила, что на мне лишь тонкая, насквозь мокрая рубашка, а под ней ничего.

Села, прикрыв руками все, что было выше пояса, и заорала:

— Какого черта ты тут делаешь!

— Я? — в притворном удивлении взмахнул ресницами Сатус. — Я принимаю водные процедуры.

— Но почему именно здесь? — чуть менее воинственно спросила я, отступая под непримиримой аурой демона, которая кругами начала расходиться вокруг, затрагивая что-то внутри меня.

— Потому что это мой дворец, а ты — моя принцесса, — и вновь он делал это, направляя на меня свою магию, окутывая ею, напоминая о способности одним словом рушить всё.

— Я не твоя…, - по привычке начала спорить я, но почти сразу умолкла, вспомнив о недавнем разговоре. И моей клятве.

Сатус, все это время наблюдавший за мной со смесью насмешки и удовлетворения, кивнул, принимая моё поражение, а после заметил:

— Твоего друга вылечили и вернули обратно, — мокрыми руками он потянулся к голове и, запуская пальцы в черные волосы, провел назад, зачесывая.

Я как завороженная проследила за его движением, задержав дыхание. Осознанная часть меня ухватилась за мысль о том, что теперь с Тимом все в порядке, а вот интуиция была не согласна и шепнула на ухо: «Все, кого ты любишь, теперь будут заложниками. Его заложниками».

— Привыкай думать обо мне, как о своей паре.

— А ты привыкай, что я начну портить тебе жизнь! — огрызнулась я, вновь почувствовав себя смелой.

— Мышка, — обольстительно улыбнулся Сатус, — глядя на тебя я думаю, что до сих пор и не жил вовсе.

Сердце ёкнуло и забилось сильнее, но я собиралась игнорировать любые реакции тела.

С трудом отведя взгляд, который вновь и вновь возвращался к гладкой, блестящей от воды груди, изгибы и контуры которой влага подчеркивала лишь еще ярче, я покусала губы, а после спросила:

— Что значит «илир» и «илира»?

— Где ты это услышала? — помрачнел демон.

— Девушка, Бехар, которая меня сюда привела, назвала тебя так. И меня.

— Я приказал использовать упрощенный язык, чтобы тебе все было понятно, — он недовольно качнул головой, а я поняла, что кому-то сегодня влетит. — Но раз уж ты спросила… Илир — дословно означает «преемник», в обиходе так обращаются к наследнику действующего императора. Титул может быть применен и к тебе, потому что теперь мы связаны.

А я кое-что вспомнила.

— Ферай сказал, что ты не сможешь привести меня в свой дом. Потому что я — ваине, чужестранка.

— Да, все так, — невозмутимо подтвердил Сатус, внимательно и неотрывно взирая, из-за чего к щекам начала приливать кровь, а мне самой показалось, что в Розовой комнате стремительно нагревается воздух. Бросив мимолетный взгляд на зеркала, в одной части которых двигалось мое отражение, а в другой — Сатуса, я с удивлением обнаружила, что они запотели. — А ты реалистка, да, Мира? — неожиданно заявил демон. — Ты предпочитаешь правду, какой бы уродливой она ни была. Для тебя важно глядеть в саму суть вещей, не обманываться и не надеяться.

Никто и никогда не говорил обо мне так.

Никто и никогда не видел меня такой, какой я сама себя видела.

— Тебе нравится быть холодной, отстраненной, глухой к чужим чувствам, в то время, как свои собственные ты держишь при себе, потому что считаешь, что только у тебя есть право о них знать.

Он верил, что у меня есть чувства. Я верила, что скорее умру, чем признаюсь ему в любви. Потому что мое признание поставит точку.

— У меня нет никаких чувств. Ни к тебе, ни к кому бы то ни было другому, — ответила я, чувствуя, как кожу начинает печь от чужой, не моей, свирепости, расползающейся от макушки к плечам и ниже по груди — к животу. Густая, тянущаяся, словно растаявшая сладость. Эта свирепость была результатом такого сильного внутреннего напряжения, от которого обычного человека уже, наверное, разорвало бы на кусочки, а Сатус лишь стискивал челюсти сильнее и смотрел так, будто в любую секунду был готов вынести мне смертельный приговор, обвинив в измене. И чем дольше мы поддерживали зрительный контакт, тем тяжелее мне было оставаться на месте. Потому что я увидела ту опасную грань безумия, к которой приближался демон.

И, кажется, впервые задалась вопросом: неужели это правда?

Неужели он испытывает ко мне настоящие чувства?

И все это не игра, не попытка поймать меня в ловушку с помощью внушенной влюбленности, не тщательно завуалированные манипуляции?

Неужели для него все это почти так же невыносимо, как и для меня, а возможно и еще хуже?

— Уверена? — его голос не злой, не ненавидящий, не требовательный. Он вообще никакой, бесцветный.

Я промолчала, глядя на него исподлобья. Мокрые волосы облепили лицо, на ресницах таяли крохотные пузырьки пены, а губы были искусаны в кровь и ныли.

— Ты уверена, что ничего ко мне не чувствуешь? — слова давались ему с таким трудом, будто он толкал на крутую гору неподъемный камень.

С ним не будет легко, думала я, и солнечно с ним не будет. Не будет розовых сердечек, нежных признаний и трепетных касаний. С ним всегда будет зло, яростно, сильно, стремительно и практически невыносимо. Он — квинтэссенция всего смертельного, опасного, колоссально трудного. С ним — противостояние, драка за победу каждый день.

Я всегда знала, что если впущу его в свою жизнь, день, когда он уйдет, станет для меня последним. Это была поездка в один конец, и последняя станция находилась там, откуда возврата уже не было.