"Баламуты"
Шрифт:
– Буду жить, сколько захочу. Поробуй, выгони. Я тебе мать, не имеешь права.
– Тебя никто не гонит.
Александр затравлено посмотрел на мать, хотел что-то сказать, но, передумав, махнул рукой и пошел к вешалке. Оделся и вышел, сильно хлопнув дверью.
Лену Александр нашел у Татьяны Юрьевны. Она сидела на диване, глаза были красные от слез. Алешка, который ночевал в субботу у бабушки, испуганно жался к матери.
Когда вошел Александр, Татьяна Юрьевна укоризненно посмотрела на него и, ничего не сказав, вышла в другую комнату.
– Ну хватит, пойдем куда-нибудь сходим!
– сказал
Вечером все сидели за столом и делали вид, будто ничего не случилось. В конце ужина Екатерина Акимовна, пряча глаза, сказала сыну:
– Загостилась я у вас. Домой поеду. Ты бы, сынок, мне билет на поезд взял.
– Что торопишься?
– испытывая неловкость, спросил Александр.
– Пожила б еще. Тебя же никто не гонит.
– Нет, поеду! Пора и честь знать. Да и дом без присмотра.
– Соседи же смотрят.
– Соседи соседями, а без хозяина дом сирота.
– Ну, как хочешь. Я тебе билет на субботу закажу. Недельку еще погостишь.
Скандал, после которого у всех остался неприятный осадок, на время отрезвил, и Екатерина Акимовна с Леной теперь старались уступать друг другу. Но отношения оставались натянутыми, и только помня, что свекровь вот-вот уедет, Лена сдерживала себя, хотя неприязнь к ней не проходила,
И ни разу Лена не попыталась понять ее, поставить себя на ее место.
Как-то, когда Лена была на работе, Екатерина Акимовна доставала из кладовой трехлитровую банку с компотом. Банка стояла в глубине на верхней полке, и чтобы достать ее, Екатерине Акимовне пришлось стать на стул. Она с трудом дотянулась до банки, достала ее, но когда стала слезать, банка выскользнула из рук и, грохнувшись о пол, разлетелась на части. Екатерина Акимовна не на шутку перепугалась. Она собрала осколки и поспешила вынести в мусорный ящик, тщательно вытерла пол и стала со страхом ждать прихода невестки. Когда Лена пришла на обед, Екатерина Акимовна, стараясь угодить ей, суетилась, предупреждая каждое ее движение, подавая нож, подставляя хлеб; моментально убрала тарелку из-под борща и тут же поставила второе. А когда Лена поела и собралась уходить, Екатерина Акимовна напугала ее, заголосив вдруг:
– Ой, что ж я наделала? Ой, убить меня мало, дуру безрукую!
– Что? Что случилось?
– быстро спросила Лена, чувствуя, как леденеют руки.
– Ой, не могу сказать, ты меня ругать будешь!
– Да что случилось-то? Говорите, - потребовала Лена.
– Банку с компотом разбила, - выговорила свекровь.
У Лены словно камень с души свалился.
– И все?
– спросила она.,
– Все, дочка, что же еще-то?
– уже ровным голосом сказала Екатерина Акимовна и стала рассказывать, как уронила банку.
Лену даже передернуло. "Чуть не волосы рвала на себе, и тут же, как-будто ни в чем не бывало. Надо же так притворяться!
– с брезгливостью думала она.
Провожать Екатерину Акимовну к поезду пошли все, кроме Лениной бабушки. Она попрощалась с Екатериной Акимовной дома. Лена дала свекрови три рубля, чтобы она взяла постель, выпила чаю.
Когда проводник попросил провожающих покинуть вагон, наскоро поцеловались с Екатериной Акимовной и вышли на перрон. Александр чуть задержался и сунул матери двадцать
пять рублей, утаенных от жены.Купи себе что-нибудь, - мягко сказал он.
– Спасибо, сынок. Не надо бы!
И вдруг припала к его груди и молча затряслась в рыданиях.
– Ой, сынок! Ой, кровиночка моя!
И получалось вдруг, что не он мать жалеет, а она его. И это поразило его. Поезд тронулся, и он поспешил выскочить из вагона. Некоторое время все шли рядом с вагоном и махали руками. Екатерина Акимовна в ответ тоже махала рукой и вытирала слезы ладонью. Поезд набирал скорость, и провожающие постепенно отставали.
Домой шли растроганные, со сладким чувством всепрощения. У Лены на душе было легко и свободно. Александра щемила жалость к матери. Он угадал ее тоску, когда они прощались в вагоне и когда махали руками с перрона, а она напряженно стояла у окна, сгорбившаяся, и от этого ставшая маленькой, и ее тоска передалась ему.
Татьяна Юрьевна эгоистично радовалась, что Саша с Леной остались опять вдвоем. А Алешке было жалко бабушку, и он еле сдерживался, чтобы не зареветь.
Орёл,1983 г.
КАК ЗДОРОВЬЕ, БАТЯ?
Второй удар случился неожиданно, когда все уже, казалось, было позади, и ничто не предвещало рецидива. С самого утра Степан Иванович возился в саду: окапывал деревья, замазывал глиной стволы. Часов в двенадцать пришел младший сын Иван. О чем-то пошушукался с матерью и, когда сели за стол и выпили, стал подкатываться насчет денег на гарнитур. Лицо Степана Ивановича сразу пошло красными пятнами. Какое-то время он сдерживался и, стиснув зубы, молча слушал сына, тиская кисти своих больших рук. И не выдержал, взорвался:
– Денег?
Голос его вдруг осип.
– Денег тебе, выродку?
– Степан, ты что, господь с тобой!
– вступилась было за Ваньку мать, Прасковья Кузьминична.
– А-а, потатчица!
Он всем телом подался в сторону Прасковьи, задев край стола. Звякнула посуда, колокольно загудел чугунок.
А Степан Иванович кричал уже в голос:
– Избаловала?..`Ты потакаешь! `Ты приваживаешь! Мало того, что с участка всем пользуются - и картошкой и огурцами, так и засолку всю перетаскали. Я что, не вижу, как ты тайком то помидоры, то компоты суешь? Без набитой сумки домой не уходят ... Одному дармоеду дом купили, "Москвича" отдал, этому тунеядцу коператив построили. И всё клянчат, клянчат! То сотню, то полсотни! Как в прорву! Я что, кую их, деньги-то? ... Заработай! ... Горбом!
Степан Иванович с силой ткнул себя в затылок. Прасковья Кузьминична, оглушенная обидой, зажав рот рукой, застыла у дверного косяка и, не мигая, молча смотрела на мужа.
Ванька, копия отца, такой же низкорослый, широкий в груди, с грубым, будто наспех вырубленным, лицом, вскочил из-за стола и стоял, зло поблескивая маленькими глазками с веками почти без ресниц, а желваки бегали по скулам.
– Ну, батя, ладно!
– выдавил он из себя.
– Попомнишь!
– Ах ты, сука!
– почти взвизгнул Степан Иванович.
– Угрожать? Батьке? ... Вот тебе деньги, паразит!