Бандит Ноубл Солт

Еще пару мучительных мгновений Бутч Кэссиди молча глядел на него, а потом медленно проговорил:

– Есть еще кое-что.

– Что же?

– Со мной хочет встретиться мистер Гарриман. Хочет предложить мне работу – охранять его поезда. Он сообщил об этом через моего друга, адвоката по имени Даг Престон. Престон защищал меня в Вайоминге и знает, что я хочу выйти из игры.

– Гарриман? – ахнул Пауэрс. – Отчего вы мне сразу не сказали?

– Я решил, что это вещи, никак не связанные. Я узнал ваше мнение по первому вопросу. Теперь хочу узнать по второму.

Орландо Пауэрс откинулся на спинку кресла и, сплетя пальцы, подпер ими не желавший закрываться рот. Он не знал, что делать с этим новым фактом. Эдвард Гарриман, железнодорожный магнат из Нью-Йорка, владел «Объединенной Тихоокеанской железной дорогой» и «Южной Тихоокеанской железной дорогой»: ему принадлежали все железнодорожные ветки на Западе, и в верхах уже поговаривали, что пора покончить с его монополией.

– Зачем Гарриману меня нанимать? – тихо спросил Бутч Кэссиди. – Денег и власти у него больше, чем у любого другого человека в Америке. Думаю, это ловушка, и все же мне любопытно.

Пауэрс кивнул, но в голове у него уже вовсю закрутились шестеренки.

– Может, он решил, что заплатить вам проще, чем нанимать целую армию пинкертонов, чтобы вас изловить. Гарриман не дурак, а сейчас у него и так полно неприятностей с властями.

– Но ведь мистер Гарриман не может меня оправдать… Или все-таки может?

– Я уже сказал вам, они могут поступить, как захотят. Вас разыскивают за ограбления его поездов. Наверное, он может снять обвинения. Он близкий друг губернатора Уэллса.

Кэссиди еще посидел, не сводя глаз с носков своих башмаков, не снимая ладоней с колен. А потом встал. Он не был высок, но казался прекрасно сложенным – плоский живот, крепкие ноги, обтянутые узкими, по фигуре, брюками хорошо сшитого костюма. Он выглядел слишком приметно, слишком явно притягивал к себе взгляды, и Пауэрс снова задумался о том, откуда он взялся в его кабинете и куда потом денется.

– Вы могли бы поговорить с губернатором Уэллсом? Узнать, возможно ли такое? Я должен разобраться, прежде чем приму окончательное решение.

– Сделаю что смогу. Но как мне связаться с вами, когда у меня будет ответ?

– Я вернусь.

С этими словами Кэссиди надел шляпу, аккуратный котелок, делавший его похожим скорее на предпринимателя, чем на ковбоя, сунул руки в карманы и вышел из кабинета, оставив Орландо Пауэрса наедине с надеждой на то, что Бутч Кэссиди ради его же собственной безопасности никогда больше сюда не вернется.

2

Тик-так, к черту все,Я не хочу умирать.Для чего я здесь?

Бутч прождал в условленном месте целый день. Он доверял Орландо Пауэрсу в той же мере, в какой вообще доверял людям. Пауэрс всегда делал ровно то, что от него требовалось, и все же доверие – опасная штука. Люди небезупречны. И совершают ошибки. А в подобных делах никто не знает толком, что правильно, а что нет. Люди вечно гадают, что честно и что законно, что милосердно и что хорошо. Подчас он и сам не мог разобраться. Сколько раз его самого ослепляла ярость, а потом приводил в чувство стыд? А порой и ярость, и стыд подступали одновременно. Люди жадны, порочны, себялюбивы, и его часто мучило, что и он тоже один из них. Все в жизни имеет смысл – и в то же время все бессмысленно. Все ясно и одновременно неясно. И все же Бутч с каждой минутой все яснее чувствовал, что его обманули.

Он ушел из дома в восемьдесят пятом году, решив, что просто заберет все то, что ему надлежит иметь в жизни. О, он старательно все обдумал. Пообещал себе, что станет делиться, облегчит бремя тех, кто заслужил больше, но из скромности не может сам взять то, что ему причитается. И вот теперь ему тридцать четыре, и за душой у него ничего, только тикающие часы. Он в тысячный раз вытащил часы, щелкнул крышкой, снова убрал.

Он приехал днем раньше, чтобы успеть осмотреться. Он всегда так поступал. Лучше заранее знать, что к чему, чем действовать наобум. И все равно с того момента, как он оказался на заброшенной почтовой станции, по коже у него бегали мурашки. Все чувства обострились, и он мог лишь ждать, кружа по полуразвалившемуся каретному сараю, выискивая на горизонте признаки приближения Гарримана.

Дела он привел в порядок. Сандэнс и Этель получили билеты и кучу денег – купюры за границей не отследят. Обычно никого не интересовали номера на купюрах: безопаснее было не спрашивать. Номера проверяли только в банках, да и то не всегда. Банкирам не хотелось ничего знать, им хотелось лишь получать деньги, но его парни никогда не сдавали добычу в банк.

Ван ехал домой. Его освободили – это устроил Пауэрс. Для других членов банды Бутч ничего сделать не мог. Правда, Пауэрс обещал приглядеть за Элзи. А Бутч принял решение, набил деньгами седельные сумки и поехал из Солт-Лейк-Сити в Сёрклвиль [6] .

6

Городок в штате Юта, близ которого находилась ферма Паркеров, где вырос Бутч Кэссиди.

В полумиле от фермы он стреножил лошадь и отпустил ее попастись и отдохнуть. Остаток пути он прошагал пешком, в лунном свете, с мешком денег за плечом, обливаясь слезами. Если он сам отдаст им деньги, они их не примут. Они знают, откуда он берет деньги. Но если он просто оставит деньги там, где они их потом найдут, если никаких объяснений не будет, то, возможно, они их возьмут. Он хотел, чтобы они взяли эти деньги. Особенно мать. Она заслужила хороший дом, с крыльцом и креслом-качалкой. Пусть отдохнет и забудет все горести. Пусть глядит на долину, которую оба они так любят, и поет свою песню.

Ох, плачь же, плачь же, любовь красиваИ ярка, словно самоцвет, когда юна,Когда же старая она, то холодеетИ меркнет, тает, как рассветная роса.

Он помнил все слова – и про утонувший корабль, и про упавший дуб, и про любимого, что «меня позабыл». Ма говорила, что слова в этой песне страшно старые и каждое новое поколение певцов переделывает их на свой лад. Песня напоминала ей о крае, где она родилась, о том, как она пересекла океан и равнины.

– Ты из сильного, доброго племени, Роберт Лерой Паркер, – вечно твердила она, убеждая и его, и себя. – И эти голубые глаза не твои. Они мои, и моего отца, и моего деда. Это глаза Гиллисов. У нас всегда были такие, с самого начала времен. Не дай этой голубизне померкнуть, как меркнет рассветная роса.

Так она намекала, что пора ему найти хорошую девушку, остепениться, завести детей. Он этого не сделал. Материнские голубые глаза достанутся кому-то другому. У Энн Кэмпбелл Гиллис Паркер было еще двенадцать детей, они-то и подарят ей внуков.