Бандит Ноубл Солт

Он рос в окружении братьев и сестер, которые таскались за ним, словно утята, во всем на него полагаясь. Тогда он не хотел брать на себя ответственность, но позже, покинув дом в поисках иной жизни, не мог найти себе места – его терзало чувство вины. Оттого он снова стал лидером. Кто-то ведь должен был им стать. Но члены Дикой банды не таскались за ним, как его младшие братья и сестры. Они его не слушали и совершенно точно ни о чем вообще не думали. Они делали что хотели, не пытаясь действовать по плану, который разрабатывал Бутч.

Иногда у них получалось. Иногда нет. В те дни, когда все шло не по плану, люди гибли и попадали в тюрьму. Бутч не хотел ни того, ни другого – ни убивать, ни гнить в тюрьме, – и потому уезжал, пока еще мог.

Когда в сугробах розы расцветут,Назад вернетсяМилый мой.

От ее голоса все внутри у него успокаивалось, и он впервые за очень долгое время мог просто сидеть и наслаждаться пением. Вот почему он снова пришел сюда, вместо того чтобы искать, где бы сыграть в покер, или исследовать нутро завораживающего, полного соблазнов города. Он подумал, что Джейн Туссейнт сэкономила ему немало денег. Он любил играть в карты, и играл хорошо, но не любил обирать соперников. Сандэнс утверждал, что он нарочно проигрывает. Порой он и правда проигрывал нарочно.

Он так увлекся своими мыслями и ангельским пением Джейн Туссейнт, что не заметил, как к нему приблизился нежданный гость, а когда тот хлопнул его по коленке, резко вскочил и потянулся к кобуре, висевшей под мышкой.

Совсем маленький мальчик в коротких штанишках, курточке из той же материи и крошечной кепочке с козырьком смотрел на него снизу вверх. Лицо его оставалось в тени, но глаза сверкали. На миг Бутч застыл, глядя на ребенка, словно присутствие этого мальчонки в темном, пыльном закулисье лишило его дара речи.

– Я хочу к маме, – буднично объявил мальчик. – Пожалуйста, позовите ее.

– Г-где она? – выговорил Бутч.

– Вон там. Она поет. Она уже давно поет. Я пришел за ней. – Тут мальчик захрипел, громко и резко, его худенькие плечи задрожали, и он неловко опустился на пол у ног Бутча, хватая ртом воздух.

Бутч потянулся к нему, чтобы поднять, и с тревогой подметил, что кожа у ребенка горит. Мальчик опустил голову и отказался вставать.

Снова послышались аплодисменты, возвещавшие конец выступления. Бутч подхватил ребенка на руки. Он не мог его бросить.

– Как тебя зовут, сынок?

– Я не сынок. Я Огастес, – возразил тот, но у него получилось «фынок» и «Огафтеф». Это звучало трогательно, и все же имя казалось для него слишком масштабным. Мальчик расплакался, прижавшись лбом к плечу Бутча.

– Постарайся не плакать. От этого сложнее будет дышать, – мягко проговорил Бутч.

Мальчик сразу перестал плакать и поднял голову. Правая сторона лица у него была слишком красной, слишком опухшей, хотя и другая щека казалась почти такой же красной от жара. Мальчик попытался набрать побольше воздуха в грудь и снова проговорил:

– Я хочу к маме.

– Ладно, Огастес, – согласился Бутч, чувствуя, что попал в ловушку. – Я отнесу тебя к ней.

Допев последнюю ноту, Джейн Туссейнт не задержалась на сцене ни на мгновение. Она лишь царственно кивнула в знак благодарности и скрылась в кулисах. Лысый мужчина попытался было заговорить с ней, но она даже не посмотрела на него. Когда же Бутч подошел к ней, держа на руках ребенка, она застыла, а потом выхватила Огастеса из его протянутых рук.

– Я хочу домой, мама, – сказал Огастес, и Бутч отступил в темноту кулис, решив уйти тем же путем, которым пришел.

– Он весь горит, Оливер. Весь горит. Ему хуже, чем прежде. Он едва дышит из-за крупа.

При этих словах мальчик, словно по команде, зашелся сухим, мучительным кашлем.

– Вы доктор Солт? – выкрикнул Оливер. – Я послал за вами несколько часов назад. Где вы были, сэр? Подойдите! Осмотрите ребенка!

Бутч не мог назвать свое имя или объяснить, почему оказался за сценой, и потому промолчал. Он не стал подтверждать, что он доктор, но подошел к женщине, вгляделся в глаза мальчика, приложил костяшки пальцев к его ярко-красной щеке:

– У тебя болит горло, Огастес?

– Врач останется с мальчиком, Джейн, – вмешался Оливер, пытаясь отобрать ребенка у матери. – Ты должна пойти со мной наверх, на прием. Мы не можем заставлять гостей ждать. Там Гарриманы. И Карнеги, и Асторы.

Джейн в ярости взглянула на Оливера, и тот сразу же отступил и оставил ребенка в покое, но продолжал уговаривать:

– Я послал за врачом. У доктора Солта прекрасные рекомендации. Он побудет с мальчиком, сколько потребуется.

Бутч не знал, говорит ли этот Оливер правду и действительно ли с минуты на минуту сюда заявится доктор по фамилии Солт, с чемоданчиком, полным лекарств. В любом случае ему до этого нет никакого дела, и все же он не мог представить себе, что эта женщина отдаст своего сына человеку, которого никогда прежде не видела.

– Ты пойдешь один и скажешь гостям, что у меня болен ребенок, – объявила она Оливеру. – Они поймут. Ты поможешь им понять, Оливер! Я возвращаюсь в гостиницу вместе с Огастесом.

– Ты переоденешься и вернешься, Джейн, – возразил Оливер. – Наверху тебя ждет целый зал благотворителей и спонсоров. От их щедрости зависят твои гастроли.

– Я не оставлю Огастеса.

От тревоги голос Джейн звучал все пронзительнее, и работники сцены стали оборачиваться, прислушиваясь к происходившему. Оливер явно считал, что у Джейн есть дела поважнее, чем ребенок, безвольно лежавший у нее на руках, прижимавшийся к ее шее кудрявой головкой и красной щекой.

– Если ему не станет лучше, гастролей не будет, – прибавила она.

– Ты что, угрожаешь мне? – в ярости выкрикнул старик.

– Я угрожаю не тебе, а гастролям, Оливер. Так не может продолжаться. Я никуда не поеду, если Огастес не получит необходимое лечение. Прошу.

Мальчик закашлялся, не сумел сдержать рвоту и изверг на лиф дорогого красного платья мокроту и слизь.

Оливер выругался, работники сцены, собравшиеся было вокруг, разбежались, а Джейн принялась утешать расплакавшегося ребенка. Устало качнув головой, она повернулась к Бутчу:

– Вы пойдете со мной, доктор… Извините, как вас зовут?

– Солт. Ноубл Солт, – мягко ответил он. Имя было написано на мешке соли, о который он споткнулся при входе. То был единственный Солт, пришедший ему на ум. Он чуть не расхохотался при мысли о том, что взял в качестве имени первую попавшуюся тарабарщину, но никто даже бровью не повел. Лучшие вымышленные имена – те, что звучат, как имена богачей. И англичан.

– В гримерных холодно. Ему нужно в постель. Гостиница прямо за углом, я могу попросить, чтобы в кухне ему приготовили компресс.