Бандит Ноубл Солт

Ван не ожидал удара. Он по-прежнему стоял, закинув назад голову, продолжая хохотать, и тут Бутч врезал ему прямо в челюсть. Бутч не знал, что еще сделать, но брат покорно повалился на землю, замолчав впервые с тех пор, как час назад появился на заброшенной станции.

– Черт тебя подери, Ван, – прошептал Бутч, встряхивая руку и смахивая набежавшие слезы. Этому трюку – куда именно бить и как – его научил Майк Кэссиди. Но рука все равно будет болеть.

Он снял седло со старой, изнуренной отцовской лошадки. Порылся в седельной сумке, ища веревку. Нашел и веревку, и деньги, которые Ван прихватил с фермы. Бог с ним. Пусть оставит деньги себе. Потом Бутч связал Вану руки и ноги. Не слишком сильно, не слишком плотно, так что Ван сможет высвободиться, но не сможет последовать за ним по пятам. Даже если скоро очнется.

Бутч стреножил кобылу у старого корыта, полного дождевой воды, и поставил флягу поближе к Вану. Правда, чтобы напиться, ему придется сначала распутать веревку. Пульс у него прощупывался, а челюсть уже распухла, но жить он будет. Бутч подсунул Вану под голову седло, подложил его перепачканную шляпу под безвольно лежавшие на земле руки.

А потом он уехал и обернулся всего лишь раз, проверить, лежит ли его брат на прежнем месте. Он скоро придет в себя. Он будет ужасно зол. Ему будет больно, лицо у него будет выглядеть хуже некуда. Но Бутч к тому времени успеет исчезнуть.

Он ехал на восток, так далеко, как только мог, и даже дальше, к той единственной свободе, которая у него еще оставалась.

3

Голос твой сладок,Оба мы несвободны.Пой, соловушка.

Февраль 1901 года

– Будь я проклят, – потрясенно прошептал Бутч. Он не знал ни названия песни, ни языка, на котором ее исполняли, но все это не имело значения. Голос певицы был так чист, так высок, что у него в голове, больно отдаваясь в груди, будто бы звенел колокол. Боль была одновременно и нестерпимой, и сладкой.

– Она похожа на Этель, – с явным упреком шепнул ему на ухо Гарри, когда Джейн Туссейнт допела первую песню. – Поэтому она тебе понравилась.

Сандэнс вечно подозревал, что у них с Этель что-то есть. Но Бутч любил ее как сестру, а сама она была верна Гарри Сандэнсу Лонгбау, пусть даже тот и не заслуживал ее преданности.

Певица действительно походила на Этель. Обе были примерно одного возраста и одного роста, с густыми темными волосами и тонкими чертами лица. Но Бутчу она понравилась не поэтому.

Ему понравилось, что благодаря ее пению он перестал ощущать тревогу. И усталость. Ее голос воскрешал в памяти все прекрасное, чистое. Все любимое и дорогое сердцу. Долину, которую он никогда больше не увидит. Людей, которых оставил позади. Любовь, которую ему дарили и которую он не возвращал.

Джейн Туссейнт, которую прозвали Парижским соловьем, пела и кланялась, а потом снова пела и снова кланялась, но со зрителями не заговаривала, вообще не говорила ни слова. Она лишь пела, и ее голос завораживал всех в огромном зрительном зале, а строгая красота приковывала взгляды. И все же Бутч закрывал глаза всякий раз, когда она начинала петь.

Как ни странно, он не хотел смотреть на нее и лишь слушал, думая, как ему хотелось бы вместо нее увидеть мать, как хотелось бы, чтобы мать сидела с ним рядом в огромном зале, где стены в точности отражали каждый звук, а зрители, все как на подбор богачи, выглядели так изысканно, словно каждому из них принадлежал целый мир или хотя бы немалая его часть.

Энн Паркер понравился бы концерт. А еще она гордилась бы, что концерт понравился ему.

В тот вечер выступала не только Джейн Туссейнт, но и его, и всех остальных зрителей интересовала только она. Он слушал ее три вечера подряд, с трудом раздобыв билеты, один раз – с балкона, один раз – из партера и еще один раз – из темных закутков позади сцены, потому что по соседству с его местом в первом ряду расселись сплошь видные политики и финансовые воротилы. Сам мистер Эдвард Гарриман появился в собственной ложе вместе с семейством Вандербильт.

Судя по всему, гастроли устроил Гарриман. Было объявлено, что мисс Джейн Туссейнт проедет вдоль Восточного побережья на поездах «Объединенной Тихоокеанской железной дороги» и даст концерты во всех крупных городах.

Над парадным входом в мюзик-холл, который Эндрю Карнеги выстроил близ Центрального парка, колыхался широкий транспарант с надписью «Объединенная Тихоокеанская железная дорога приветствует Джейн Туссейнт».

В этом шестиэтажном здании, с его полукруглыми итальянскими окнами, стенами из светлого камня и флагами, что развевались под приправленным морской солью манхэттенским ветром, все кричало о богатстве и роскоши.

Растянутое над входом красное полотнище манило Бутча, как огонь мотылька… Или поезд бандита. А Гарриман еще праздновал очередную победу – покупку южной железной дороги, которую он присоединил к своей железнодорожной империи.

– «Объединенная Тихоокеанская»… Это ведь старины Гарримана компания? – спросил Сандэнс с таким видом, словно они обсуждали затерянное среди скал ранчо, а не крупнейшую сеть железных дорог во всей стране. – Но как он со всем этим связан? И что здесь делает?

– Он с радостью задаст нам тот же вопрос, – отвечал Бутч, заматывая подбородок и шею шарфом, призванным укрыть и от холода, и от любопытных глаз. Он бессчетное количество раз закрывал пол-лица платком, чтобы не быть узнанным, но даже теперь, в Нью-Йорке, в тысячах миль от родного дома, не чувствовал себя в безопасности. – Гарриман родом из Нью-Йорка. Это его территория. Не наша.

Они с Сандэнсом и Этель катались на коньках в парке, а потом на трамвае доехали до мюзик-холла и постояли под полотнищем, которое щелкало и свистело на февральском ветру – словно где-то вдали пыхтел поезд. Бутч решил, что Гарриман мог и это предусмотреть.

– Давайте завтра вернемся ее послушать, – мечтательно проговорила Этель. – Я читала о ней в газете. Говорят, она новая Дженни Линд, только куда красивее. Только представьте, она поет перед целой толпой зрителей! А так молода.

– Что еще за Дженни Линд? – спросил Бутч.

– Оперная певица. Шведский соловей. Она была очень знаменита. Гастролировала по всему миру. Да вы наверняка о ней слышали. Барнум… [8]

– Тот, что из цирка? – вмешался Гарри. – Барнум и Бейли?

– Да… Он прославился как владелец цирка. Но он устраивал множество разных зрелищ. Он организовал для Дженни Линд грандиозные гастроли по Штатам. Это было давно, но моя бабушка ее слышала. И потому говорила, что у меня голос, как у Дженни Линд.

8

Ф. Т. Барнум (1810–1891) – американский антрепренер, авантюрист, владелец знаменитого цирка-зверинца Барнума и Бейли, где показывали лилипутов, сиамских близнецов, великанов и прочие «диковины».

Голос у Этель и правда был неплохой. Она пела в гостиной у мисс Фанни Портер, а потом уходила наверх с джентльменами, которые ее выбирали. Мисс Фанни держала самых отборных девиц во всем Сан-Антонио, и Этель там платили больше всех, но сама Этель явно мечтала о другом. Она рассматривала вход в мюзик-холл, и по лицу ее растекалась тоска. Но Сандэнс, казалось, ничего не замечал.

– Давайте купим билеты. Почему нет, а, Этель? – произнес Бутч, оглядываясь в поисках кассы.

Сандэнс мрачно взглянул на него. Нос у него покраснел, зубы стучали. В первые пару недель Нью-Йорк ему нравился, но стоял февраль, и в городе было не только холодно, но в придачу сыро и слякотно. Они мечтали поскорее отплыть отсюда, хотя и знали, что условия на борту «Герминиуса» будут и того хуже.