Бандит Ноубл Солт

Мальчик снова захрипел, пытаясь откашляться и вдохнуть, но ни то, ни другое у него толком не получилось. Решив не обсуждать больше ни чужое имя, ни докторское звание, которое он присвоил, Бутч забрал ребенка у матери и попросил указать дорогу. Оливер негодующе зашипел, но Джейн схватила свой плащ и пальто сына, заметив мимоходом, что женщина, которой велено было присматривать за Огастесом, куда-то пропала.

Одним махом, сам того не желая, Бутч вдруг оказался человеком по имени Ноубл Солт, да к тому же врачом. Он решил, что ему это на руку. В сложившейся ситуации правда ни к чему. Он может помочь матери и ребенку и потому поможет им, а потом пойдет своей дорогой.

4

Буду на страже,

Пока не отступит ночь.

После отчалю.

Однажды зимой все младшие братья и сестры Бутча – тогда их было всего шестеро – заболели крупом, причем так сильно, что жизнь в доме Паркеров на много дней замерла. Бутч, мать и отец круглосуточно измеряли температуру и давали сироп, вызывавший у детей рвоту: то был единственный способ удалить у них из глоток густую слизь. Когда врач наконец добрался до фермы Паркеров, то сказал, что они хорошо справились, сам он не сделал бы лучше, дал Бутчу послушать младших стетоскопом и присвоил ему звание почетного доктора. После этого Бутч какое-то время думал, что работа врачом заполнит у него внутри дыру, которую, казалось, ничто не способно было закрыть. Но ему было тринадцать, он целыми днями работал на молочной ферме у Мортена, и мысли о врачебной карьере быстро превратились в несбыточную мечту.

Бутч подхватил Огастеса Туссейнта на руки и понес в гостиницу, что стояла всего метрах в тридцати от мюзик-холла, где пела его мать, теперь спешившая за ними.

– Вы взяли сумку, сэр? – спросила она.

Он в недоумении поглядел на нее.

– Докторскую сумку?

– Нет, мэм, – отвечал он. – Но мы отправим посыльного за сиропом ипекакуаны. Средство не из приятных, но, чтобы ему было легче дышать, нельзя позволять мокроте накапливаться.

– Не-е-ет, – простонал мальчик. – Не хочу лекарство.

– У меня есть сироп, – сказала Джейн. – Но он уже три дня почти ничего не ел. Я боюсь давать ему сироп. Он и так уже слишком слаб, он с трудом глотает.

– Мне хочется пить, – снова простонал мальчик.

Он хорошо говорил на английском, но слова у него звучали на французский манер. Бутчу был знаком французский акцент. На Западе акцентов было полно. За последние полвека туда съехались люди со всех концов света, мечтавшие отыскать золото или застолбить за собой кусок земель, казавшихся бескрайними. Речь его родителей тоже не утратила еще британского привкуса.

Гостиница оказалась чистой, с просторными комнатами, и все же его удивило, что она остановилась именно здесь. Он думал, что она звезда, сливки общества, певица высочайшей пробы, а гостиница напоминала скорее пансион, чем роскошный отель.

– Уложите Огастеса здесь, – велела она, откидывая с постели одеяла. В комнате было довольно тепло, но мальчик дрожал, и она поскорее укутала его щуплое тельце.

– Что у него с лицом? – спросил Бутч, глядя сверху вниз на ребенка. Щека у мальчика была алой, но не от болезни и жара. Казалось, что это след от ужасного ожога, опалившего ему всю правую сторону лица, от подбородка до самых волос. И лоб, и кожа вокруг губ были очень бледными, и от этого пятно горело еще ярче.

Джейн удивленно вскинула на него глаза, а потом оглядела спящего сына, словно впервые его увидела. Мальчик повернулся на правый бок, и пятна больше не было заметно. Джейн приложила ладонь к нетронутой левой щеке ребенка, словно защищая его.

– С его лицом все в порядке. – В ее голосе и позе сквозило напряжение. Она не сводила глаз с сына.

– С ним что-то случилось? – Бутч сам не знал, почему его это волнует. Его это никак не касалось. Но он всегда был любопытен и попросту хотел знать.

– Он таким родился. Ничего не случилось, – повторила она. – Это пятно у него с рождения. Врачи называют это сосудистой мальформацией. Вы такого прежде не видели? – с вызовом спросила она.

Бутч кивнул, решив больше не задавать вопросов. Одна из его сестер родилась с родимым пятном на лбу, по виду напоминавшим ягоду клубники. К тому времени, как ей исполнилось года два-три, пятно исчезло.

Он вышел из номера и отправился на поиски коридорного, чтобы попросить ведро и дрова. Он сделает то же, что всегда делали и его мать, и старая подруга Маргарет Симпсон, когда кто-то болел.

Когда он вернулся в сопровождении заспанного коридорного, принесшего все необходимое, Джейн Туссейнт уже успела переодеться в блекло-голубое хлопчатобумажное платье, никак не оттенявшее ни ее черных волос, ни фарфоровой кожи. И все же он по-прежнему не мог на нее не смотреть. Ее красота не нуждалась ни в самоцветах, ни в перьях, ни в ярких красках. Эта молодая женщина, эта стоявшая перед ним измученная мать волновала его, лишала дара речи, заставляла в очередной раз вспомнить, что он вечно попадает в самые немыслимые истории.

Ты никогда ничему не научишься, Роберт Лерой. Ты так умен – и никогда ни о чем не думаешь.

В голове у него всегда звучал голос отца.

Коридорный развел огонь, бормоча, что в комнате и без того слишком тепло, но приободрился, когда Бутч премировал его улыбкой и золотой монетой.

– Принесите нам ужин – мальчику лучше всего поесть супу, – и я о вас не забуду, – пообещал Бутч.

– Хорошо, сэр, то есть доктор. У нас от ужина остались и суп, и хлеб. Еще сыр и пирог. Я принесу еды на всех.

– Откуда вы, доктор Солт? – спросила Джейн, едва коридорный скрылся за дверью.

Она смотрела на Огастеса. После порции сиропа ипекакуаны и последовавшего за этим неприятного очищения желудка мальчика сморил беспокойный сон. Мать умыла его и постаралась устроить поудобнее.

Бутч вздохнул. Ему хотелось ее поправить. Правда хотелось. Ему не нравилось, что она даже имени его не знает, пусть это и не имело значения. Он уже лет десять не пользовался своим настоящим именем.

– Вы точно не здешний, – сказала она.

– Почему вы так решили?

– Вы говорите как настоящий американец.

– Насколько я помню, мы сейчас в самой настоящей Америке. – Он улыбнулся, чтобы слова прозвучали не слишком грубо, но она не улыбнулась в ответ; она покачивалась от усталости.

– Вам тоже следует отдохнуть.

Она резко села на край кровати, будто иначе упала бы на пол:

– Огастес уже много дней болен, а у меня каждый вечер выступления. Ему становится только хуже.

Во рту у мальчика виднелся серовато-белый налет, как плесень на сыре. Бутч вдруг подумал, что у Огастеса может быть не просто круп. В тюрьме он видел, как один заключенный от этого умер. Эту болезнь называли дифтерией, или душегубкой. Насколько он помнил, тюремный врач не использовал для ее лечения сироп ипекакуаны – а вот Маргарет Симпсон использовала. Она лечила всех в долине Уинд-Ривер и говорила, что сироп помогает избавиться от слизи, которая медленно душит больного.