Барби. Часть 1

Дайдеринггус, мелкий адский барон, часто навещал Броккенбург, но обыкновенно в первую декаду июня, находя это время по какой-то причине наиболее удобным для визита. Когда срок приходил, горожане Броккенбурга по меньшей мере неделю старались не выходить без большой нужды из дома, а если выходили, расплескивали впереди себя из ведерка топленое масло — считалось, это может защитить от внимания адского вельможи, рыщущего по городу, чтобы разыграть одну из своих печально известных шуток.

В прошлом году он наткнулся на хромого Людвига, гонящего домой свое стадо из дюжины коров. Людвиг всегда пренебрежительно относился к шуткам адских владык, полагая, видимо, что уж его, хромого пастуха, эта напасть едва ли коснется. Но сеньор Дайдеринггус рассудил иначе. Мановения пальца хватило, чтобы несчастный Людвиг сросся со всеми своими коровами воедино, превратившись в чудовище о восьмидесяти двух ногах, ощетинившееся во все стороны рогами и мычащее так оглушительно, что способно было заглушить даже вопящие адскими голосами колокола Магдебурга.

В другой свой визит Дайдеринггус, пребывая, наверно, в благостном расположении духа, превратил все подковы в Броккенбурге в серебряные. Это был удачный год, многим принесший солидный барыш, до того солидный, что владелец старой скотобойни в низовьях, говорят, в один час сделался бароном. Предыдущих его визитов Барбаросса не застала, но слухи о них ходили самые разные, обыкновенно причудливые и чудовищные в равной степени.

Были кроме него и другие шутники, способные нагрянуть в Броккенбург в любой день, но обыкновенно не задерживающиеся в нем. Роднило их одно — шутки, которые они отпускали, обыкновенно запоминались надолго, иногда на несколько поколений вперед.

Маркиз Наракасура находил необычайно забавным рассекать зазевавшуюся жертву надвое, причем неизменно забирал себе одну из половин. Должно быть, он делал это рапирой, выкованной в адских кузнях, потому что та обычно не успевала ощутить даже боли, только тонкий разлившийся вдруг терпкий аромат жасмина… В следующий миг половина ее тела — левая, если дело происходило до полудня, и правая если после него — просто переставала существовать, обрекая оставшуюся влачить беспомощное существование калеки, имея в распоряжении одну руку, одну ногу, половину груди и половину головы. Рассеченные надвое органы продолжали исправно работать, а тело, даже лишившись сердца, превосходно существовало и, кажется, не испытывало никаких физических неудобств. Правда, жертвы розыгрыша маркиза Наракасура обыкновенно долго не жили — умирали от странной хвори, похожей на оцепенение, хвори, которую броккенбургские врачи именовали тодестрауэр[8] и толковали как смертельную скорбь по утраченной половине.

Ваалвериф, маркграф адского царства, прозванный также Хромым Паяцем и Иссеченной Волчицей Ханаана, также не был чужд хорошей шутке. Этот заглядывал в Броккенбург лишь изредка, по случаю, но когда заглядывал, непременно оставлял на память о себе что-то запоминающееся. Как-то раз он заглянул в обличье смертного в таверну «Клипхаузенский Рысак», выпил там три кружки вайсбира, оставил щедрую плату, а когда вышел… В Шабаше поговаривали, все тамошние посетители превратились в механических заводных кузнечиков с серебряными лапками, но наверняка этого утверждать никто не мог — живо опомнившиеся магистратские стражники окружили «Клипхаузенского Рысака» и спалили дотла прежде, чем кто-то из жертв розыгрыша маркграфа Ваалверифа успел оттуда выбраться.

Нет, подумала Барбаросса, многие отродья, состоящие в свите Белиала, любят развлечь себя шуткой, но ни один из них не работает так мелко. Обжечь руку ведьме-малолетке, и только-то? Даже не шутка, а жалкая выходка, которой не станет гордится даже самый младший и никчемный из сонма адских владык. Может, кто-то из них походя пометил ее как свою собственность, оставив тавро на ее шкуре? Тоже маловероятно. Во-первых — Барбаросса машинально потерла немилосердно саднящий ожог — эта штука ничуть не походила на привычные ей печати, а выжженные символы не походили на сигилы адского наречия. Во-вторых… Во-вторых, герцог Абигор, которому была дарована ее душа, занимал чертовски не последнее место среди семидесяти двух владык, более того, пользовался заслуженной славой воителя и бретера. Никто из прочих владык не рискнул бы столь дерзко накладывать лапу на принадлежащую ему собственность, не рискуя при этом развязать войну.

Конечно, это мог быть мелкий злокозненный дух, подумала Барбаросса. Слишком жалкий, чтобы иметь титул или свиту, просто сгусток злой меоноплазмы, путешествующий по миру, творящий на своем пути непотребства и злые фокусы. Украсть у какого-нибудь зазевавшегося горожанина глаз, превратить вызревающее в бочке пиво в кислоту, заставить забыть родную речь или до конца жизни блевать мокрицами — это вполне в их духе. Но одарить кого-то походя необычным ожогом?.. Мелко. Мелко, бессмысленно и глупо.

В Броккенбурге опасно терять концентрацию или расслабляться. Позволив себе задуматься на ходу, она едва было не поплатилась за это — из необъятной паутины кабелей и проводов, растянувшейся над крышами, ей под ноги шлепнулся один из отвратительных и жалких ее обитателей — комок серой шерсти с хвостом сколопендры, мордой которому служили сплавленные воедино несколько крысиных голов, синхронно открывавших крохотные пасти. Экая дрянь… Барбаросса машинально раздавила ее каблуком и остановилась, чтобы очистить башмак о бордюр.

Семь, подумала она, ожесточенно сдирая липкие слизкие комья, приставшие к подошве. Сосредоточься на этом, сестрица Барби. Это не обычный ожог, это какой-то символ, знак… Что-то, связанное с семью. Если это был намек, то слишком тонкий для ее жалкого понимания. Семь казней египетских? Семь металлов, семь планет, семь грехов… Ее мысль вновь закрутилась по уже исхоженной тропе, силясь нащупать что-то, что там должно было быть, но что неизменно от нее ускользало.

Тщетно. Некоторые ведьмы наделены адской сообразительностью, вот только она, увы, не относится к их числу. Ад уготовил ей в патроны герцога Абигора, который не награждает своих послушниц ни золотом, ни особыми талантами. Если он что и имеет обыкновение даровать, так это злость, строптивость и адское упрямство. Эти дары не раз помогали ей в жизни, да и в Броккенбурге оказались небесполезны, но в данной ситуации — приходилось признать — от них не было никакого толку. Она может упражнять свои мозги, похожие на крынку с простоквашей, до того часа, пока херова гора Броккен вместе с прилепившимся к ней городом не канет в адскую бездну, и все равно ни до чего не додумается. Здесь нужен кто-то с большой башкой на плечах, кто-то…

Ее блуждающий взгляд, сам бесцельно рыскающий по сторонам, точно мятущийся дух, зацепился на ходу за какую-то вывеску и отчего-то завяз в ней. Одновременно с этим какая-то мысль, мучительно вызревавшая горошиной в подкорке, наконец лопнула, озарив ее крохотным огненным протуберанцем. Если голова сестрицы Барби слишком никчемна, чтобы щелкать сложные задачки, надо раздобыть голову посолиднее. Секундой позже она и сама не могла понять, кто первым нашел ответ, мысль или взгляд, потому что их сплетение породило бурную реакцию сродни алхимической, реакцию, повинуясь которой ее ноги, дрогнув, сами изменили направление.

Вывеска была неброской, а по меркам Броккенбурга так, пожалуй, даже и скромной. На ней не имелось ничего того, что обыкновенно привлекает внимание зевак — ни кузнечных молотов, ни пивных кружек, ни скрещенных мечей, шпор или подков. Единственное, что ее украшало — выписанный масляной краской рыцарский шлем, обрамленный пышными белыми и красными перьями, с таким же пышным бело-красным плюмажем. Весьма невразумительная вывеска, по которой сразу и не скажешь, кто ждет внутри. Торговец пером?..

Вельзер. Контора вельзера.

Барбаросса удовлетворенно кивнула сама себе.

Если сестрице Барби требуется голова посолиднее, она, черт возьми, уже знает, где ее раздобыть. Где раздобыть чертовски большую и солидную голову.

Контора не поразила ее своей обстановкой, да и глупо было ожидать, что поразит. Если вельзер вынужден вести дела в Нижнем Миттельштадте, значит, дела эти идут не лучшим образом. Вельзеры могут считать себя самыми большими умниками на свете, но едва ли их великий ум может найти себе применение в краю, где задачей наивысшей сложности будет посчитать приплод коз в стаде в следующем году или разделить гульден на восемь частей.