Барби. Часть 1

Тогда «цветочницы», как полагается по военной науке, подтянули тяжелую артиллерию, пустив в дело чары запретных наук. Но ни Махткрафт, ведающий энергиями, ни Стоффкрафт, преобразовывающий материю, ни Флейшкрафт, подчиняющий плоть, не смогли причинить Трепанации ущерба. Цветочницы зарезали черного жеребца и три ночи гадали по его внутренностям, пытаясь понять причину, и таки поняли. Все дело было в покровителе Трепанации. Из колоды жизни эта сука вытащила чертовски удачную карту — покровительство короля Асмодея. Черт, за оттиск асмодеевой печати на своей шкуре многие броккенбургские ведьмы согласились бы пожертвовать правой рукой, а то и двумя!

Асмодей не относился к числу заботливых владык, он не учил своих приспешниц адским наукам, не обеспечивал золотом, не наделял прочими дарами. Единственное, чем он облагодетельствовал их, это защитой от адских чар. Незримый щит Асмодея защищал Трепанацию от злокозненной волшбы так же надежно, как надетая под дублет кольчуга, так что все направленные против нее чары, которые должны были превратить ее плоть в свинец, разорвать на части или четвертовать, не возымели никакого действия.

«Цветочницы» не отступились от своего. Может, они и не были такими мастерицами интриг как «бартиантки», но коварства и терпения им, опытным отравительницам, было не занимать. Отчаявшись пробить броню противника, они пустили в ход Хейсткрафт, науку, повелевающую разумом. И добились своего.

На следующий день Трепанация впервые не вышла из своих покоев в замке «Лилий». А когда осмелевшие младшие сестры осмелились ее побеспокоить, то обнаружили, что сестра Трепанация, гроза малолетних сук Шабаша, покончила с собой, вскрывшись бритвой, которую неоднократно опробовала на других. И вскрылась не аккуратно, как иногда вскрываются юные ведьмы от неразделенной любви или отчаяния, а так, что ее покои напоминали скотобойню. Отсеченные пальцы, отрезанные уши, наполовину срезанный скальп — эта чертовка умудрилась практически освежевать себя собственными руками. Дрянная, должно быть, была картина.

Никто толком не знал, что произошло с ней, никто особо и не гадал, тело Трепанации — то, что от него осталось — сбросили в крепостной ров, не сопроводив никакими почестями. Лишь многим позже Котейшество, бывшая на короткой ноге с некоторыми из «цветочниц», выяснила детали той страшной мести. Чары Хейсткрафта, против которых у Трепанации не было противоядия, отравили ее разум, внушив не существовавшие в реальности картины. А именно — плотоядных пиявок, пожирающих ее заживо. Трепанация была опытной стервой, перерезавшей до черта народу в Броккенбурге, но ловушки от собственного разума она не ожидала. А ее адский сеньор, король Асмодей, взял на себя ее защиту лишь от тех опасностей, что грозят ей со стороны, не собираясь защищать ее от тех ран, которые она причиняет сама себе.

Хейсткрафт… Трепанация… Горящий Магдебург…

Барбаросса встрепенулась, обнаружив, что убаюканная монотонным голосом вельзера, начала сползать в легкую дрему.

— …в тысяча шестьсот тридцать втором году он получил приказ двигаться своими силами в сторону Лютцена, чтобы там, объединившись с армией Густава Второго Адольфа, задать жару Валленштейну и Паппенгейму. Однако судьба распорядилась иначе. Разглядев в подзорную трубу шпили Бамберга, он отдал приказ изменить направление, свернув на тридцать мейле[4] к югу. Едва ли он хотел штурмовать Бамберг, у него не было для этого ни сил, ни соответствующих приказов, скорее всего, собирался провести фуражировку в пригородах, пополнив припасы, и только.

— И что? — неохотно спросила Барбаросса.

Ей не было дела до вояк трехсотлетней давности и их свершений, равно как и до всех никчемных знаний, напиханных под огромным давлением в трещащую стальную скорлупу на голове вельзера. Ей надо узнать, что за херня появилась у нее на руке и что она может означать, и только. Но перебить размеренно рокочущую речь эделя было не проще, чем перегородить Рейн плотиной из глины и веток.

— Кукла с выколотыми глазами… Старая гусеница на спелом яблоке… Когда бамбергские дозорные доложили о приближении шведов князю-епископу фон Дорнхейму, тот перепугался не на шутку. Знать, уже видел свою голову на шесте посреди разоренного города. Но больше всего он боялся не за свои сундуки и регалии, а за…

— Друденхаус?

Вельзер удовлетворенно кивнул.

— Да. Его детище не должно было попасть в руки к врагу. Он-то знал, что протестанты первым делом освободят заключенных в нем ведьм, которые не были облагодетельствованы очищающим огнем. Одиннадцатого февраля тысяча шестьсот тридцать второго года князь-еписком фон Дорнхейм распорядился начать процесс — процесс, которому суждено было стать последним в истории «Дома ночных духов». Быть может… — вельзер задумчиво поскреб треснувшим ногтем стальной шлем, стискивающий его голову, — Иногда я думаю, что ничего этого не случилось бы, будь князь-епископ алхимиком и знай он основные алхимические законы. Если сжечь крупинку пороха, будет маленькая вспышка, почти не дающая тепла. Если сжечь сотню крупинок, выделившегося пламени будет достаточно, чтобы спалить дотла дом. В тот день камеры были заполнены сверх расчетного числа — восемьдесят восемь человек. Восемьдесят восемь ничтожных ведьм и жалких колдунов, каждый из которых имел силы не более крупинки. Но восемьдесят восемь крупинок — это уже небольшая кучка. Восемьдесят восемь крупинок могут учинить пожар, если вспыхнут все одновременно, разом.

У князя-епископа не было ни времени, ни дров, чтобы соблюсти установленную, годами отработанную процедуру. Он распорядился развести один огромный костер, в который швырнули всех восемьдесят восемь колдунов и ведьм. Восемьдесят восемь душ

с воем устремились в Ад — и этот крохотный ручеек к удивлению и ужасу присутствующих пробил брешь для тех сил, что терпеливо ждали там своего часа. Проточил тот барьер, что веками разделял наши миры, храня нас от милости Ада.

Не успели крики несчастных стихнуть, как с востока подул ветер, пахнущий полынью и мочой, тучи сгустились, а небо стало цвета разворошенного конского брюха. Все коты в Бамберге принялись пожирать сами себя, дети умерли и разложились в своих колыбелях, флюгеры завертелись во все стороны сразу, а вода в колодцах превратилась в смолу.

Оффентурен. Все адские двери, прежде закрытые, из которых ведьмы вынуждены были тянуть через щели крохи своего могущества, распахнулись в едином порыве. И пришел Ад. Архивладыки Геенны Огненной, четыре императора Ада, Белиал, Столас, Белет и Гаап, явили свой гнев и свою милость, испепелив или обратив в червей больше людей, чем погибло за все предыдущие войны вместе взятые, выжившим же милостиво позволив присягнуть им. Что было дальше, вы наверняка знаете и без меня, госпожа ведьма. Германские земли присягнули Белиалу, Столас сделался покровителем и протектором того, что прежде звалось Францией и Испанией, Белет довольствовался Британией, Швецией и сопредельными землями, Гаап же воцарился в диких пустошах России, Монголии и Китая. Вам, наверно, интересно, что сталось с двумя людьми, которые послужили предтечами Оффентурена, привели Ад в наш мир, князем-епископом Додерхеймом и фельдмаршалом Турном?

— Нет, — ответила Барбаросса, — Ни хера не интересно.

Но вельзер кивнул, будто она ответила согласием.

— Они оба были одарены Адом соответственно своему вкладу в великое дело. Им не досталось орденов — Ад не видит проку в никчемных побрякушках — но едва ли хоть у одного из них был повод упрекнуть адских владык в неблагодарности. Фельдмаршал Йиндржих Матиаш Турн-Вальсассина и князь-епископ Йохан Георг Фух фон Дорнхейм были соединены воедино, обратившись в единое существо — восемнадцатирукого двадцатиногого великана, чье тело покрыто мириадами алчных клацающих зубами ртов. Обуянный нечеловеческой яростью, этот великан обречен до скончания веков бродить по адским чертогам по колено в морях из кипящей стали, под дождем из едкой кислоты, вот только ярость его обращена не к адским владыкам, а к самому себе и своему двуединому существу. Его руки находятся в постоянной, не стихающей ни на мгновенье схватке, пытаясь переломать друг друга, а пасти пожирают сами себя, не ведая сытости. Впрочем, виноват, мы же беседовали вовсе не о них, а о Вере Вариоле, уважаемой хозяйке вашего ковена…

Ни о чем мы не беседовали, мысленно огрызнулась Барбаросса, это ты взялся болтать, точно древняя старуха, у которой язык не умещается в пасти…

— Спящая мать и старая коряга на дне реки… — вельзер усмехнулся, и смешок этот прозвучал до крайности неприятно — точно кто-то колупал сухим ногтем сталь его шлема, — Их было девять, девять человек, выбравшихся из полыхающего костра. Обожженные до кости, эти калеки стали первыми свидетелями рассвета новой эры, эры Оффентурена. В честь полыхающих руин «Дома ночных духов» они — девятеро — взяли себе фамилию фон Друденхаусов, фамилию, которой суждено было врезаться во все летописи, сохранившиеся до нынешних времен, образовав первый род оберов на грешной германской земле. Именно поэтому все представители этого рода и в наши дни по традиции выжигают себе правую глазницу — это память о том, что их предки увидели своими глазами распахнувшиеся врата Ада — и то, что находится за ними… Что вам угодно?