Бард, который ничего не хотел

– За него, между прочим, деньги плачены!

– Тебе не хватает денег? – словно ростовщик перед богатеньким мотом, оживилась кошха.

– Мне не хватает уверенности в себе, - загробным голосом отозвался Кириан. – Теперь. Когда осталась одна арфа.

– Кстати, убери ее тоже, - спохватилась Кробх Дерг.

– Нет! – миннезингер испуганно вцепился в карман обеими руками, будто кошха собирался его отрезать – вместе с ногой. – Это подарок одного славного старичка!

– Так я же не отбираю ее! И ты ведь не собираешься делать предложение своей даме в стихах и под музыку!

– А что – хорошая идея! – очи барда загорелись нервным огнем.

– С этой хорошей идеей надо было идти ночью под балкон, а не днем в лавку – к тому же в чужую.

– У нее нет балкона!

– Тогда арфа тем более ни к чему. Она портит линию талии. В смысле, еще больше.

– Больше, чем что?

– Чем твой живот. И нечего на меня дуться – какой вопрос, такой ответ.

– Поэта каждый обидеть может… - нахохлился и забубнил под нос Кириан.
– …если у него топора под рукой нет…

– У тебя еще один карман свободен, - ехидно напомнила гостья. – Положи.

– Испортит линию живота, - бард исподтишка показал кошхе язык и прошептал: «Бе-бе-бе».

– Твой живот, тебе виднее. Из-за него. Наверное, - картинно закатила глаза Кробх Дерг.

– Вот именно, - сурово резюмировал поэт и арфу оставил. – Всё? Можно идти?

– Почти, - усмехнулась кошха – и вдруг запрыгнула к нему на плечи, словно пружина распрямилась. И прежде, чем менестрель успел сообразить, что происходит, к ногам его упала полоска волчьей шкуры, а на оголенный ворот куртки лег воротник другой – живой и теплый. Кириан растерянно глянул в зеркало – но там перемен в его наряде заметно не было.

– А вот теперь можно идти, - промурлыкал воротник ему на ухо.

Хозяин лавки, увидев разряженного в пух и прах королевского барда, решил было, что грядет большой заказ на посуду для незапланированного торжества во дворце. Узнав же, что спросом пользуется только его приказчица, он сник.

– Не пришла она сегодня. И вчера не было, - буркнул он и продолжил начищать каррагонские вазы из цветного стекла – большие, круглые, гладкие и полосатые, как арбузы.

– Заболела? – встревожился менестрель. – Слегла?

Хозяин окинул посетителя странным взглядом и усмехнулся:

– Ага. Именно. Слегла.

– И как она себя чувствует?

– Прекрасно, я полагаю, - хихикнул торговец.

Кириан, не понимая жестокосердности посудопродавца, торопливо развернулся и заспешил к дому Свинильды.

Пара кварталов, короткий горбатый мост над речкой Гвентянкой, поворот налево – и жилище дамы его сердца предстало пред взволнованным взором миннезингера во всей своей серокаменной трехэтажной красе. Рядом с ним, также во всей красе, флегматично превращая в газон клумбу у входа, стоял белый жеребец в компании трех лакеев.

– Понаехали тут… - сердито, но рассеянно покосился на них поэт, привычно нащупывая маленькую латунную грушу дверной ручки.

Конь потянулся было и к его цветам, но получил щелчок по носу, и пока растерянно моргал от такой фамильярности, бард успел скрыться в парадном.

Два лестничных пролета пронеслись под ногами как одна ступенька – и вот заветная дверь. Кириан глубоко вдохнул, выдохнул, безуспешно пытаясь успокоить то ли радостно подпрыгивающее, то ли в панике мечущееся сердце – и ударил молоточком в медный кругляш на косяке.

И еще раз.

И еще.

После четвертой попытки привлечь внимание из-за двери донесся звук приближающихся шагов, и недовольный женский голос вопросил:

– Ну кого еще там сиххё притащили?

– Это я!..
– голос барда от волнения сорвался на писк.

– Чего тебе, мальчик?

– Я не мальчик!
– торопливо закашлял менестрель, выжимая на этот раз из груди сиплый хрип.

– Духи премилостивые! – сварливо воззвала к горнему миру приказчица. – То мальчик, то не мальчик – сам не знает, кто такой, а к чужим людям в дом лезет!

– Свинильда, я не чужой! Я Кириан! – чувствуя, как инициатива, подхватив под ручку торжественность и решимость, исчезает в неизвестном направлении, спешно воззвал из-за двери миннезингер. – Открой, пожалуйста!

– Кириан?.. – растерянность не укрылась от тонкого слуха музыканта, но понял он ее так, как хотел.

– Да, это я! И знай, что я не сержусь на тебя за позавчера! Ты, наверное, очень переживала?

– Я?.. – озадаченно переспросила приказчица.

– Конечно, ты! Ведь у тебя – тонкая душевная организация, которой противно всякое… всякая… всякие…

Щеколда заскребла по скобам и дверь распахнулась.

– Сам ты – противный! – возмущенно пылая щеками и сверкая очами, проговорила с порога хозяйка квартиры.

Менестрель почти молитвенно приложил руки к груди.

– Свинильда... да… я противный… наверное… если ты так говоришь… хотя это не я ушел с места нашего свидания с каким-то хмырем под ручку…

– Если бы ты ушел с места нашего свидания с хмырем под ручку!.. Хо-хо! – игриво расхохоталась Свинильда, запрокидывая голову. – Я и не знала, что ты такой, Кириан Златоуст! Пра-а-ативный! А что я еще про тебя не знала, а, Краснобайчик? Ну-ка, расскажи своей маленькой Свини!

– Я не такой! И не это имел в виду! – беспомощно вспыхнул менестрель. – И пришел я не за тем, чтобы выяснять, кто был прав, а кто… еще правее! – быстро договорил он, перехватив взгляд приказчицы.

– А зачем тогда? – женщина скрестила руки под грудью[8] и подозрительно воззрилась на гостя.

– Я… я… я пришел тебя спросить…

– О чем? И давай, говори быстрее, у меня молоко на плите!

Одним отчаянным усилием бард собрал решимость в кулак и выпалил:

– О том, не согласишься ли ты выйти за меня замуж!

Рука его, каким-то чудом выйдя из-под контроля впавшего в ступор мозга, выудила из кармана крошечную алую коробочку и протянула Свинильде. Та схватила ее, откинула крышку и впилась оценивающим взглядом в золотое колечко с вмурованными в него тремя синими камушками. На лице ее убежавшим молоком разлились разочарование и презрение.

– Я? Замуж? За три крошечных топазик… то есть, за тебя? Не смеши меня, Киря.

– Но… но… Но почему?! – миннезингер, воодушевленный обещанием кошхи и ожидавший от объекта страсти если не прыжка на шею, то уж не отказа, потерянно уставился на Свинильду.