Барин-Шабарин 7
Шрифт:
Я кивнул. Ему пришлось приложить массу усилий, чтобы в мастерских Севастополя не только спешно изготовили металлические каски для личного состава десанта, а также — примитивные бронежилеты, но и к тому, чтобы добровольцы привыкли к этой, невиданной в сей эпохе амуниции. Поначалу добровольцы вообще думали, что это лишь хитрые учебные приспособления, вроде — утяжелителей на деревянных ружьях. Дескать, в бою такую тяжесть их таскать никто не заставит. Ошиблись, орёлики.
Я пристально всматривался во тьму. Не забывая поглядывать на циферблат своих часов, римские цифры на котором один ловкий часовщик в Екатеринославе пометил фосфором. Ежели не зажжется ни один корректировочный огонь на берегу, ровно в час по полуночи он, командир десанта, отдаст команду открыть огонь. Часы тикали, стрелки
Поэтому и не сразу поверил своим глазам, когда увидел затеплившийся огонек справа, затем — слева. Протянул бинокль командиру монитора.
— Взгляните, Павел Францевич!
Тот взял оптику, всмотрелся.
— Вижу огонь в десяти кабельтовых справа и в двенадцати — слева, — доложил он и добавил: — С некоторой погрешностью, разумеется.
— Ничего, Павел Францевич, — откликнулся я. — Делаем, как договорились. Как только я доберусь до берега — открывайте огонь.
Командир «Стрелянного воробья» кивнул. Я взял у него бинокль, сунул в кофр, надел каску и зашагал к сходням. С ног до головы, как и весь десант, я был одет в специальный проклеенный комбинезон. И все же, погрузившись по пояс в ледяные воды зимнего моря, сразу ощутил обжигающий холод. «Не обморозить бы чего… — несколько запоздало подумал я. — Лиза не поймет…» И когда я еще не достиг берега, орудия монитора уже разорвали тишину в клочья.
Конические, начиненные пироксилином снаряды, с воем пронеслись, показалось, над самой головой. От залпа собственных орудий «Стрелянный воробей» нырнул, по гнусному закону Архимеда, вытеснив излишек воды. Меня едва не накрыло набежавшей волной с головою. В последнее мгновение успел-таки выскочить на сушу. И все же обдало меня изрядно. Один способ согреться — в рукопашной с врагом. Впереди расцвели огненным цветом разрывы корабельных снарядов.
И если французы до сих пор не подозревали о высадке русских, то теперь до них должно было дойти, что они атакованы. Орудия монитора жахнули во второй раз. Снова вибрирующий, вынимающий душу свист. Вздрогнул берег. Выплески пламени озарили небосвод. Вспышки были достаточно яркими, чтобы я мог разглядеть напряженные лица десантников, ждущих его команды. Едва смолк грохот корабельных орудий, во тьме впереди заговорили шабаринки графа Толстого.
— В атаку, ребята! Отомстим за кровь и поругание людей наших!
Походу, красноштанные такого явно не ожидали. Небось сидели в отнятых у русских и не спалённых во время погрома мазанках и грелись у камелька. А вернее — дрыхли. Если бы в деревне остались жители, план пришлось бы сильно подкорректировать, но после того, что учинили галльские петушилы, выжившие поселяне бежали, бросив свои дома. Так что деревня Камыш стояла пустой. Вернее — теперь она была полностью занята оккупантами.
Сколько их осталось под рухнувшими кровлями, сколько выскочило из пылающих развалин, катаясь по земле, чтобы сбить пламя — не знаю. Европейские газеты, описывающие потом «бесчеловечную, учиненную русскими варварами бойню», то неимоверно раздували число убитых, то наоборот — неоправданно занижали. Меня это не волновало ни тогда, ни после.
Шабаринки выкосили кинжальным огнем боевое охранение французских траншей. Дальше в ход пошли пулеметы, которые солдаты вопреки фактам, именовали не «лукашовками», по имени конструктора, а «пашками» — то есть, Пулеметами Алексея Шабарина. Да, спорить с народной этимологией дело зряшное. Опять же, куда важнее не как машинка именуется, а как она работает. В десант мы взяли самые надежные.
Винтари и револьверы тоже показали себя неплохо. Ручные гранаты, которые мои ребята наловчились забрасывать в чугунок с пятидесяти шагов, оказались для оккупантов неприятным сюрпризом. Когда в кромешной темноте, правда, уже слегка разбавленной светом пожарища, рядом с тобой что-то плюхается, вряд ли ты кинешься выяснять — что именно. Франки и не успевали.
И все же исход дела решила старая добрая рукопашка. Ошеломленные нападением, галлы в какой-то момент все же опомнились
и начали отбиваться. Надо отдать им должное, рубились они отчаянно. Наверное потому, что поняли — мы пришли не для того, чтобы пощипать у них перья. Мы пришли — для того, чтобы их уничтожить. Так что бились французики уже не для победных реляций своего напыщенного главнокомандующего, а живота ради.Какой-то солдат попытался пропороть меня штыком прямиком из окопа, когда я вскочил на его бруствер, но выстрел из кольта вышиб из него остатки мозгов. Другой, судя по черной как головешка, роже — зуав, даже кинулся на меня с ножом, но моя сабелька отделила его башку в красной феске от плеч. На меня тут же насел офицер, размахивающий клинком как Д’Артаньян. Пришлось преподать ему урок фехтования. Для него последний.
Звон стали. Хлопанье выстрелов. Картавые выкрики на чужом наречии и отборный русский мат. «Все смешалось в доме Облонских» — как напишет, правда, об иных жизненных обстоятельствах один из моих товарищей по этой свалке. Оказалось, что когда артиллерийская стрельба стала невозможной, ввиду близкого боевого соприкосновения с противником, артиллеристы тоже перешли в рукопашную.
И вдруг мы, с графом Толстым, оказались буквально — спина к спине в окружении врагов. Зуавы наседали на нас со всех сторон, весело блестя белозубыми улыбками. Подумалось, они не только собираются нас нашинковать, но и изжарить. С таким рвением туземные вояки нас атаковали. Мы с классиком с трудом пробились сквозь них. Рубка шла уже третий час. Потянуло предрассветным ветерком.
Сколько мы еще продержимся, сказать было трудно. Надо было отходить. И не просто отходить, а вынеся всех своих — и раненых и мертвых. Шабаринки придется бросить. Этот случай предусмотрен мною. На каждую пушку установлен заряд. При отходе мы их подорвем. Главное — люди. Они свою задачу выполнили. Французы поплатились за свои зверства. Я крикнул трубачу играть отход.
Отступим к шлюпкам под прикрытием огня из орудий «Стрелянного воробья». Подхватив тех из товарищей, которые уже не могли идти, десантники принялись отходить. Офицеры остались прикрывать. Так было сговорено заранее. Галлы не особо рвались нас преследовать. Вкусили русской стали. Эх, жаль шабаринки. Каждая ведь на счету. Я было поднял руку, чтобы пушкари подожгли бикфордовы шнуры, но рука моя замерла в воздухе.
Глава 20
Весна наступила раньше, чем ожидали севастопольцы, словно вместе с беспорядочно отступающим противником отходила и зима. С той лишь разницей, что отходила она не на север, как обычно, а на юго-запад. Февраль 1855 года оказался в Европе необычайно холодным. В России воспринимали это, как кару Господню, обрушившуюся на католиков и протестантов.
Европейские и американские газеты трубили о генерале Морозе, что вторгся в цветущий европейский сад и от дыхания которого увядают цветы цивилизации. Меньше сообщали об осаде эскадрой Нахимова Константинополя. Хотя знаменитый итальянский композитор Джузеппе Верди спешно сочинил одноименную оперу, и ее уже собирались поставить в Ла Скала. Правда, у него исполняли арии о другой осаде Константинополя — средневековой, но аллюзия была более чем прозрачной.
В Севастополе пели другие песни. Скажу скромно — мои. В многочисленных уличных бистро, наслаждаясь пригревающим солнышком, горожане охотно слушали шансонье, исполняющих «Офицеры, россияне, с вами вера воссияет…», «Потому что нельзя быть красивой такой», « Как упоительны в России вечера…». А шагающие в баню матросы флотского экипажа лихо выводили:
У матросов банный день
Веники хрустят,
Как дубрава на ветру,
Листьями шуршат.
Часовые на посту.
В городе весна.
Не грози нам кулаком
Наш главный старшина,
Наш главный старшина.
Идет матрос по городу,
Да по булыжной улице,
И от улыбок барышень
Вся улица светла.
Не обижайтесь девицы,
Но для матроса главное,
Чтобы его далекая любимая ждала.
А матрос попьет кваску,
Трубочку набьет,