Бармалей и Снегурочка

– Встань, дитя! – сказала мамаша Фи Снегурке. – Встань, не голоси. Прятать тебя, смысла нет. Тайное стало явным. Однако никто тебя супостату и не выдаст. Здесь, под нашей крышей, ты находишься под всецельной защитой. Блюсти тебя буду, как самою себя! В чем торжественно и во всеуслышание клянусь страшной клятвой.

По всему выходило, что стычки с Карачуном не миновать.

Что ж, подумала про себя Ягодина Ниевна, дело, может статься, и не такое уж безнадежное. Может, оного Карачуна удастся напугать, или хотя бы так смутить, что он и сам поостережется в драку лезть. Все хоть какой-то выход.

– Все сюда! – призвала мамаша сотрудников, постояльцев и гостей корчмы. – Ну-ка, пошевеливайтесь! Буду из вас ополчение лепить.

О, тут мамаша была на коне, в своей стихии. Определившись с тем, что делать, она крепко взяла бразды правления в руки.

Во время оно, еще до того, как старая избушка ее попросилась на пенсию, когда жила мамаша на том берегу Пучай-реки, под руководством Мары она кое-чему научилась. Знала теперь, что к чему. Было ей что сказать и как Карачуну ответить.

Перво-наперво, велела мамаша достать из чулана свои доспехи боевые, да надраить их до зеркального блеска, да оружие наточить наказала.

Были у нее в арсенале щит и меч кладенец, латы стальные, шолом богатырский да ступа боевая. Единственно, холодно в железе зимой да на морозе, не греет оно. Но ничего, коль до сечи дойдет, то и согреется. Так думала мамаша Фи, втягиваясь в процесс подготовки к противостоянию.

Шолом, начищенный да надраенный, подумав, велела она на крышу, на конек самый водрузить. Чтобы он, как жар, там горел, с утренним светилом споря. Чтоб, значит, издали супостат углядел его, а, углядев, убоялся, что ждут его здесь и встретят, как полагается. Как незваного гостя и ворога.

Еще повелела она дров принести поболее, да печи топить в доме наказала все, что есть, и буржуйские, и хозяйские. Может, если ничто другое не поможет, хоть жаром печным удастся повелителя холода отвадить? А не отвадить, так на расстоянии удержать.

В общем, подготовительная суматоха, корчму всколыхнувшая до основания, помогла ее населению справиться со страхом и с отчаянием. Тем более, кое-какое время на подготовку к батлу у них появилось.

А появилось время у них, вестимо, потому только, что очень для всех удачно главный возмутитель спокойствия, Карачуном именуемый, к обильному столу Горыныча подсел. Точней, к его агрегату самогонному. Темный, хладный всегда мечтал, что однажды удастся ему превзойти Змея в хмельном поединке, да все никак не мог для этого время подходящее подобрать. А тут все как бы само собой и сложилось, и условия, и настрой радостный, и кураж ухарский.

Долго пили они, стопку за стопкой, не торопясь, с чувством, с толком, с расстановкой. На выпад Змея тут же Карачун отвечал, свой ход делал. Ежели бы время в Нави отмеряли по-обычному, не меньше недели вышло бы. А так, может, и меньше. До тех пор они единоборничали, пока один из них решительно не отвалился. И то был не Карачун.

Горыныч за стопку взялся, а поднять ее не смог. Так и откинулся навзничь, так и заснул беспробудным сном.

Карачун тогда тую меру из руки Горыныча выпростал да в себя и опрокинул. И зашвырнул чарку в Смородину – только плеск взметнулся.

– Все! Мой верх! Мой! – крикнул он вослед кубарем летевшей по небу пуганой вороне. – Всяк пьет, да не всяк против Карачуна на ногах устоит. Хах!

Презрительная улыбка на губах да в бороде его зазмеилась. Он усмехнулся и хотел вдобавок сказать про софляжника своего что-то неприличное, но неожиданно икнул. И вырвалась с икотой изо рта его вместо слова реченного огненная бомба, как у того же Горыныча, когда он не спит, и с шипением в темные воды Смородины канула.

Испугался тогда Карачун, да рот ладонью поспешно прикрыл. Не приведи, увидит кто, слухи пойдут, – подумал он и хвосту вороньему погрозил:

– Смотри, сболтнешь, где что – так пучком и выдерну!

Услышав такое, ворона совсем голову потеряла и понеслась, неведомо куда, голося и кудахча, точно как курица от голодной лисы улепетывает.

Была ворона пуганая, стала перепуганная.

– Ну, пошли домой, что ли, – сказал себе Карачун. – Пора.

Поднявшись кое-как на ноги, огляделся темный сумрачным взглядом. На спящего Горыныча глянул, плечами пожал да покинул гостеприимный берег Пучай-реки. На Калиновом мосту опять пришлось ему вприпрыжку двигаться, уж больно, окаянный, пятки припекал. Зато в чувства Карачун там быстро пришел, и весь хмель из головы его скоро выветрился. На середине реки вдруг вспомнил он, как огнем рыгнул, и заулыбался. Хоть по статусу оно и негоже, и даже соромно, а по факту – приятственно.

– Ай, да темный! – сказал он себе, оглаживая бороду. – Ай, да сукин сын!

Дома закричал с порога:

– Снегурка! Ставь самовар! Чай пить желаю!

А в ответ, неожиданно, тишина. Никто ему не отвечает, никто его не встречает, не привечает. Карачун ажник осатанел от такой непочтительной дерзости. Никогда прежде девчонка такого себе не позволяла! Но и впредь такой воли он ей давать, не намерен. Затопал темный ногами в бешенстве, да чуть посох о колено не переломил – вовремя одумался, а то быть бы беде.

Он весь дом обежал – нет никого. Он на крыльцо выскочил, давай Снегурку звать – нет ответа.

– Уууууу! – завыл от злости Злозвон в темноту. – Уууууу!

Зверье его служилое со страху все попряталось, никто носа не кажет. Только сорока вестовая храбрости набралась да осторожно из-за угла хвост ему показывает. А там новость: Снегурочка-девица в корчме скрывается.

– Сам знаю! – огрызнулся Карачун заносчиво и понесся в «Корчмуу».

Прибежал, значит, а приблизиться не может – жарко ему. В корчме-то как раз все печи раскочегарили, что твои паровозные топки. Аж гуд стоит! И двери настежь!

От жара, да еще с перепою, Карачуну муторно стало, не по себе ему сделалось да чуть не выблевало. Ведь он даже чаю испить не сподобился, так поспешал!

– Яга-Ягуся! – кричит тогда он издали. – Ну-ка, выдь на крыльцо! Разговор имеется!

Выходит Ягодина Ниевна. Кираса на груди сияет.

– Что, – спрашивает насмешливо, – не заходишь? Али боисся чего?

– Чего мне бояться? Это меня самого все боятся. Душно у тебя в корчме, не по мне.

– Ладно, пусть так. Сказывай, чего хотел?

– Девица у тебя одна укрылась, Снегурка. Ты, – говорит, – выдай ее мне немедля!

– Снегурку знаю, – отвечает мамаша Фи. – Только какое ты к ней касательство имеешь? Она тебе не родная. Вот Морозу Ивановичу она внучкой приходится, пусть и названной. А тебе она никто. Как и ты ей.

– Тебе что за дело? Сказываю: отдавай девицу взад! А не выполнишь мое требование, – перешёл к угрозам Карачун, – спалю твое заведение! К едрене фене!

– Фи! Выражаешься еще! – сказала мамаша Фи наморщив нос. – Слыхала я, что ты, яко Горыныч, намастачился огнем плеваться, да не верила. А, выходит, то и правда? Выходит, ты на самом деле сменил ориентацию! Ой, старый, как же так? Кто же теперь по холоду да по морозам за главного будет? Неужто, Горыныч?