Барокко

Следователи сидели за скрипучим столом и смотрели, как за дверью вместо нового родственника возникает во весь рост пустота коридора.

Две пары глаз прострелили темный, порожний прямоугольник дверного проема и вопросительно посмотрели друг на друга.

– Сквозняк, - предположил первый следователь, которого (пора наконец назвать вещи своими именами) звали Номер Один.

– Что-то часто у нас стали сквозняки заводиться, - сощурился второй следователь, на всякий случай пододвигая поближе тетрадь с пинками.

Этого следователя звали, как ни странно, тоже Номер Один. Имя Номер Один носила и интеллигентная секретарша. Поэтому, когда начальство вызывало Номера Один, являлись все трое. Начальство, как правило, быстро отпускало секретаршу, не без того чтобы пустить вдогонку какой-нибудь изысканный армейский комплимент... Потом долго смотрело на пальцы каждому из Номеров Один, вспоминая, у кого какие отпечатки... Бросив наконец эту угадайку, начальство говорило: "Ну, ребята..." Ребята браво поблескивали лысинами и мучились взаимными подозрениями.

Итак, Номер Один и Номер Один, поигрывая под столом наручниками, готовились к неприятной дискуссии о сквозняках.

Все же один из следователей подошел к двери и профессиональным жестом ощупал ее. Потом ощупал место, которое занимала дверь, до того как раскрыться. Это место не пробуждало в руке никаких ощущений, кроме неприятной впадины, в которую проваливалась ладонь. Впадина была уже коридором.

Выдернув руку из коридора, Номер Один сказал:

– Там никого нет.

Другой Номер Один многозначительно улыбнулся:

– Что-то у нас там часто никого нет.

Первый Номер Один уже собирался пойти обследовать на предмет затаившихся родственников коридор, но, услышав обидную реплику, остановился:

– Вы подозреваете, что это я причастен к его исчезновению?

– Нет, это вы подозреваете, что это я причастен к его исчезновению! Я и не подозревал, что вы подозреваете, что я вас подозреваю... то есть не подозреваю...

– Заговорились!
– оборвал Номер Один.

Другой Номер Один быстро внес эту реплику в тетрадку, засчитав пинком.

Закрыв дверь, Номер Один двинулся обратно. У окна он остановился.

Окно было большим и голым, без занавесок. В нем жил и влажно блестел город, разграфленный рамой на шесть частей, включая небо. Кабинет, в котором трудились следователи, находился на одном из последних этажей. Весь город трепыхался в запыленных стеклах, как гигантская бабочка или муха, накрытая сачком...

И был прекрасен.

Время спасло город от землетрясений, бомбежек, туризма; защитило от коммунистов, нацистов, макдоналдсов и археологов; от умных крыс и глупых голубей;

от всего, что могло разрушить или осмеять его перезревшую девичью красоту.

Следователь, человек художественно не бесчувственный, в который раз залюбовался городом... В который раз спросил себя, не этот ли вид из окна удерживает его от того, чтобы плюнуть и уйти из проклятого кабинета. А может, и из самого управления, содрать с себя форму, надеть джинсы и свить себе семью, показав напоследок язык своему напарнику и этой легкомысленно увядающей секретарше. Хотя ей, возможно, и не стоит.

"Да, этот вид на город меня здесь и держит", - подумал следователь.

– Что?
– переспросил голубоглазый двойник за столом.

"Неужели я начал думать вслух?" - Следователь покрылся профессиональной испариной. Отпарковавшись взглядом от окна, торопливо подошел к столу:

– Нет, ничего... Я подумал, что мы, в конце концов, знаем об этом человеке...

– О нем?
– спросили голубые глаза за столом; флегматичные пальцы помахали фотографией.

На фотографии стоял и улыбался в пустоту мужчина лет двадцати пяти...

А может, и сорока: смотря как истолковать морщины, которые стекали от носа к подбородку, окаймляя крупноватый рот подобием круглых скобок. Эти морщины могли обозначать старость, тошноту, юношескую прыщавую бессонницу или просто небрежность фотографа. Скорее всего, эти морщины ничего не обозначали - просто росли на лице, как щетина, и удлинялись с годами, как тени.

Кроме морщин, никаких достопримечательностей на лице не водилось. Даже глаза были вполне ординарными. Две аккуратные лужицы, из которых головастиком глядел зрачок. И все же что-то знакомое, безудержно знакомое сидело в этом лице. Какая-то своя неопознанная архитектура...

Следователь посмотрел на следователя. Тот опустил фотографию:

– О нем мы знаем почти все.

– Все - это то же самое, что ничего. Мы не знаем его душу, - скосясь в окно, проговорил Номер Один.

– Для чего нам ее знать... Мы разыскиваем тело. Тело, вышедшее вчера приблизительно в восемь сорок из принадлежащей ему квартиры в Первом Переулке Процветания, дошедшее без всяких приключений до трамвайной остановки на площади Друзей Человека, затем погрузившееся в трамвай номер одиннадцать, водитель которого, как установлено, был его дальним родственником...

– Дальним родственником - чего?

– Что?

– Родственником его тела или родственником души?

Следователи снова сидели за одним столом, с одинаковыми - словно были частью обмундирования - нахмуренными лбами, и было уже неясно, кто из них только что стоял у окна, разглядывая каменную кожу города, а кто в это время крутил в пальцах фотографию.

– Мы ищем гражданина нашего города, - сказал наконец один из них.
– И для нас неважно, было ли у него тело, была ли душа. Главное, что у него были родственники! При этом жил совершенно один. У него даже не было собаки!

– Да, он жил совершенно один, без собаки, которой у него не было, и без родственников, которые у него были. Я, например, уже начинаю подозревать его самого...

– В чем? В том, что он сам потерял себя в городе?

– Не обязательно себя терять в прямом смысле. Можно просто... уехать.

Тяжелая пауза.

– Куда уехать?
– сказал один из следователей, исполнив бровями танец удивления.
– Куда можно уехать из нашего города?

– В Париж, - ответил следователь, брякнув первое попавшееся слово из школьного курса географии для будущих следователей.