Барокко

– Ха-ха, поплавать! Шутите. Там на озере - ой! Господа, куда же вы? А ужин? Мы тут с Клариссой такую душевную курицу зарезали...

– Господин э-э... родственник, спасибо за приглашение, но, видите ли, мы с коллегой безумно спешим... У нас очень важная встреча в восемь тридцать.

И вообще...

– Ха-ха, важная встреча... Не-ет, важная встреча будет у вас с нами. Куда это вы сейчас поедете?

– И он угрожающе потряс черной курицей; та пронзительно закричала.
– Машину вашу я уже во двор загнал. Уже и стол при свечах имеется. И наше фамильное древо. Кларисса, руки золотые, лично акварелькой рисовала; похвалить обязаны... Ну, что вы так побледнели?.. Да уж, приехать к нам легко, а вырваться от нас - сами видите...

Свечи оплыли, медленно расплывались винные и жирные пятна на скатерти. На остатки курятины, кости и хлебные мякиши сыпались сосновые иглы. Следователи валялись около стола; они уже успели основательно поподозревать друг друга и даже осуществить арест - были прикованы друг к другу парой наручников... "М-м", - стонали они, пытаясь в пьяном забытьи оторваться друг от друга; тщетно.

Чуть поодаль стояла их открытая распотрошенная машина. По ней и в ней гуляли курицы, на руле спал петух.

Солдат со своей Клариссой еще как-то держались на стульях, перед ними поблескивала шахматная доска. Они резались в "дурака", хотя шахматными фигурами это делать было непросто; кроме того, Кларисса временами валилась на скатерть, а солдат, на котором белел парик с косичкой, то и дело вскакивал, чтобы поймать каких-нибудь кур и напоить их, из любви к таинствам натуры, остатками пунша. Куры пищали.

В восемь тридцать дверь кабинета открылась; с шумом въехала кушетка, подталкиваемая сзади задумчивой блондинкой.

– Мальчики, - сказала она, прыгая на кушетку и ставя напротив песочные часы.
– Как говорил Кант, время - это трансцендентальная категория. Шучу.

Повозилась с одеждой. Напомнила в пустоту:

– Но наше "тик-тик" уже пошло. Я начинаю глубоко дышать!

Поизвивавшись минут тридцать на кушетке, встала... Спрятала с беззубой улыбкой Джоконды песочные часы. Отметила что-то на графике, темневшем на стенке.

Направилась к двери, опомнилась:

– Цветочек! Миленький мой, как же я о тебе забыла? Стареет, стареет твоя мамочка...

Забулькала наливаемая в горшок вода.

Перед самой дверью женщина сказала, чеканя каждое слово:

– Прогноз на завтра. Переменная облачность. Без осадков, ветер северо-восточный, пять-семь метров в секунду.

Выкатив кушетку, наклеила полоску бумаги на дверь: "Опечатано. До назначения новых следователей". Приложила печать и замерла, глядя в ночное окно.

Город обливался электричеством.

Ядовито желтели колокольни, кровоточила черепица. Извивались фасады, в подсвеченных телевизорами окнах ходили пузатые мужчины.

Вот небо обожгло салютом, и стало видно во все пределы. Все окна разом наполнились ночным солнцем - в одном раскачивался в кресле кто-то похожий на господина Искандера, и тонкий ребе пролетал над ним, как лепесток огня, толкуя Писание; в другом стояла женщина в белом плаще и держала в руках то ли зонт, то ли макет армянского храма, который прямо на глазах начинал сгорать; в третьем окне дрожал, словно передразнивая кадры кинохроники, самолет - бомбы, падавшие из него, ложились осенними листьями на заплеванную мостовую; в четвертом окне спал совершенно голый юноша с двумя продольными морщинами возле губ - над ним, в марлевых повязках, топтались какие-то врачи, вероятно, родственники, наращивая на его теле миниатюрные копии крепостных стен, улиц, садов, церквей и бельведеров; в этом же окне начиналось озеро, которое продолжалось в следующем, - но что творилось здесь, было не видно, потому что все окна вдруг погасли, обуглились и стали обычными квадратами темноты с полуосыпавшейся лепниной.

Достав песочные часы, секретарша глянула на песок и спохватилась:

– Как поздно!

Город кивнул.

Женщина выбежала, оставляя угасающий стук каблуков.