Барокко
Шрифт:
– Но у него же там нет родственников...- страшным шепотом откликнулся другой.
– И вообще, зачем ездить в Париж? Что есть в Париже, чего нельзя найти у нас?
– И притом дешевле и лучшего качества...
– Гораздо дешевле и гораздо лучшего качества!
И замолчали - не веря ни слову, ни даже букве, сказанной друг другом.
Единственное, в чем они были согласны, - это то, что из города нельзя уехать.
Никто и не пытался уехать. Те, кому удавалось здесь родиться, буквально с младенчества начинали ценить этот свалившийся на них лотерейный билет. И умереть хотели тоже здесь. Хотя с этим
– Помните, три года назад пропал... как его?
– Да, три года назад... И тоже не могли найти.
– Ага, так и не смогли. Фамилию не помню.
– Фамилии не было. Фамилия пропала вместе с ним.
– Да, поэтому и не смогли найти.
Следователи посмотрели друг на друга и заработали костяшками пальцев по столу.
– Интересно, кто будет... следующий...
При слове "следующий" дверь неожиданно ожила и стала не очень уверенно открываться. Следователи увидели высокого человека в плаще, широкополой шляпе и с рыжей бородкой.
Застряв на пороге, мужчина тщательно облизал кабинет своими маленькими невеселыми глазами.
– Вы кто?
– спросили его из-за стола.
– Я?
– удивился человек, продолжая взглядом экскурсию по кабинету.
–
Я - следующий.
– Тогда заходите.
– Ему указали на стул, который был такой же желтый, как и стол, и такой же исцарапанный неумолимым временем.
Человек отлепился от порога и вошел, загребая длинными слабыми руками. Опустился на стул, ссутулившись и продолжая ощупывать воздух перед собой маленькими непоседливыми глазами.
– Почему вы не вошли сразу?
– спросил один из Номеров Один.
– Мы уже пять минут ждем, когда вы зайдете.
– Сразу надо входить, - заметил другой Номер Один.
Следователи посмотрели друг на друга. Взаимные подозрения, на какое-то время отхлынувшие, снова сообщили о себе покалыванием в правом боку...
– Правда?
– удивился человек на стуле.
– Меня звали? И я не пришел?
Голос у него был сухой и тонкий; не человек говорит, а комар в обличье человека.
– Я задремал, - продолжал он.
– Виновата ваша кушетка в коридоре - слишком уж уютная. Вот с ней и надо разбираться, а я только стал жертвой ее уюта.
И засмеялся, прикрывая ладонью рот, в котором было явно небогато с зубами.
– Мы вас позвали не для того, чтобы вы нам про кушетку сказки рассказывали, - сказал один из следователей.
– Про кушетку мы и сами всё знаем, - вставил другой и зачем-то пнул первого под столом.
Тот ойкнул и быстро сделал запись в своей тетрадочке. Оба следователя снова посмотрели на все еще посмеивающегося незнакомца и сказали липкими от вежливости голосами:
– Не могли бы вы назвать ваши имя и фамилию...
Человек вздрогнул:
– Нет, нет, извините... Не могу я вам назвать их, не могу...
Смех куда-то ушел из него; теперь в маленьких глазах совершенно отчетливо горел страх. Впрочем, даже когда он смеялся, до глаз этот смех не доходил. Глаза вообще не реагировали на то, что вытворяли губы, плечи, пальцы, и жили собственной жизнью.
Как ни странно, следователи на отказ назвать имя ответили вяло, без стука кулаком и других штрафных санкций.
– Хорошо, -
сказали они.– Скажите просто, как вас называть.
– Да-да, конечно...
– закивал посетитель, отчего широкополая шляпа потеряла равновесие и съехала.
– Но только можно чем-нибудь сначала занавесить вот это окно?
– Окно? Вам мешает яркий свет? Но у нас нечем занавешивать... У вас слезятся глаза? А если вы отвернетесь от окна - просто у нас нет никакой занавески...
– Нет занавески?
– вскочил с желтого стула незнакомец.
– Как же... Ну хорошо, мы сделаем так...
И, сорвав с себя, как собственную тень, серый плащ, набросил его на окно. Кабинет потемнел. Прозвучал - уже спокойный, хотя все такой же сухой и тонкий голос:
– Так лучше. Фамилия моя - Калиниченко.
Странная, подозрительная фамилия была записана, причем один из следователей по ошибке внес ее в тетрадку для учета пинков.
– Кем вы, господин Калиниченко, приходитесь господину...
– Никем, абсолютно никем, - заулыбался Калиниченко.
После того как окно оказалось занавешено, посетитель стал держаться развязно, хотя временами озирался и напоминал человека, только что очнувшегося от мучительного, как изжога, сна.
– Никем?
– переспросили его Номера Один.
– Неужели совершенно никем?..
И посмотрели на фотографию. Что-то общее обнаруживалось с разыскиваемым. Нос, например... или не нос, а те органы, которые около носа; глаза, там... Он уверен, что у них нет общих предков? Что же он тогда здесь делает?
Калиниченко снова покосился на окно. Распятый плащ шевелился на сквозняке.
– Я... я просто знаю, кто убийца.
И снова юркнул взглядом в сторону окна.
Плащ, вздрогнув, стал падать...
– Не-ет!
– взвизгнул Калиниченко, вскакивая.
Он опоздал. Первый следователь, перегнувшись через желтый прямоугольник стола, уже окольцевал его тощее запястье наручниками. Второй, подскочив к окну, гремел шпингалетами, пытаясь открыть раму. Рама поддалась, ветер последнего этажа ударил в щеки и глаза. Следователь осторожно выглянул...
Вниз убегала голая, не считая куцых островков лепнины, стена. Внизу, во внутреннем дворе, темнели мусорные баки; возле них паслась собака, казавшаяся с высоты птичьего полета тараканом. Вверх и по бокам желтела все та же стена... Впереди, рассыпавшись по холму, блестел город...
– Никого.
– Следователь захлопнул окно.
– Я так и думал, - хрипло отозвался из глубин кабинета другой, возясь с извивавшимся Калиниченко.
Тот был совсем плох: шляпа спрыгнула наконец с его головы, обнаружившей незнакомство с элементарной расческой... Запрокинутое лицо было смято страхом, губы произносили какие-то жалкие деепричастия.
Налитый для него стакан он выпил резкими крупными глотками. Кадык летал вверх-вниз по худому горлу: вот-вот от него оторвется и заживет своей жизнью.
– Ну, чего вы испугались? Взрослый человек... Почему вы не хотите отвечать на наши вопросы?
– Понимаете...
– Калиниченко заглатывал второй стакан.
– Я... я - архитектор...
– Ну и что?
– Я - архитектор. И мне лучше всего известно, кто убийца человека, которого вы разыскиваете.
– Так кто же он?
– Да, кто? Скажите, и мы его немедленно арестуем.