Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

Не случилось ли чего? Паспорт надежный, задерживать нет причины, даже повода… Скорее всего сбилась с пути, заплутавшись в бесчисленных московских переулках. И не диво: москвичи плутают, а она всего неделю как приехала из Нижнего… Подыскали ей квартиру в Грузинах. Уж лучше бы остановилась у матери на Балканах; правда, оттуда далеко до Пресни добираться, а по нынешним временам и вовсе не доберешься…

Надо идти, там ждут. Еще раз кинул взгляд вдоль Пресненского вала… Больше ждать тут нельзя. И так опаздывает. Сегодня на Прохоровской фабрике очень важное собрание. Многое зависит от того, какое решение примут прохоровские текстильщики. Ему, партийному агитатору, поручено передать рабочим призыв Московского комитета большевиков.

2

В самом конце XVIII века двое выходцев из крестьян — Василий Иванов сын Прохоров, сын монастырского крестьянина Троице-Сергиевской лавры, и Федор, тоже Иванов сын Резанов, сын пахотного крестьянина стрелецкой слободы города Зарайска, — основали текстильную фабрику на берегу Москва-реки, в местности, именуемой «Три Горы».

Судьба удачно свела их меж собой.

Федор Резанов подростком «пришел в Москву» и поступил в обучение мастерству на ситцевую фабрику, где много лет терпеливо «переносил многотрудные работы», обстоятельно изучил красильное дело — и стал едва ли не лучшим мастером в Москве по цветному крашению тканей.

Василий Прохоров не владел никакими производственными секретами, зато был предельно хитер и оборотист. Карьеру свою он начал с должности приказчика у пивовара в Хамовниках. А через несколько лет владел уже собственным «пивоваренным торгом» и приписался в московские купцы.

Таким образом, Федор Резанов привнес в общее дело свои знания и умение управлять производством, Василий Прохоров — свой капитал и связи в торгово-промышленном мире.

Сохранился любопытный документ — собственноручное письмо Василия Прохорова своему компаньону.

«Свояк любезный и товарищ Федор Иванович. Двенадцать лет исполнилось, как мы с тобой сообща начали ситцевое набойное производство. Письменного условия не делали, полагаясь единственно на дружбу и совесть… Заведение наше началось в 1799 году в июле месяце по словесному условию с таким положением, что с моей стороны на заведение употреблена была сумма, а ваше знание и по всему производству распоряжение, и что Бог поможет получить прибыли, делить девять частей поровну, а десятую не полагая в раздел оставить в пользу вам одному за ваше знание и распоряжение»…

Однако вскоре дружба между «свояками любезными и товарищами» рассохлась, а потом последовал и раздел. Как оказалось, не на радость Федору Резанову. Еще через несколько лет Прохоров поглотил своего бывшего компаньона со всеми потрохами и промышленное заведение на «Трех Горах» стало единоличной собственностью династии Прохоровых.

Фабрика росла и развивалась с поистине сказочной быстротой. Были для того свои причины.

Прежде всего крайняя нужда в тканях. Фабрик текстильных вовсе было недостаточно (к концу столетия едва ли десяток на всю Россию). Ситцы и сатины отрывали с руками и цену платили доходную.

Второе дело — очень удачно выбрали место для фабрики. Речка Пресня славилась на всю Москву особо чистой водой (квасовары приезжали за пресненской водой из Замоскворечья и Лефортова), и поэтому цветные узоры на прохоровских ситцах были ярче и пригляднее; а на крутых склонах Трех Гор вдоволь было места расстилать ткани на сушку и отбелку. И вообще, место было необжитое, было где разместить и новые цеха, и рабочие спальни.

И не последнее дело — фамильная оборотистость прохоровского семейства. Даже стихийное бедствие умели обратить себе на пользу. Опустошивший Пресню пожар тоже пошел на пользу. Сгорело на миллион рублей, но застраховано было с умом, и страховки получили два миллиона.

И наконец, все поколения династии Прохоровых умели заставить рабочего выложиться до конца. Хозяева заботились о рабочих. Каменные трех- и четырехэтажные общежития на Прохоровской фабрике (здесь их именовали «спальнями») были среди фабричных общежитий самыми лучшими в Москве. При фабрике была учреждена одна из первых в России ремесленных школ, где подростки обучались, состоя на хозяйском коште. Делалось все это не из филантропических побуждений, а из трезвого хозяйственного расчета. Общежития позволяли брать на работу пришлых, преимущественно деревенских, которые были богобоязненны, менее требовательны и более послушны хозяину. Свое училище позволяло обеспечивать производство работниками высокой квалификации, к тому же надежно привязанными к фабрике, — хозяйский кошт надо было отработать.

Условия труда и быта хозяева устанавливали, какие им заблагорассудится. При среднем заработке пятнадцать — двадцать рублей в месяц за каморку в семейных спальнях контора удерживала с рабочего шесть рублей, за койку, точнее, место на нарах в холостых спальнях — два рубля. Хлеб и прочую провизию рабочим приходилось покупать в фабричных лавках — там отпускали в кредит до получки, — но зато по ценам гораздо более высоким. Работали от одиннадцати (ткачи и другие рабочие высоких квалификаций) до четырнадцати часов в сутки (подсобные рабочие).

После 9 января и прокатившихся по стране забастовок хозяева вынуждены были пойти на некоторые уступки рабочим. Несколько повысили заработок, укоротили слегка рабочий день.

Этих подачек оказалось достаточно, чтобы успокоить рабочих — вчерашних крестьян нечерноземных неурожайных губерний. Для многих из них тяготы фабричной жизни казались вовсе не столь уж тяжкими по сравнению с голодной жизнью в обнищалой деревне. Страх быть уволенными и выброшенными хотя из тесной, но все же теплой фабричной спальни заставлял смиряться. Только бы не прогневить хозяина, директора, инженера, мастера и подмастера…

И шесть с лишним тысяч рабочих Прохоровской мануфактуры — одного из самых крупных промышленных предприятий Москвы — не без основания считались, особенно при сопоставлении их с рабочими заводов Гужона или Бромлея, одними из самых отсталых.

Когда Московский комитет посылал партийного агитатора большевика Седого на Пресню, главным делом вменялось ему поднять пролетарское самосознание и революционный дух среди рабочих Прохоровской мануфактуры.

О специфических особенностях и проистекающих отсюда трудностях Седого предупредили, и он знал, куда идет. Оказалось, однако, не так страшен черт, как его размалевали. Среди сотен безучастных ко всему, кроме личной своей участи, сыскались и люди иного склада, готовые к борьбе, нетерпеливо ожидающие, когда же настанет ее час.

3

На «малой кухне», которая помещалась во дворе фабричных спален в одноэтажном бревенчатом доме на высоком каменном фундаменте с подвалами для хранения провизии, Седого уже ждали.

Во вместительном, человек на двести, помещении находилось около сотни человек. Здесь присутствовали все двенадцать депутатов, избранных от прохоровских рабочих в Московский Совет, депутаты районного Совета, дружинники.

Караульный, стоявший у входа в «малую кухню», знал Седого в лицо и пропустил его, не спрашивая пароля,