Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

— Я же говорил, сейчас придет, — несколько обиженно вымолвил Василий Честнов, обращаясь к сидящему за председательским столом браковщику из отделочного цеха Сергею Дмитриеву, невысокому, худощавому, с жиденькой бородкой мочального цвета.

Сергей Дмитриев не удостоил его ни возражения, ни взгляда. Он поднялся навстречу идущему вдоль столов Седому.

— Все в сборе, товарищ Седой, тебя ждем.

— Одну минуту, — ответил Седой. — Связного только пошлю.

Тут же подошел к сидевшей в переднем ряду красивой девушке с огромными черными глазами, отозвал ее в сторону, сказал что-то. Та, заметно польщенная доверием, понимающе кивнула и быстро пошла к выходу.

— Сообщение сделает товарищ Седой, — объявил председательствующий Сергей Дмитриев.

Седой прошел за стол и, не садясь, внимательно оглядел собравшихся. С радостью удостоверился, что всех знает в лицо (не зря прошли дни и недели, проведенные среди рабочих Прохоровки); чужих не было. Ненадежных и равнодушных тоже. Пришли сюда люди, готовые к борьбе.

— Дорогие товарищи! Братья и сестры! — негромко, но внятно начал свою речь Седой. — Настало, наконец, и наше время. В понедельник пятого декабря общегородская конференция большевиков призвала всех рабочих Москвы объявить всеобщую политическую стачку и перевести ее в вооруженное восстание…

— А нам большевики не указ, — раздался голос из задних рядов.

Седой узнал поднявшегося из-за стола дружинника. Боевой парень, отличный товарищ, но убежденный эсер («ваше дело словами воевать, а наше — пулей и бомбой!»).

— Не горячись, друг, — успокоил его Седой, — и дай мне договорить. А вчера Московский Совет рабочих депутатов принял резолюцию. Принял единогласно. За резолюцию голосовали все: и большевики, и меньшевики, и эсеры, и беспартийные рабочие. Я прочитаю эту резолюцию. — И читал уже в полную силу своего звучного голоса: — «В Петербурге арестован Совет рабочих депутатов, собрания разгоняются; мы готовы ответить на этот вызов правительства всеобщей забастовкой, надеясь, что она может и должна перейти в вооруженное восстание. Московский Совет рабочих депутатов, комитет и группа Российской социал-демократической рабочей партии и комитет партии социалистов-революционеров постановили: объявить в Москве со среды, седьмого декабря, с двенадцати часов дня всеобщую политическую стачку и стремиться перевести ее в вооруженное восстание»… Теперь нет возражений, товарищ Мазурин?

— Теперь нет. Да здравствует вооруженное восстание! — лихо воскликнул дружинник.

— Московский Совет, — продолжал свою речь Седой, — принял также воззвание «Ко всем рабочим, солдатам и гражданам». Оно будет напечатано в газете. Сейчас прочитаю несколько строк: «Если бы собрать всю кровь и слезы, пролитые по вине правительства лишь в октябре, оно бы утонуло в них, товарищи… Революционный пролетариат не может дольше терпеть издевательств и преступлений царского правительства и объявляет ему решительную и беспощадную войну!» Вот такие справедливые слова сказаны в этом воззвании. Товарищи рабочие Прохоровской мануфактуры! Это к вам обращается Московский Совет. Смело же в бой, товарищи рабочие, солдаты и граждане! Да здравствует всеобщая забастовка и вооруженное восстание! Кто за это, встань и подними руку. Все, как один, встали и вскинули вверх руки.

— Кому поручим передать администрации наши требования? — обратился Седой к собранию.

— Сергею Дмитриеву.

— Осипову Василию.

— Баулину.

— Тюльпину Павлу.

— Ивану Куклеву.

Выкрикивали еще фамилии. Седой встал и поднял руку.

— Достаточно будет и пяти. Стало быть, поручаем товарищам передать директору наше решение. Остальные депутаты разойдутся по своим цехам и отделам сообщить рабочим. Дружинники займут посты у всех фабричных ворот. На фабрику никого не впускать. Ворота открыть только для выхода рабочих с фабрики. Приступайте, товарищи. Командиры дружин останутся здесь.

Еще не все депутаты и дружинники покинули помещение, расходясь по предназначенным им постам, когда Мария Козырева, выполнив поручение Седого, вернулась вместе с другой девушкой, одетой так же, как одеваются обычно молодые фабричные работницы: плисовая жакетка, длинная черная юбка и на голове шерстяной полушалок. Девушки были ровесницами, обе хороши собою, хотя рядом с броской внешностью Марии красота другой словно бы потускнела.

— Прости, товарищ Наташа, — извинился Седой, — не мог сам дождаться тебя, пришлось вот Марию просить.

— И хорошо, что так, — сказала Наташа и с улыбкой пояснила: — Мы пока шли сюда, поговорили с Машей по душам, и теперь мы подруги.

Представители боевых дружин Прохоровки, а также Шмитовской и Мамонтовской фабрик, сахарного завода и Брестских железнодорожных мастерских столпились около Седого.

— Присаживайтесь, товарищи, — пригласил Седой. — Разговор будет долгий. Не сегодня, так завтра начнем боевые действия. Надо правильно расставить силы, превратить нашу Пресню в несокрушимый боевой лагерь. Ты, товарищ Наташа, садись рядом, будешь записывать. И, как решено было, адреса, фамилии, количество бойцов, время выступления, все это записывать обязательно шифром. Если не успеешь зашифровать, лучше пропусти…

— Успею, — уверила Наташа

4

Директор Прохоровской Трехгорной мануфактуры Николай Иванович Прохоров разрешил ввести делегатов в свой кабинет.

Помощник заведующего хозяйственной частью, он же и заведующий спальнями Бузников, выйдя в приемную, пригласил рабочих:

— Проходите, директор вас примет.

Сергей Дмитриев, стоявший ближе всех к двери кабинета, как-то замешкался, и первыми вошли высокий и сутулый гравер Иван Баулин и коренастый ткач с озорными веселыми глазами Василий Осипов, а уже за ними Дмитриев и остальные.

Прохоров встал за столом, украшенным массивным письменным прибором каслинского литья, и, указывая на кресла, стоящие полукружием перед столом, сказал делегатам:

— Проходите. Садитесь, господа!

— У нас, господин директор, разговор недолгий, так что можно и стоя, — ответил стоявший впереди Баулин; потом обернулся к Дмитриеву и попросил его: — Говори, Сергей.

Сергей Дмитриев, уже вполне оправившийся от минутной растерянности, сделал шаг и подчеркнуто жестко произнес:

— Пришли сообщить, господин директор, что сегодня в двенадцать часов дня все цеха мануфактуры прекращают работу.

Прохоров, не отводя глаз от Дмитриева, взял колокольчик и снова позвонил. Заглянувшему писцу приказал немедленно вызвать в кабинет заведующего ситценабивной фабрикой.

Затем, снова обратись к Дмитриеву, спросил очень спокойно, как бы полюбопытствовал:

— По какой причине прекращаются работы?

— По постановлению Московского Совета рабочих депутатов, — ответил Дмитриев.

— Не понял, — сказал Прохоров. — При чем тут Московский Совет? Кто поручил ему управлять делами Прохоровской Трехгорной мануфактуры и приостанавливать работы в ее цехах?

— Такое же постановление принял Совет депутатов Прохоровской мануфактуры, — сказал Дмитриев.

— Теперь понятно, — усмехнулся Прохоров. — Каковы же ваши просьбы… требования?

— Пока одно: просим не позднее как девятого, следственно, в пятницу, выдать всем рабочим и служащим жалованье за истекший ноябрь месяц.

— Распоряжусь, — сказал Прохоров. — Жалованье будет выплачено девятого в первой половине дня.

— А деньги получить из банка поторопитесь, — предупредил директора Баулин. — С завтрашнего дня все банки в городе будут закрыты.