Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

Требования эти были вручены командиру полка Симанскому, хотя от него, конечно, ни в малой степени ее зависело ни созвать Учредительное собрание, ни отменить смертную казнь, ни даже освободить политических заключенных.

Командир полка отлично использовал тактическую ошибку солдатского комитета. Он принял требования, тут же пообещал удовлетворить те из них, что в его власти, но потребовал взамен разрешить офицерам посещать казармы.

Солдатский комитет согласился, еще не понимая, что упускает инициативу из своих рук. И тогда лишь (с явным опозданием) в Московском комитете партии решили, что надо помочь солдатскому комитету в поддержании революционного настроения солдат полка, и направили в Спасские казармы лектора Московского комитета Станислава Вольского и агитатора Зиновия Седого.

По широкой, плохо освещенной лестнице поднялись на третий этаж. Нескончаемо длинным коридором прошли в казарменные помещения. Солдаты, большей частью с винтовками в руках, сидели на нарах, толпились посреди казармы.

Зиновий сразу обратил внимание на невеселые, даже мрачные их лица. Потом уже, после митинга, он понял, что солдатам приелись многодневные разговоры. Если не умом, то солдатским чутьем они уже дошли до мысли, что одними речами никакого дела не сладить. А дела настоящего, судя по всему, не будет. Стало быть, нечего было и кашу заваривать…

Первым выступил Станислав Вольский. Говорил он красноречиво, умело повышая и понижая тон своей речи. Говорил о самой главной задаче русской революции, о свержении самодержавия. Сразу начал круто:

— Триста лет династия Романовых угнетает русский народ. Триста лет терпят русские люди гнет царизма. За эти триста лет на престоле российском сменились десятки царей, и у каждого из них руки обагрены кровью народной… Один из первых Романовых, Алексей, прозванный придворными льстецами Тишайшим, затопил в крови восстание Степана Разина. Его сын Петр, прозванный льстецами Великим, задушил восстание Кондратия Булавина. Развратная немка Екатерина, тоже названная Великой, жестоко подавила восстание Емельяна Пугачева…

«Неужто всех переберет, этак до утра не кончит», — подумал Зиновий, заметив, что солдаты начали переговариваться между собой.

Но, видимо, оратор и сам почувствовал, что пора уже выбираться из далей исторических.

— И каждый царь и царица, сколько их сидело с тех нор на шее народа, вели войны, расстреливали недовольных, гноили в тюрьмах людей, боровшихся за народную волю… — Оратор перевел дух и сделал последний бросок: — Но больше всех пролил народной крови нынешний царь Николай. Загубил в маньчжурских болотах русскую армию! Утопил при Цусиме русский флот! И, наконец, совершил злодеяние, подобного которому не было еще на земле русской. Приказал стрелять в безоружных людей, стрелять в женщин, детей, стариков. Невинная кровь вопиет о мщении! Долой царя-убийцу! Долой самодержавие! Да здравствует свобода!

Вольский закончил на предельно высокой ноте. Но взрыва аплодисментов не последовало. Хлопали не все, да и те, кто хлопали, тоже без особого азарта.

Словом, огонек едва тлел. Зиновий принялся раздувать гаснущие искры. Он начал с тягот солдатской службы, с притеснений, чинимых офицерами. Рассказал о своей нелегкой службе в туркестанской горной крепости. Поведал солдатам о том, как едва не загнал в могилу невзлюбивший его унтер Истигнеев.

Рассказ Зиновия зацепил солдат за живое. Его слушали с интересом, с неослабным вниманием. Поддерживали одобрительными возгласами. Почувствовав, что контакт достигнут, Зиновий стал подбираться к главному:

— Почему измываются офицеры над солдатами? Потому что такая им власть дана. А у солдата прав никаких нету. Солдат — серая скотинка. Что захочет офицер, то с ним и сделает. Захочет — в зубы! Захочет — под трибунал! И жаловаться некому. Над офицерами — генерал. Над генералом — царь. Все солдатские беды от него!

И вот тут самое время было сказать, что и рабочим живется не легче. И они тоже готовы подняться на царя. И поднимутся, не сегодня, так завтра. А солдат просить сберечь порох сухим и поддержать рабочих, когда они восстанут…

Но ничего этого он сказать не успел. Как только сказал, что все солдатские беды от царя, тут же из толпы крикнул один из старослужащих солдат:

— Царя ты, браток, не замай!.. А другой разъяснил:

— Против офицеров могем пойти. Супротив царя никак не возможно. Царю я присягу давал…

— Не успели… не сумели… — терзался Зиновий, возвращаясь из Спасских казарм.

Было от чего терзаться. Полк упустили. Целый полк…

11

О своей неудаче Зиновий считал себя обязанным лично доложить товарищу Марату.

— Ты прав, товарищ Седой, — сказал Марат. — Мы опоздали. Но твоей вины в этом нет. — Помолчав, заговорил о другом: — Хорошо, что ты зашел. Прямо по пословице: на ловца и зверь бежит. Есть для тебя поручение, самое боевое.

И рассказал Зиновию: комитету стало известно, что черносотенцы готовятся провести митинг на Красной площади. Задумано широко: сначала молебен, сам митрополит Московский будет служить, потом митинг с охранительными речами, и завершиться все должно грандиозным еврейским погромом.

— В твоем распоряжении боевая дружина, пятьдесят бойцов. Ваша задача: сорвать митинг и не допустить погрома. Но действовать с предельной осторожностью. Чтобы не вызвать уличных боев…

— На елку влезть, но не ободраться, — усмехнулся в усы Зиновий.

— Именно, — подтвердил Марат и тоже усмехнулся. — Точно сказано. Если завяжутся уличные бои, можем спровоцировать преждевременное вооруженное восстание. Преждевременное потому, что мы к нему еще не готовы. Поэтому митинг сорвать, погрома не допустить. Задача понятна?

— Вполне, — ответил Зиновий,

С выделенными в его распоряжение молодыми дружинниками Зиновий обстоятельно побеседовал. Хотелось, чтобы каждый понял, что успех решается не лихостью, а только предельно четкой организованностью.

— Задание боевое, значит, и дисциплина должна быть военная, — внушал Зиновий. — Нас всего четыре десятка, а их, черносотенцев, будет несколько тысяч. Стало быть, должны мы действовать очень слаженно. И запомните главное — оружие применять только по команде.

Состояние оружия и обеспеченность патронами Зиновий тоже лично проверил у каждого боевика.

Поздним вечером накануне митинга, взяв в помощь двух парней из своей дружины, Зиновий на надежном «своем» лихаче подъехал к Преображенской заставе, где в квартире преподавателя железнодорожного училища Горохова, химика по специальности, помещалась мастерская по изготовлению бомб.

На сей раз Горохову были заказаны особые бомбы, которые боевики именовали «шумихами». Вреда большого они причинить не могли, зато дыма и особенно грохота выдавали предостаточно. Размерами и окраской «шумихи» походили на апельсины средней величины, что было немаловажно с точки зрения конспирации.