Бару Корморан, предательница

— Мы должны быть безмерно благодарны, — заговорила мать Пиньон — тем самым голосом из детства Бару, источником чистой непререкаемой истины. — За мыло и санитарию. За то, что наши дети не умирают в младенчестве, но растут и постигают все имена порока. За удовольствие, которое приносит нам жизнь, посвященная труду на благо великой цели. Знаешь ли ты, дитя мое, что прежде мы погибали от абсцесса зубов? То была одна из главных причин смертности на Тараноке. Но Маскарад привез сюда и зубных врачей!

Бару сложила в уме счетовода — таблицу прихода и расхода, реестр с двойной записью: «отцы — каленое железо» против «мыла», и «зубные врачи» против «великой цели».

А Пиньон сняла улыбчивую маску матери и оказалась Кердином Фарьером — веселым, жизнерадостным торговцем шерстью, предвестником Империи с шестернями ее механизма в глазах.

— Ты хотела задать вопрос о природе и применении власти, — произнес он.

Волны моря тотчас застыли и превратились в сталь и фарфор, в паутину цепочек из множества рук, сходящихся к шлюзу, из водоотвода которого заструились из Тараноке к сердцу всего сущего кровь и расплавленное золото.

Причина и следствие. Расход и приход. Все взаимосвязано, мир — единая система, огромное созвездие.

Бару не могла охватить взглядом и постичь его форму: главная книга мудрости исчезла. Троюродная сестра Лао передала ее к шлюзу по цепочке рук, затянутых в перчатки.

— У нас, в Фалькресте, найдется ответ на любой вопрос, — заверил ее Кердин Фарьер. — Все внесено в каталоги и расставлено но своим местам.

— Даже восстания и личности бунтовщиков, — заметила Бару.

Он поднес к лицу белую фарфоровую маску, лишенную всякого выражения, и Бару вспомнила, что его имя — Странник.

— Мы продолжаем распространять свою власть, — изрек он. — Когда работа будет завершена и наша гегемония охватит мир, никто и ничто не сделает ничего без нашего соизволения. «Добровольно» станет синонимом «по повелению». Закон Империи поселится в каждой душе и проникнет в каждую клетку. Боль и бесхозяйственность отойдут в прошлое. Останется гармония — и ничего более.

— А если Ордвинн вырвется на волю? — нахально поинтересовалась Бару.

Рычаги и шестерни внутри самой Бару позволили ей лишь предположить такое допущение. То был сиротливый осколок логики, риторический прием, примененный для того, чтобы вызвать к жизни сокрушительную отповедь.

— Что, если их не подчинить?

Маска уставилась на нее пустым взглядом идиота. Внизу, под ее подбородком, пузырилась слюна. Император на Безликом Троне…

— Сила бунтовщиков быстро становится их слабостью, — ответил он слаженным хором голосов. — Это глупое упорство, дикость и звериная ярость. За нами же — мощь империи, деньги, настойчивость и масштаб, все мускулы учета, закона, индустрии и воинской повинности. Наша сила — высшего порядка. Мы вернемся. Мы купим их оптом, воспитаем на свой лад, поманим будущим счастьем — и Ордвинн послушно наденет маску.

Меж тем тараноки заключали браки с плосконосыми иноземцами или отправлялись на корабли, чтобы трудиться и воевать в чужих землях, и в жерле вулкана Тараноке затеплилось пламя.

— В итоге мы неизменно побеждаем, — проскрипела маска. — Будущее за нами.

— Да, — прошептала Бару.

Из–за фарфора маски упали на плечи, рассыпались рябиново–рыжие кудри.

— Ты знала это с самого начала. В долгосрочной перспективе Ордвинн будет подчинен.

Дым вперемешку с пеплом обжег горло, не позволяя вымолвить ни слова.

— Но сколь бездумно непродуктивен круговорот восстаний и реконкист! — продолжал хор голосов. — Сколько крови и труда пропадет даром в грядущие десятилетия! И сколь милосерднее было бы отыскать самый краткий, наибыстрейший путь к миру!

— Такова высшая цель, — сказала маска насмешливым мужским голосом, который Бару впервые услышала в пактимонтских доках, — голосом человека по имени Вестник. — Ради нее вы и стали нашим особым инструментом для выполнения весьма тонкой работы.

«Я раскрою секреты власти, — подумала Бару, отчаянно цепляясь за давнюю детскую опору. — Знание — это контроль. Я оберну власть в свою пользу и спасу свою родину».

Она сделает все ради Тараноке.

Странно, но во сне она еще не утратила способность плакать.

* * *

Тепло…

Как не хотелось разрушать и покидать жаркий кокон!

Он обволакивал ее со всех сторон. Шатер. Шкуры.

«Стоп, — подумала она. — Назад. Спать. Не думать».

Тепло в кольце ее рук. Сомкнутых в объятьях. Тепло в ее сердце.

— М-м… — сонно протянула Тайн Ху. — Привет, ваше превосходительство. Привет тебе, Имуира. Куйе лам.

Щелки лучащихся довольством глаз сомкнулись вновь. Под тяжестью ее тела рука Бару онемела до самого плеча. Тайн Ху чуть повернулась, чтобы изгибы их тел совпали еще совершеннее, прижалась губами и носом к шее Бару, засопела и вздохнула во сне.

Еще один миг безмятежного счастья.

Но механизмы ожили. Скальпели и зубья шестеренок безжалостно расчленили настоящее на прошлое и будущее. Как будто в душе Бару пробудился вивисектор, отделяющий от тела органы «последовательности событий», скользкие, сочащиеся сукровицей жилы «плана», «результата», «степени риска» и «вероятности провала».

Счетовод, очнувшийся в женщине, вспомнил об испытании.

Бару Рыбачка уткнулась подбородком в гладкую макушку своей возлюбленной и беззвучно завыла от горя.

Пути назад нет. В далеких городах, в гаванях и в штурманских рубках определены условия и заведены автоматы. Договор записан чернилами, деньгами и кровью. И вот — конец игры.

Пути назад нет.

* * *

Какова же она?..

В Тайн Ху чувствовалась сила. В мускулах, привычных к секире, мечу и доспехам, в надменном повелительном голосе. И даже в ее крови — по понятиям знати.

Чего еще оставалось желать, чего вожделеть? А Бару вожделела — запретная плотская жажда не оставляла ее ни на губернаторском балу, ни в лесу — с первого взгляда.

Что еще можно найти в ней, кроме столь притягательной силы?

Наверное, еще много сокровищ. Просто не сосчитать, сколько всего в ней еще осталось непознанным… Целое небо ее души, мириады едва намеченных, ждавших своего часа созвездий.

Тайн Ху безмятежно спала, приоткрыв рот. Ее красота оказалась особой — не законопослушной, не урунской материнской дородностью, не изысканным чистопородным произведением фалькрестских человекостроителей. Она была женщиной–воином, повелительницей, воплощением целого народа.