Башня времен. Заброска в советское детство

Усилием воли Жека подавил порыв отпрыгнуть в сторону, подальше. Он только скосил немного глаза. Мужик что-то монотонно бубнил и нападать вроде бы не собирался.

По логике вещей в бубнёж мужика стоило попытаться вникнуть.

— …Вот как раз этого бояться и не нужно, — говорил пока непонятно о чём мужик. — Система эта стабильна, как мало что другое. Изменения нивелируются, всё выравнивается, сглаживается, как круги на большой воде. И генеральные направления не меняются ни на миллиметр, такие вот дела.

Мужик замолчал, и Жека повернул голову. Мужик встретил настороженный Жекин взгляд и усмехнулся. Печкинские его усы топорщились, галстук лез из-под серого мешковатого пиджака. А глаза — глаза были необычные, светились они каким-то тусклым и ни на что не похожим светом.

— Считается, — продолжал непонятный Жекин собеседник, — что если как-то умудриться и отчебучить там, в прошлом, что-то совсем уж серьёзное, то и это главных исторических и прочих путей не поменяет — нет, не поменяет. Но это так, теория… Вас же там, я так понимаю, подобрали с таким расчётом, что ядерную бомбу в домашних условиях никто, даже если вдруг взбредёт ему в голову, не соберёт. А?

Его мохнатая бровь изогнулась, потом медленно вернулась в исходное положение.

— Наверное, — ответил Жека с лёгким недоумением: спрашивает какую-то бредятину.

Мужик ему кого-то напоминал, то ли малоизвестного актёра, то ли подзабытого знакомого — но это, видимо, не имело значения.

— Вот, — продолжал мужик. — И ещё: можешь там болтать что угодно, на другой день об этом никто ничего и не вспомнит, так оно работает, проверено.

Статуи хмуро слушали из тумана этот странный разговор.

— Ну и зачем тогда… — начал Жека, но мужик нетерпеливо отмахнулся:

— Не, не, об этом некогда — тебе уже пора. Вам, таким, в этих туманах долго торчать нельзя.

Жека не совсем понял, каким это — таким, но глаза усатого светились озабоченностью, и переспрашивать Жека не стал.

— Вернёшься — ещё поговорим. А на первый раз задача твоя такая… — Мужик приблизил к Жеке усатое лицо, на Жеку ещё больше пахнуло туманной сыростью и рекой. — Не дай Баранову разрушить его семью. Запомнил?

— Какому ещё барану? — недослышал Жека. Туманы всё-таки не ушли из его головы полностью, соображал он плоховато.

— Да не барану, — торопливо объяснил усатый. — А Геннадию Баранову. Хотя в некотором смысле… Ну, ладно.

Пребывая в некотором смятении, Жека что-то промямлил.

Усатый с сомнением нахмурился.

— Геннадий Баранов, — повторил он. — Будем считать, что запомнил.

Тут же нетерпеливо шевельнул плечом, хлопнул ладонью о ладонь:

— Тогда отправляем!

Жека в недоумении заозирался, и усатый заозирался вместе с ним. Но тот озирался не просто так — он там, в окружающем тумане, что-то высматривал. И, кажется, высмотрел.

— Эй, — взмахнул он коротко рукой, — а ну, иди-ка сюда!

Жека смотрел во все глаза, но убей бог — там, среди туманов, никого не было.

И тут в скульптурной группе из трёх бетонных пионеров случилось движение. Стоящий слева барабанщик опустил руки с барабанными палочками, и голова его повернулась на звук.

Шея пионера вытянулась, он как будто принюхивался. Потом серая фигура отделилась от остальных и спрыгнула с площадки, бетонные ноги глухо шмякнули о землю. Пионер бодро побежал к усатому с Жекой, и сухие ветки трещали под его тяжёлой поступью.

«Господи, это что, люди? — подивился про себя Жека. — Живые скульптуры, как летом в парках?»

Но нет: на руке фигуры, у локтя, из-под прохудившегося бетонного монолита торчала тонкая гнутая арматура. На груди к серому телу рельефно прирос пионерский галстук, а шорты в неподвижных складках гладко переходили в толстые ноги. Если фигура и была живой, то жизнь эта было определённо не органической.

Статуя остановилась в двух шагах от людей. Ростом пионер оказался повыше усатого и Жеки как раз на свою бетонную голову, а уж о ширине фигуры и говорить было излишне.

Жека буквально присел под взглядом слепых глаз, покрытых выгоревшей краской в мелкой сетке трещин. Почувствовал, как волосы шевельнулись на затылке, а ноги сами собой приготовились уносить туловище куда-нибудь подальше. Но, с учётом всего остального, бегать от статуи показалось как-то совсем глупо. Да и куда тут бежать-то?

А, будь что будет! И Жека никуда не побежал.

Усатый, судя по всему, заметил и понял Жекины метания, глаза его блеснули чем-то, похожим на одобрение. Потом он шевельнул лицом в сторону статуи:

— Давай.

Пионер кивнул твёрдой пилоткой и потянул с шеи барабан. И дальше — Жека и пикнуть не успел — бодренько вскинул свой бетонно-музыкальный инструмент над головой, шагнул вперёд и обрушил его Жеке прямо на макушку.

***

От удара бетонным барабаном по кумполу Жека не обрушился в темноту и беспамятство, как это можно было предположить. Вместо темноты, как раз наоборот, появилось обильно яркое, перед глазами мелькнули радуги, бензиновые разводы и павлиньи хвосты. Запахло горелой пластмассой и мандаринами.

Сам Жека как будто падал куда-то и в то же время оставался на месте. Мимо пролетали разноцветные светящиеся пятна — словно нёсся он по ночной трассе, только на очень уж дикой скорости, и в мелькании том что-то понять и узнать было невозможно.

А потом впереди замаячило большое, и оно стремительно приближалось. Жека дёрнулся, заметался, но метаться и дёргаться без тела, одним сознанием, было совсем неудобно. А большое прямо по курсу росло, и в какой-то момент оно вдруг прояснилось, стало чётким — будто щётки-«дворники» смахнули с лобового стекла дождевые капли или конденсат. И Жека увидел, что большое то, цветное и летящее на него — телевизор, но совсем исполинских, вселенских каких-то размеров.

На экране светилась заставка: Программа Время.

«Очень смешно», — подумал Жека.

— Ту! Ту-ту ту-ту ту-тууууу!!! — заорала на невыносимой громкости в ухо знакомая мелодия.

Вот тогда Жека и обрубился.

***

Когда Жека врубился обратно, то ещё не раскрывая глаз услышал, что рядом гомонят и суетятся какие-то люди. Он где-то лежал, под спиной чувствовалось тёплое и рассыпчатое — кажется, песок.

— Пропустите с водой! — скомандовал немолодой женский голос, прошуршали шаги, и на Жекино лицо и голову полилось холодненькое.