Башня. Новый Ковчег 6

Впрочем, лицо этого человека и сейчас было приветливым и открытым, он что-то рассказывал охраннику, по всей видимости, смешное, потому что оба военных то и дело заходились в смехе, раскаты которого долетали до Олега. О чём они разговаривали, Мельников, конечно, слышать не мог, но увиденного было достаточно, чтобы понять — проходить через КПП сейчас нельзя. Почему-то первое, что пришло в голову: ждут именно его, и как только он попытается покинуть Надоблачный уровень, за ним тут же установят слежку. Недаром его так внезапно отпустили после допроса, ничего толком не объяснив.

Олег быстро развернулся, пока его не успели заметить из будки охраны, и решительно зашагал назад, к лестнице, поднялся, не чуя под собой ног и стараясь не обращать внимания на бешено колотящееся сердце.

Звук звонка в квартире Бельской оказался резким — Олег даже вздрогнул, слегка отступил назад и удачно: дверь открыли почти сразу, как будто его ждали. Красивая девушка в аккуратной униформе горничной приветливо поздоровалась, улыбнулась одними губами и, как только он представился, попросила его следовать за ней.

— Располагайтесь, Олег Станиславович, — девушка вежливо показала рукой на молочно-белый диван, раскинувшийся в центре огромной, больше похожей на холл гостиной. — Анжелика Юрьевна сейчас подойдёт.

Олег присел на диван и огляделся.

Он ни разу не был у Анжелики, — особой дружбы они не водили, — и его неприкрытое любопытство было отчасти оправданным. Гостиная, практически пустая, если не считать геометрически строгого дивана, большого, в виде буквы «П», на котором сидел Мельников, действительно напоминала холл, какие обычно бывают при больницах, или даже огромную больничную палату, бьющую в глаза стерильной белизной. Это впечатление было настолько ярким, что, если бы не разноцветные картины на одной из стен, представляющие собой натянутый на подрамник холст, размалёванный весёлой детской рукой, и не ваза с мандаринами на низком столике, то, казалось, что можно услышать тихое бряцанье хирургического инструмента, ещё теплого после обработки в автоклаве, который везёт по коридору на тележке операционная сестра.

Мысли странным образом перекинулись с этой нелепой больничной ассоциации на Стёпку: где он сейчас, добрался ли до дома, не вздумал ли куда-нибудь бежать, горячая голова, и отцовское сердце вновь обдало холодным страхом. А ведь если бы не Стёпа, Мельников вряд ли подумал бы о другом мальчике, о том, ради которого он пришёл сюда, в эту стерильную и кажущуюся неживой квартиру.

На Стёпку Олег наткнулся, едва поднявшись на этаж, где располагался его собственный кабинет и приёмная медицинского сектора — это было буквально двумя этажами выше от тех КПП, что отделяли Надоблачный уровень от всей остальной Башни. Сын, взволнованный, раскрасневшийся, налетел на него с разбега, выпалил:

— Папа!

и застыл, не зная, что сказать дальше.

Да и сам Мельников растерялся: за ворохом проблем, которые на ходу разрастались, как снежный ком, он совершенно позабыл и о сыне, и о жене. Первым опомнился Стёпа, заговорил поспешно, то заглядывая отцу в лицо, то отводя глаза.

— Папа, что случилось? Мама говорит, ты не ночевал дома. Она нервничает, а твоя секретарша…

Олег приобнял сына за плечи, отвёл в сторону, к декоративной нише, где на массивной подставке возвышался бюст Луи Пастера — такой же, только поменьше стоял на этаже, где учились студенты-медики, — и быстро, не вдаваясь в детали, рассказал, что произошло.

— Степан, ты уже не ребёнок, должен понимать, что шутки кончились. И я тебя очень прошу — иди домой и никуда не выходи, пока я не вернусь. И позвони обязательно маме, успокой её. Ты мне обещаешь?

— А Гуля? Айгуль? Ну та девушка, о которой я тебе говорил. Ты о ней что-нибудь узнал?

— С ней всё будет в порядке. Правда.

Наверно, первый раз в жизни Олег соврал. Соврал, глядя в растерянные, беспокойные глаза сына. Даже пациентам с самым страшным диагнозом Олег говорил правду, не давая ложных и напрасных надежд, но тут соврал. Сейчас для него не было ничего главней, чем отгородить, обезопасить сына, уговорить его посидеть пока дома, не возвращаться в больницу, где может быть смертельно опасно, и, даже если потом Стёпка обвинит его, бросит в лицо злые слова — пусть, Олег стерпит, выдержит. Только бы с сыном ничего не случилось, потому что Соня… Соня не переживёт.

— Ты мне обещаешь сделать то, что я тебя прошу?

— Папа…

— Ты мне обещаешь?

— Хорошо, — Стёпка нехотя сдался под его напором. — Хорошо. Я обещаю.

— Добрый день, Олег.

Знакомый приятный голос заставил его обернуться. Анжелика вошла в гостиную, присела на тот край дивана, что был напротив, приветливо улыбнулась.

В неформальной обстановке они (хотя и не были близки) машинально переходили на «ты», как и многие люди, симпатизирующие друг другу. Олег и раньше, до всех этих бесконечных светских раутов и приёмов, которые ввёл в моду Ставицкий, хорошо относился к Анжелике, — её уверенность и прохладная доброжелательность всегда импонировали ему, — а теперь, в той ситуации, в какой он оказался, когда приходилось всё время оглядываться и быть начеку, сдержанная и хорошо владеющая собой Анжелика Бельская казалась ему чуть ли не потенциальным союзником.

Она выжидающе смотрела на него. Густые пепельные волосы, обычно собранные в причёску, сейчас были распущены и мягко падали на плечи. Она откинула мешающую ей прядку, едва заметно качнув головой, на мочке уха сверкнула коротким синим пламенем серёжка.

— Ты удачно меня застал. Я заскочила домой буквально на пять минут, взять кое-какие документы, а тут твоё сообщение. Оно меня, признаться, обеспокоило.

— Сообщение… а, да, сообщение, — Олег оторвал взгляд от затейливо выполненного украшения, серёжка была сделана в виде снежинки, и ярко-синие камешки, отражаясь от мелких, вьющихся вокруг них бриллиантов, казались ещё ярче. Где-то он такое уже видел. — Я понимаю, оно, возможно, показалось тебе странным и несколько эпатажным, но я сейчас всё объясню.

Олег попытался собраться с мыслями. Никакого плана в голове у него не было, он просто не успел ничего придумать, и теперь не знал, с какой стороны подступиться: сразу выложить то, что он услышал от Шуры Маркова, либо же начать издалека, со своего ареста, допроса Караева и его беспочвенных подозрений. Наконец решил, что лучше с Шуры.

— Я только что был у Марковой, в офисе. И узнал кое-что, что представляет для тебя опасность.

— От Марковой? — неподдельно удивилась Анжелика. — Она сказала тебе, что мне грозит опасность? Ирина?

Она вдруг рассмеялась, будто он сказал что-то смешное, запрокинула голову, блеснула ровными белыми зубками. Потом резко остановилась и, продолжая улыбаться, произнесла:

— Извини за такую бурную реакцию, Олег, но в такое невозможно поверить. Мы с ней совсем не близки и даже более того… Не знаю, в курсе ли ты, но мы с Ириной — дальние родственницы, наши бабки были близнецами, настолько похожими, что их многие путали, и при этом друг с другом они совершенно не ладили. Да и наши с Ириной отношения нельзя назвать дружескими, напротив… хотя, — Анжелика махнула рукой. — Наши семейные дрязги вряд ли кого-то интересуют. Просто ты меня очень удивил, когда сказал, что Маркова…

— Нет, не Маркова, — перебил её Олег. Это было не очень вежливо с его стороны, но время поджимало. — Так получилось, что я разговаривал с её сыном, хотя разговаривал — это громко сказано, у ребёнка явные проблемы с психикой, помощь профессионала ему точно не помешает, но мальчик сказал кое-какие вещи, которые напрямую касаются тебя и, даже не столько тебя, сколько твоего сына.

Пока Олег произносил свою тираду, он, не отрываясь, смотрел на красивое лицо своей собеседницы, пытаясь считать её реакцию. Информация о болезни Шуры Маркова оставила её равнодушной, возможно, действительно семейные разборки дали такую глубокую трещину, что родственных чувств между двумя ветвями семьи почти не осталось, хотя, может, оно и к лучшему. Но когда же он упомянул её лично, Анжелика едва заметно напряглась, правда, тень беспокойства тут же исчезла, стоило только Мельникову поправиться, сказать, что опасность касается не столько самой Анжелики, сколько её сына.