Башня. Новый Ковчег 6

Кто-то толкнул Бориса в спину. Он невольно обернулся. Истомин, замыкающий их процессию, что-то прокричал, яростно махая руками. Слова глохли, захлёбывались в неистовом рёве ветра, но Борис понял: капитан поторапливает его. Вниз, давайте быстрее вниз, говорили его отчаянные жесты. Борис кивнул и, крепко ухватившись за шершавые ржавые перила, двинулся вперёд — в пугающую черноту.

Ступенек под ногами он не видел, но старался ставить ногу ровно, ощупывал целостность опоры под ногами и, только убедившись, что он стоит твёрдо, перекатывал на ногу всю тяжесть тела. За железобетонными стенами гудел океан. Наваливался волнами на конструкцию, проверяя её прочность, словно гигантским кулаком ударял, отчего опора глухо вибрировала, и её дрожание передавалось Борису. Сзади грохотали тяжёлые шаги. Это спускался шедший следом отряд. Слышно было учащённое дыхание парней парой пролётов выше. Борис, несмотря на кромешную тьму, всё же чувствовал себя более уверенно и потому оторвался от остальных.

Добравшись до нужного яруса, Борис с облегчением выкатился наружу. Шум океана мгновенно поглотил его, обступил со всех сторон, взял в кольцо. В глубине, у дверей, тех самых, за которыми начинался технический этаж, слабо горел аварийный фонарь. Он был похож на свет маяка, затерянного посреди океана.

Борис сделал несколько шагов и замер.

У него всегда была чертовски хорошо развита интуиция. Это Павел обычно планировал на несколько шагов вперёд, его математически-инженерный ум мыслил логическими схемами, а Борис привык больше полагаться на чувства. Нет, действия свои он просчитывал тоже, как без этого, но если внутренний голос начинал отчаянно сигналить, требуя свернуть с намеченного пути, даже тысячу раз проверенного, надёжного и безопасного, Борис неизменно сворачивал. Делал иногда такие резкие повороты, что ошеломлял своим решением окружающих. И при этом никогда — никогда! — не прогадывал.

Сейчас ему словно кто-то прокричал на ухо: «Обернись!», и Борис, повинуясь, развернулся лицом к океану.

Океан выл. Низко, утробно. И этот гул, не похожий ни на что из того, что Борис когда-либо слышал в своей жизни, становился всё выше, всё громче, трансформируясь в финальную песнь Смерти. Не той, что обычно рисуют в виде старухи с косой, а настоящей, противоречивой и многоликой.

В прошлый раз она явилась к нему человеком в белом халате. Тонкая игла шприца нащупала вздувшийся бугорок вены, ушла под кожу. И Борис упал в пустоту. Пусть и всего лишь на несколько часов.

Сейчас Смерть предстала перед ним другой. Поднялась из океана. Встала плотной, тёмной стеной, в серебристой пенной накидке.

Сколько метров в высоту была эта волна, Борис не знал. Какое-то время она казалась ему совершенно неподвижной, а потом вдруг пришло понимание, что вал смертельной воды движется и движется со страшной скоростью. И с этой невероятной, в тысячу раз превосходящей его по силе стихией, Борис был один на один. Отряд всё ещё оставался в опоре, укрытый железобетонными стенами. Надёжно укрытый.

Впрочем, обо всём этом Борис подумал вскользь. В виски ударил крик: «Беги!», и ноги сами понесли его, но не к опоре, хотя она и была ближе, а к спасительной двери в Башню, над которой маяком колебался тусклый свет фонаря. Добежать он не успел, но ещё раньше, поняв это, уцепился за вдруг выросший на его пути кусок металла — то ли остаток какой-то трубы, то ли ещё что. Обхватил его обеими руками, прижался всем телом, неуклюже послав в пустоту молитву: господи, пусть эта железяка выдержит, пусть выдержит, пусть…

Его накрыло резко, вмазало вместе с этим остатком трубы в бетон. Что-то острое вошло в ногу, чуть ниже коленной чашечки, Борис охнул, захлебнулся холодной солёной водой, лёгкие обожгло, и эта новая боль, разрывающая изнутри, заставила на мгновение забыть о ноге.

…Когда он наконец поднялся с колен, мокрый, всё ещё скрюченный в три погибели, пытающийся выхаркать воду из лёгких, громко, натужно, хватаясь рукой за горло, внутри которого всё ещё клокотала душившая его вода, он не сразу понял, что произошло. И только когда разогнулся уже окончательно и уставился прямо перед собой, туда, откуда отхлынула волна, он замер, не в силах поверить в увиденное.

Опоры больше не было. Точнее она стояла, но назвать это опорой уже было нельзя. Её смяло, расплющило, как будто ребёнок, играя с пластилином, вдруг сжал в руке только что сделанный ровный столбик, скомкал, поддавшись какому-то, одному ему ведомому порыву. Верхний край платформы, удерживаемый опорой, опасно накренился. Борис инстинктивно дёрнулся, и в эту минуту вернулась резкая боль в ноге…

Подволакивая повреждённую ногу, Борис медленно пробирался по техническому этажу, соединяющему станции.

О том, что случилось с отрядом Истомина, он старался не думать. Хотелось, конечно, верить, что кто-то из них уцелел. Возможно, повезло самому Истомину, смешливому капитану, ещё такому юному и по-юношески бесстрашному. Он шёл замыкающим, вполне мог оказаться в критический момент ближе к верхнему краю: у солдат, что находились вверху, шансы остаться в живых всё же были. В отличие от тех, кто уже дошёл до середины и ниже — основной удар пришёлся как раз туда. Именно в этом месте опора больше всего напоминала гармошку, она как бы просела, вдавилась в бетонное перекрытие, подняв одну из плит, и эта плита, ощетинившись изломанной арматурой, закупорила вход на лестницу, замуровала тех, кто находился внутри. И живых, и мёртвых.

Океан продолжал бурлить. Он вобрал в себя остатки смертельной волны, и теперь тяжело дыша, перекатывая волны, готовился к новому броску. И Борис ничего не мог ему противопоставить. Он выжил, но остался один. У него не было ни оружия, ни связи, ни желания и сил «давить из себя героя» (Борис не врал, говоря эти слова Павлу ещё там, на АЭС), ничего не было — даже пути назад, и того не осталось. Только дорога на Южную, и что он там будет делать один, он тоже не знал.

План, который они разработали с Савельевым и Островским, хоть и пестрел дырами, но всё же при некотором везении вполне мог бы сработать.

Изначально предполагалось, что Борис с отрядом доберётся до Южной станции. В задачу самого Бориса входило отыскать на четвёртом ярусе помещение РЩУ-15, там находился пульт резервного управления, связаться по телефону с Павлом и, следуя его указаниям, перевести АЭС на резерв. Отряд капитана Истомина в это время должен был захватить главную щитовую, где окопались Ставицкий с Васильевым. Этих двоих предполагалось, если не ликвидировать, то хотя бы как-то отвлечь, потому что любые действия, которые будет совершать Борис в резервной, не останутся незамеченными для Васильева: всё это так или иначе отразится на мониторах. Ну и третьей, ключевой частью плана должен был стать штурм Южной — атака майора Лебедева, начатая по знаку Островского. Все три события, запущенные одновременно, давали хорошую надежду на успех.

Находясь наверху, в привычном антураже собственного кабинета, склонившись над шуршащими листами старых карт, было легко воображать себя героем. Борис нервничал, но только слегка, да и то, не столько нервничал, сколько был охвачен азартом, давно позабытым чувством юношеского задора, который ударял в голову, подобно пузырькам пьянящего шампанского.

Но сейчас, когда пришло понимание, что он один, что тыла нет и помощи тоже нет, его охватил страх. И Борис опять вспомнил, что он — не герой и никогда, собственно, им не был. В отличие от Савельева. Или от этого мальчишки, Кирилла Шорохова, с дерзкими, чуть раскосыми глазами.