Базельский мир

Я набрал тут же номер посольства.

– Лещенко нет на месте, – ответила секретарша.

Человек от Лещенко назвался Николаем. Он был ростом под два метра и одет в черный костюм, туго стягивающий торс. Шея в обычном анатомическом понимании у него отсутствовала, стриженный бобриком затылок расширялся за ушами и переходил в плечи, раздольные, как палуба авианосца. Когда мы вошли в бутик «Байер», Николай проигнорировал приветствия субтильных менеджеров, лишь ответил на короткий кивок охранника Поля, малого точно таких же пропорций.

Усаживаясь, Николай попробовал на прочность стул, молча отказался от предложенного кофе и застыл, покойно уложив на полированной поверхности стола свои кулачищи.

Старший менеджер Штольц внес в зал поднос с часами и поставил его на стол перед Николаем.

– Вуаля!

Богато вылепленные надбровные дуги Николая остались неподвижными, лишь стул под ним коротко скрипнул.

Чудный хронометр «бреге» мерцал розовым золотом совершенно впустую.

– Не желаете ли примерить? – многоопытный Штольц, привыкший ко всяким клиентам, не терял воодушевления. Он спросил по-немецки и по-английски.

Николай скосил взгляд в мою сторону.

– Примерите? – перевел я.

Из-под рукава рубашки Николая выглядывал рельефный кант сверхпрочных «касио джи-Шок», прикрывающих запястье, как латы легионера. Такие часы способны смягчить удар арматурой, а то и защитить от пули. А золотые «бреге», хоть их и упомянул разок сам Пушкин, в настоящем деле бесполезны.

– Великолепный выбор! Просто великолепный! – щебетал Штольц. – Знаете, у нас бывает много русских клиентов. Я многократно убеждался – русские любят все самое лучшее!

При этих словах я вздрогнул. Штольц уловил мое движение.

– Не правда ли, герр Завертаев? – он сделал изящный пасс руками, предлагая перевести его тонкое наблюдение на русский язык.

– Русские любят все самое лучшее, – повторил я и, не в силах сопротивляться ехидной причудливости мира, добавил: – Тут недалеко есть одно заведение. Там две новеньких бразильянки – огонь!

Николай посмотрел на меня без малейшего удивления, скрипнул стулом и произнес:

– Пусть оформляют.

– Ремешок может оказаться слишком коротким, – не унимался Штольц. – Или… – наконец осенило его, – вы покупаете эти часы в подарок?

– В подарок, – заверил я. – Оформляйте, пожалуйста.

Штольц радостно упорхнул и через минуту вернулся со счетом, зажатым между двух пальцев.

Николай достал из внутреннего кармана пиджака конверт с наличными, согласованно шевеля губами и натруженными боевыми искусствами пальцами, отсчитал требуемую сумму, сгреб со стола пакет с обновкой и двинул к выходу.

Попрощавшись, я услышал за спиной голос Штольца, который в поучительном тоне негромко сказал своему молодому ассистенту:

– Нет, чтобы там ни говорил наш друг Либетрау, а русские все-таки лучше, чем китайцы.

– Лучше! Гораздо лучше! – подобострастно поддакнул ассистент.

Переулки старого Цюриха – торжество неэвклидовой геометрии. Параллельные прямые здесь пересекаются за ближайшим углом, два правых поворота не равны развороту, а сам разворот не означает возвращения. Бродя по этим переулкам сто лет назад, Эйнштейн обнаружил, что пространство и время способны искривляться, и все на свете относительно. Все относительно. «Даже предательство!» – пытался успокоить я себя, кружа по узким мощеным ущельям. Я не предавал Комина, я пытался его спасти. Я вступил в игру из самых лучших побуждений, просто Лещенко меня переиграл. Он хитростью вытянул из меня информацию, потому что он опытный, это его работа. Он каждый день этим занимается, его этому учили. А я маленький человек, у меня семья, в первую очередь я должен думать о семье. О собственной семье, а не о какой-то там колонизации космоса.

К тому же, ничего страшного не произошло. За нами и так следили, нас и так подслушивали, все, что я сказал Лещенко, он и так знал. Да и ничего важного я ему не сказал. Имена студентов, Ла-Шо-де-Фон… Какие тут секреты! А главное, сам Комин, он же не предупредил меня, чтобы я никому о нашей встрече не рассказывал. Это принципиальный момент.

Зато в среду, когда я поеду с Коминым в Ла-Шо-де-Фон, я дам понять ему, что он под колпаком. Намекну, он поймет. А когда поймет, может слить через меня какую-нибудь дезинформацию, чтобы сбить Лещенко с толку. Прекрасный план, по-моему. Прекрасный. Только почему же мне так плохо?

Нужно звонить Анатолию. Без него не обойтись.

Я достал телефон и набрал номер.

– Толик, давай выпьем сегодня.

– Ох, – в трубке раздался тяжкий вздох. У меня похолодело внутри, думал, откажет. – Ну, давай… – смиренно произнес Анатолий.

Толик родом из Кемерово, мы почти земляки. И да, он пьющий человек. Можно сказать, профессионально пьющий. Работает он вице-президентом Банка Ротшильда («другого Ротшильда, не того» – уточняет всегда Толик), специализируется на частных клиентах из российских регионов – нефтяниках, газовиках, областных царьках со свитами. Толик с ними пьет, они доверяют ему свои капиталы. Более эффективного менеджера в Банке Ротшильда, думаю, не было за всю его многовековую историю. Казалось бы, велика наука. А вот в том-то и дело, что велика. Я знал одного австрийца, он мог выпить две бутылки водки и сохранял такую ясность мыслей, что умножал и делил шестизначные цифры без калькулятора. Много лет он пытался делать бизнес в России, пил с кремлевскими чиновниками, с людьми из московской мэрии, поил хозяйственников и силовиков, и все без особого успеха. В конце концов уехал в Намибию и, по слухам, там наконец-то разбогател.

Стиль Толика был другим, он терял ясность мыслей после первого стакана. В его манере напиваться было что-то от шаманизма, возможно, за это луноликие и скуластые клиенты из Салехарда, Нижневартовска и Уренгоя его и ценили. Нескладный, тощий почти до прозрачности Толик обликом походил на ангела, который несет покой и умиротворение. Алкогольные трипы с ним чудесным образом обходилось без скандалов, ругани, драк, битой посуды и поломанной мебели. Без тягостных воспоминаний и угрызений совести, только ощущение приятной опустошенности на выходе.

Это было филигранное искусство. Кого попало вице-президентом швейцарского банка не назначают.

Со мной Толик тоже изредка выпивал. Проку от этого Банку Ротшильда не было никакого. Наверное, он делал это чтобы не растерять форму до следующей командировки в Салехард.

– План такой, – сказал Толик, когда мы встретились с ним через час. – Начнем для тонуса в «Нельсоне», если только там не показывают Премьер-Лигу, затем короткая передышка в «Акуле» на Гесснер Аллее, потом перемещаемся в Четвертый округ, там угар и преисподняя, а под занавес ползем в Вест поближе к моему дому, потому что в такси к этому моменту нас уже не посадят. Получается некая синусоида, – Толик нарисовал пальцем в воздухе волну. – Или тебе хотелось бы чего-то параболического? Или гиперболического?

– Синусоида меня вполне устраивает, – заверил я.

Секрет мастерства Толика был прост и сложен одновременно. Перед собутыльниками принято изливать душу, а это не всегда удобно, это требует усилий, часто разрушительных. Толику не нужно было ничего рассказывать. Как восточный лекарь, который ставит диагноз по пульсу или по роговице глаза и сразу назначает лечение, Толик обходился без лишних слов.

– Что-то ты задумчивый, – сказал он, когда мы уселись за стол, в заполненном шумными англичанами «Нельсоне». – Зря. Задумываться нельзя. Не в нашей с тобой ситуации, дружище.