Базельский мир

Я не верил своим ушам.

– Подожди, Томас! Подожди! – я схватил телефонную трубку обеими руками, словно боялся, что она убежит вместе с Томасом. – Что-то ничего не понимаю. Как ты умудрился в это вляпаться, дружище?! Я знаю этих космических колонизаторов… то есть, слышал о них, читал в интернете… Это же дешевая научная фантастика! На уровне комиксов. Как вместе с ними оказался ты? Разумный, взрослый человек!!! Алекс Кей какой-то!.. Кто он такой, этот Алекс Кей?! Почему Алекс Кей?! Почему не Капитан Америка!? Или не Человек-Паук?

Томас кашлянул, голос его стал серьезным, даже строгим:

– Пожалуйста, не надо этой злой иронии, Володя. Я знаю, в наше время почти не осталось моральных авторитетов. Но, слава богу, есть Алекс Кей, я счастлив, что делаю общее дело с таким человеком. Моя жизнь совершенно изменилась после того, как я… – Томас осекся, колеблясь, стоит ли продолжать, наконец, решился. – После того, как я приобщился к его духовным практикам.

– К духовным практикам? – переспросил я.

– Да, – сухо ответил Томас.

– У Алекса Кея есть духовные практики?

– Да.

«Чувство космоса!» – догадался я.

– Знаешь что… – продолжил Томас после короткой паузы, – сегодня вечером будет интересное мероприятие. Предаукционный показ работ в галерее «Слоу Арт». Художники решили пожертвовать часть вырученных средств нашей организации. Я участвую в организации этого показа. Приходи. Спокойно поговорить не удастся. Но минут пять-десять, думаю, найдем. И потом работы действительно интересные. Очень актуальное искусство. Ты должен прийти увидеть это! А сейчас, извини, убегаю! – В трубке раздались гудки.

Мой швейцарский друг Томас никогда прежде не говорил мне, что я должен что-то делать. Свои предпочтения и привязанности – будь то либерализм, пивной бар или любимый писатель, он обычно рекомендовал, или даже не рекомендовал, а предлагал к рассмотрению крайне деликатно: это хорошо, но ни в коем случае не обязательно… На этот раз Томас сказал: «должен прийти!», и я пошел.

С отношением к «актуальному искусству» мне в свое время помог определиться художник Николаев, с которым мы познакомились на посольском приеме еще в бытность мою журналистом.

– Что искусство, а что – нет? Это элементарно, старичок! – говорил он. – Если вещь стоит дороже ста тысяч, значит, искусство, если дешевле, значит, профанация.

Сам Николаев стотысячную планку успешно перевалил. Он тиражировал портреты Ленина кислотной расцветки, городил леса из кремлевских башен. Смотреть на это было больно, однако ж, художественно-арифметические выкладки Николаева оказались полезны в моем часовом бизнесе. Если кто-то из заказчиков спрашивал, почему за тикающую безделушку, даже не украшенную бриллиантами, просят как за роскошный автомобиль, я отвечал: «Понимаете, это не просто часы, это произведение искусства. Воспринимайте это как кинетическую скульптуру у вас на запястье, что-то уровня Дэмиена Херста или Джеффа Кунса». И хотя большинство моих заказчиков смутно представляли себе, кто такие Дэмиен Херст и Джефф Кунс (впрочем, как и я), это работало, и за это я был очень признателен современному искусству.

Галерея «Слоу Арт» делила с десятком других галерей огромное здание бывшего пивзавода на Лимматштрассе. Это можно было принять за нравственный прогресс – искусство вместо пива, если только наблюдать со стороны и не заходить внутрь. Как-то раз я попал здесь на вернисаж, где представляли инсталляцию из мертвых щенков. Щенки были ненастоящие, но сделаны очень правдоподобно. И ажиотаж, помнится, поднялся большой. «Весь Цюрих» пришел посмотреть на несчастных животных. Это была прекрасная возможность встретить нужных людей, которых в других обстоятельствах, без помощи актуального искусства, встретить было очень сложно.

При виде толпы у входа в «Слоу Арт» у меня нехорошо кольнуло внутри: «Неужели опять щенки? Неужели и Томас туда же?». Но нет, обошлось. Проникнув внутрь и бросив беглый взгляд по сторонам, я не обнаружил ничего особо скандального ни на стенах, ни в расставленных повсюду скульптурах. Зато обнаружил Томаса, он что-то объяснял двум важным посетителям в дорогих костюмах. Томас тоже увидел меня и сделал знак, что сейчас освободится и подойдет. Долгожданное обретение судьбы, общей со всем человечеством, пошло на пользу моему Томасу. По крайней мере, внешне. Он как-то весь подобрался, приосанился, приоделся, у него появился яркий шелковый платок, краешком выглядывающий из кармана модного пиджака. Полюбовавшись Томасом, я отправился любоваться актуальным искусством.

Одно из произведений показалось мне довольно любопытным. Это был диптих. Слева – жирная серо-коричневая гусеница, вся в волосках, складках, комках слизи. Справа – симпатичная разноцветная бабочка. В затейливом, тщательно прописанном узоре на огромных крыльях угадывались сплетенные в любовных объятиях человеческие тела. Называлось творение «Космический путь к себе». Перехватив бокал игристого вина, я принялся рассматривать узор.

– Как вы это находите? – услышал я. Повернувшись, увидел рядом даму в изящном красном тюрбане на голове. Дама улыбнулась, приоткрыв ряд безупречных керамических зубов.

Я повременил с ответом, подбирая обтекаемую формулировку.

– Интересно, очень интересно. Только пока не очень понятно, где тут путь и почему он космический…

– Как же?! – дама оживилась. – Гусеница и бабочка! Гусеница – символ земного существования. Она ползает по земле, питается грубой пищей. Ползает-питается-испражняется. – Дама с немецкой серьезностью, без тени смущения, подчеркнуто отчетливо произнесла слово «испражняется». – Такова жизнь гусеницы, ползающий кишечник и ничего более. Бабочка – нечто совершенно другое, это небесное создание, она парит, она пьет нектар, – Дама описала изящную дугу бокалом с вином. – Нектар – сок любви цветов. Она не соприкасается с грязью, лишь с органами размножения цветов. Бабочка – ангел любви. А ведь с точки зрения науки, гусеница и бабочка – один и тот же биологический вид, только на разных стадиях развития. И с человеком это тоже возможно. Тот, кто сегодня гусеница, завтра может стать бабочкой. Это и есть путь. А почему он космический? Потому что в космосе в человеке откроется новое сексуальное измерение. Оно заложено в нас, но пока не открыто. Нужно стараться открыть его, найти космический путь к себе.

«Сколько ей лет? – гадал я, пока дама говорила. – Лицо, зубы, грудь – это понятно, все сделанное. Выдают руки. На поиски нового сексуального измерения тут ушло не менее полувека».

– Вы так увлекательно рассказываете, а не вы ли автор этой картины? – выдал я предположение-комплемент.

– Что вы! – польщенно улыбнулась дама. – Я не художник. Просто я интересуюсь этой темой.

– Космической колонизацией?

– И этим тоже, – немного уклончиво ответила дама, давая понять, что колонизация колонизацией, но узор на крыльях бабочки тут важнее.

– Вы слышали что-нибудь о «друзьях Кея»? – спросил я.

– Конечно, – кивнула дама. – Я им симпатизирую. Поэтому я здесь.

«Ага, вот они какие, коминские сторонники, – подумал я, – вот чего им нужно. Новое сексуальное измерение для тех, кому за пятьдесят. Это многое объясняет».

– А с самим Алексом Кеем вы случайно не встречались?

– Нет, что вы! – всплеснула руками дама. – Алекс Кей живет в Тибете. Он совершенно недоступен.

– В Тибете? – переспросил я.

– Да, его прячут монахи. Алекс Кей, – произнесла дама с придыханием. – Это великий человек. Он как Мандела. Или даже Ганди. Только молодой.