Базельский мир

– Через два часа будем на месте! – объявил Комин.

«Два часа! Чтоб ты лопнул!» – мысленно обратился я к его довольной физиономии в зеркале заднего вида, потом взглянул на часы и моментально протрезвел. Шапировского «открытого сердца» на моем запястье не было! Вместо него – золотой «ролекс дайтона» с черным керамическим безелем. Несколько секунд я бессмысленно пялился на это сокровище ценой в тридцать тысяч долларов, потом медленно начал соображать. «Дайтону» я узнал, это были часы Толика, как они оказались на моем запястье, я решительно не помнил, но если у Провидения осталась хоть капля благорасположения ко мне, «открытое сердце» должно быть у Толика. Дрожащими руками я вытащил из кармана телефон и набрал номер. Толик ответил сразу:

– В пятом отсеке живые есть? – это была его любимая похмельная прибаутка.

– Есть немного, – ответил я. – Толик, у меня твои часы…

– Все правильно! А у меня – твои! – раздалось в трубке.

Я поднял глаза в потолок машины:

– Слава тебе, господи!

– Мы ж с тобой поменялись, забыл, что ли? – перекрикивал шум далекой толпы Толик. – Ты сказал, что ты это «открытое сердце» носить боишься и отдал их мне.

– Боюсь? – переспросил я.

– Ну да, сказал, что они на тебя давят. Психологически.

– Так сказал?

– Да. Ты еще много чего вчера говорил, – продолжал Толик. – Про космос, про семьсот лет жизни. Публика рыдала. Ты в этот бар, где мы вчера закончили, почаще заходи. Тебе там будут бесплатно наливать.

– О боже, – простонал я. – Толик, послушай. Эти часы, «открытое сердце», они не мои. Они очень ценные. Ты с ними, пожалуйста, аккуратнее. И давай сегодня вечером встретимся, поменяемся обратно.

– Сегодня не могу, – ответил Толик. – У меня через сорок минут самолет, – тут до меня дошло, что шум толпы в трубке – это звуки аэропорта. – Улетаю в Москву, потом в Сургут. Вернусь через десять дней, тогда и поменяемся. За часы не переживай, своей «дайтоной» отвечаю. Ты же мне ее сосватал, говорил, лучше часов не бывает. Так что не боись!

Толик дал отбой, а я продолжал сидеть и смотреть на трубку, будто ожидая, что кто-нибудь еще позвонит и расскажет мне, что же, черт возьми, вчера было.

Но никто больше не позвонил. После Невшателя мы свернули с автобана и поехали через невысокий горный перевал. Меня сразу же укачало. Я попросил остановить машину и бегом припустил к кустам. Пока меня выворачивало, Комин прогуливался по обочине и любовался видами.

– Красиво тут! – сказал он, когда я вернулся на место. – Мне очень нравится.

Я жадно припал к бутылке с водой. Когда напился, смог прохрипеть:

– Часовой ландшафт.

– Часовой ландшафт! Гениально! – воскликнул Комин. – Ну-ка расскажи.

Я сделал несколько глубоких вдохов и вытер испарину со лба. И начал рассказывать. Короткими фразами, будто перебежками.

– На южной части перевала больше солнца. Народ занимается виноделием. А там, в Юрской долине, холодные ветра. С севера. Виноград растет плохо. Зимой холодно. Сыро. Метет. Люди по домам. Протестанты. Вера бездельничать запрещает. Нашли занятие. Делают часы. Заказы из Женевы. Горы невысокие. Логистика без проблем. Все одно к одному. Так сложилось. До сих пор большую часть швейцарских часов делают здесь.

– Надо же! – восхитился Комин. – Ну, ты как?

– Плохо, – признался я.

– Садись, я аккуратно поеду.

Мы покатили дальше. Боясь, что меня опять укачает, я осторожно косился в окно. Пейзаж за окном, сдержанный в размерах, красках и пропорциях, будто бы тоже принявший протестантство, действовал успокаивающе.

– А ты молодец! Информацией владеешь! – похвалил меня Комин. – А ты, например, знаешь, где появилась первая в истории республика анархистов?

– У Махно, наверное…

– А вот и нет! Здесь! – радостно сообщил Комин. – Вот в этой самой долине. На полвека раньше Махно. Ну, может, не совсем республика, скажем так, административное образование. И обошлись без тачанок и большой стрельбы, но, что интересно, организовал и возглавил все это дело наш человек – Михаил Бакунин! Он считал швейцарских часовщиков передовым отрядом мирового пролетариата. Так и было – все поголовно грамотные, работящие, с головой на плечах. Он объяснил им теоретические основы анархизма, а на практике многому сам учился у них. Они отказались платить налоги в федеральный центр, точнее, платили только ту часть, которую сами считали справедливой, отказались отдавать своих рекрутов в армию, сказав, что если что, будут защищать себя сами. Учредили свою собственную полицию. Закончилось все довольно традиционно, анархисты перегрызлись друг с другом, но все равно – это был первый опыт, замечательный опыт!

– Ты решил пойти по стопам Бакунина? – ехидно спросил я. – Основать здесь новую республику анархистов? Или космических колонистов?

– Я вижу, ты пришел в себя, – улыбнулся Комин. – Новую республику основывать не будем, но на часовщиков у меня большие надежды.

– Объясни уже, наконец, что тебе от них надо. И с кем ты собираешься встречаться?

– Есть группа старых мастеров. Хранители традиций, так сказать. Они очень недовольны тем, что сейчас происходит в часовой индустрии, все эти международные корпорации, глобализация, вывод производства в Китай и так далее. Они решили объединиться и устроить акцию протеста на следующем БазельУорлде, стенд там арендовали, готовятся очень серьезно.

– А ты здесь причем?

– У нас есть некоторые точки пересечения, – туманно произнес Комин, – но дело даже не в них. Главное, что эти заслуженные аксакалы будут участниками выставки и будут протестовать. Наша задача – этот протест радикализировать и добавить свои требования.

– Радикализировать, – повторил я. – Даже страшно подумать, что ты под этим словом подразумеваешь.

– Ничего страшного, – заверил Комин. – Человеческих жертв не будет. Ты меня знаешь. Но твою озабоченность я разделяю, нам сейчас важно не спугнуть дедушек. Произвести хорошее впечатление. Поэтому я и взял тебя с собой, представлю тебя как влиятельного российского журналиста. У тебя тоже болит душа за будущее швейцарской часовой индустрии. Так болит, что аж весь позеленел, мешки под глазами и руки трясутся. – Комин еще раз оглядел меня. – Пожалуй, ты очень правильно сделал, что напился. Влиятельный российский журналист именно так и должен выглядеть.

За разговорами мы въехали в пригороды Ла-Шо-де-Фон, застроенные аккуратными домиками из светлого камня с черепичными крышами во французском стиле. Перед одним из них автомобильный навигатор сообщил нам, что мы достигли цели.

Комин припарковал машину у невысокой ограды из вечнозеленых кустов и позвонил в звонок.

Из дома вышел высокий старик в домашней кофте.

– Добрый день, добро пожаловать! – сказал он по-английски с сильным французским акцентом. – Меня зовут Кристоф Амман. – Он крепко пожал нам руки.

– Погода сегодня хорошая, поэтому мы расположились в саду. – Амман показал на стол, накрытый под платаном. – Моя жена запрещает мне курить дома, – он со вздохом продемонстрировал свою дымящуюся трубку. – В ресторане курить нельзя, дома курить нельзя, ужасные времена!

– Тебе вообще курить нельзя, лучше подумай о своем здоровье! – из дома вышла приятная женщина средних лет в фартуке и полотенцем в руках.

– О! А вот и моя жена! Достаточно только помянуть ее, и она появляется! – засмеялся Амман. – Дорогая, у нас гости из России!