Беатриса в Венеции. Ее величество королева

По тропинке, ведущей к морю, еще можно было добраться до Сегестской равнины, но не всей процессии, а только одному человеку. Рикардо послал Вольпино предупредить об опасности ожидающих там королеву товарищей.

— У Вольпино ноги проворные, — заметил Торо, — он свое дело сделает... А мы-то что же будем делать?

— Я должен переговорить с государыней, — отвечал молодой полковник, — а ты не спускай глаз с красных.

Дав шпоры коню, он возвратился к хвосту кортежа. Карета стояла на своем месте; Каролина нетерпеливо глядела в окно. Он объяснил ей положение дела и спросил:

— Как угодно будет решить вашему величеству?

— Во всяком случае не отступать! — гневно отвечала Каролина Австрийская.

Препятствия, с которыми ей приходилось встречаться, раздражали ее в последнее время более, чем прежде.

— Позволяю себе откровенно высказаться перед вашим величеством, — очень почтительно, но твердо возразил Рикардо. — Мы усмотрели сию минуту, что англичан здесь более, чем можно было ожидать. Если они нападут на нас, то все с нашей стороны усилия, как бы геройски мы не отбивались, будут бесполезны. Отступление при таких обстоятельствах благоразумно и не позорно. Гениальнейшим полководцам мира случалось отступать...

— Разве я уже больше не королева Неаполя и Сицилии, что мне смеют нагло преграждать дорогу?!

— Что они не посмеют задержать вас, в этом я уверен. Но вам невозможно, государыня, явиться перед ожидающими вас калабрийцами в сопровождении английского, хотя бы и почетного, конвоя.

— Ну, распоряжайтесь, распоряжайтесь сами, как знаете, — иронически и досадливо промолвила королева. — Вы же сами вынудили меня предпринять эту рискованную поездку.

Молодой человек чувствовал себя оскорбленным, раздосадованным и возразил:

— Осмеливаюсь всепочтительнейше доложить вашему величеству, что если вы рискуете быть оскорбленною, то я рискую быть расстрелянным. Остальные же калабрийцы, покинувшие по вашему повелению свою родину, наверно, будут истреблены...

Ранее, чем он договорил, он уже раскаялся в своих словах, поняв, что так обращаться с женщиной невеликодушно и во всяком случае жестоко.

Каролина побледнела; губы ее дрожали; на глаза навернулись слезы. Он постарался загладить свою ошибку.

— Простите, ваше величество, простите меня... Опасность, угрожающая вам, слишком волнует меня... Я готов отдать всю мою кровь, лишь бы моя королева не проливала слез.

— Ага! — воскликнула Каролина Австрийская, — меня упрекают в жестокости, в бессердечии, в зверстве... Но никто не знает, что я страдаю, как не страдало ни одно Божье создание.

В эту минуту к карете подбежал запыхавшийся калабриец, посланный Торо, который просил дальнейших приказаний, ибо англичане начинают выходить из своей засады, спускаются к дороге с двух противоположных холмов. Услыхав это, Каролина быстро распахнула сама дверцу кареты и спустилась на дорогу.

— Надо драться! — воскликнула она. — Нам надо пробить себе дорогу. Если вы боитесь, так я не боюсь. Я ваша королева, я властна в вашей жизни и смерти. Я ничего не боюсь.

Глаза ее блистали. Выражение лица было отважное. Она была прекрасна и величава. Все присутствовавшие калабрийцы невольно тесно окружили ее и с искренним увлечением кричали: «Да здравствует королева!»

Обведя всех глазами, она громко спросила:

— Значит, я могу положиться на вас?

— Мы за тебя костьми ляжем! — был единодушный ответ.

— В таком случае — вперед! Я с вами. Если англичане осмелятся на нас напасть, мы ответим огнем на огонь, насилием на насилие. Нечего медлить и нечего больше скрывать наши намерения.

Тем временем уже совсем рассвело. С пункта, на котором происходила эта сцена, были ясно видны красные мундиры, двигавшиеся на прилежащих холмах. Они направлялись в глубь долины, где пролегала дорога. Спешившийся Рикардо стоял неподвижно, прислонясь к своему коню. Он был так раздосадован вмешательством королевы в дело, которое неминуемо должно было привести к ее же собственной погибели («И погибели Альмы», — невольно болезненно пробегало в его мыслях), что он сам себе не доверял, боялся сказать слово, чтоб еще пуще не усугубить опасности. Наконец, овладев собой, он решился подать голос:

— Если вашему величеству угодно, чтобы я умер с угрызениями совести, с сознанием, что я вовлек вас в опасность, которой не имел возможности устранить, то я готов драться с англичанами... Я клялся посвятить жизнь моей королеве... Но ради ее прихоти, исполнение которой грозит неминуемой опасностью ей же самой... Я еще раз решаюсь доложить, что государыне следует отменить данное сейчас приказание, чтоб не лишать бесплодно жизни тех, кто по ее призыву явился для ее защиты. Умоляю вас, государыня, подумайте, какое торжество готовите вы для англичан... Они получают возможность открыто обвинять в противодействии законному порядку лицо, обязанное по своему положению наблюдать за охранением закона...

Каролина кусала побелевшие губы; она боролась между гордостью и благоразумием, хотела было прервать полковника, но он все-таки продолжал свою речь, и самая возможность высказаться настолько уравновесила его самообладание, что голос его был ровен и спокоен. А это спокойствие действовало на королеву внушительнее врага.

— Стычка с англичанами, даже если мы одолеем, будет гибельна для вашего плана. Доселе англичане (что бы они не имели в виду) формально союзники и даже охранители короля и королевы. Только тогда, когда государь сам вновь возьмет в свои руки бразды правления, с этими чужеземцами можно поступать, как с посягателями на свободу нашей родины...

— Другими словами, полковник, — прервала королева, почти задыхаясь от гнева, — вы мне советуете обратиться в бегство.

— Нет, государыня, просто вернуться к себе на виллу.

— Ну, а вы сами?

— А я? — решительным тоном отозвался Рикардо. — Я останусь на своем месте; я буду охранять дорогу вашего величества, чтоб воспрепятствовать погоне... Я поклялся пожертвовать ради вас жизнью, и мне все равно, когда придется принести эту жертву. Поверьте, государыня, что я не ради себя, а ради вашего спокойствия, во имя благоразумия настаиваю на моем мнении.

Видно было, что в душе этой женщины бушует страшная буря; гнев доходил до крайних пределов возможного.

— Хорошо, я согласна, — почти прошипела она. — Но... но наступит время, когда я жестоко отомщу за все, что меня заставили выстрадать.

Альма, все время не шевелясь и слова не проронив, стояла за королевой у подножки кареты.

— На коней! — крикнул Рикардо. — Мулов надо гнать в галоп, и через час вы будете дома... Медленно ехать рискованно...

— А Альма? — спросила королева, все еще как будто колебавшаяся.