Беатриса в Венеции. Ее величество королева

Лорд Бентинк всегда ездил не только без конвоя, но и без лакея. Придворные, знавшие, как ненавидит его королева и как она хитра, дивились его смелости. Он же только отшучивался, объясняя, что его ярко-красные солдаты расставлены везде вблизи его пути очень расчетливо, не только для его безопасности, но и для отвода глаз его врагов, которые не догадываются, что его оберегают, кроме того, и солдаты невидимые.

Флоридия, как и другие, дивилась бесстрашию английского дипломата, ибо он рассказал ей, между прочим, что не далее, как вчера вечером, к нему на виллу пробрался известный заговорщик граф Бучето, старшина братства св. Павла, имея намерение войти в соглашение с английским правительством по осуществлению в Сицилии либерального переворота. «Но я его приказал арестовать и посадить в тюрьму», — закончил свой рассказ Бентинк.

Рассказ об этом эпизоде произвел на герцогиню особенное впечатление, потому что днем ранее граф Бучето предлагал ей самой принять участие в замыслах братства. Теперь она благословляла судьбу, что отказалась, иначе Бентинк не затруднился бы отдалить ее от короля, а, может статься, еще серьезнее навредить ей.

XXIV

Радость Фердинанда IV отравлена: и обожаемая Флоридия заговорила о политике

Часовой, ветхий бурбонский ветеран, дремотно охранявший вход в королевскую виллу, встрепенулся и чуть было не взял на караул перед фавориткой государя. Обшитый золотыми галунами швейцар с золотой булавой низко ей поклонился. Но она, не обратив на него внимания, быстро прошла вестибюль и поднялась по лестнице. Тем не менее швейцар нагнал гостью и, склонившись очень низко, доложил:

— Его величество видели издали карету вашего сиятельства и изволили отложить свой завтрак до вашего приезда.

Она продолжала подниматься, на первой площадке ее почтительно встретил хорошо знакомый ей мажордом, тот самый, который несколько дней назад встречал королеву Марию-Каролину. С ним Флоридия удостоила заговорить:

— Дорога меня ужасно утомила. Прежде всего я хочу кушать.

— Госпожа герцогиня имеет в виду провести здесь ночь? — спросил мажордом.

— Право, не знаю. Может быть, государь пожелает закончить партию в шахматы, которую нам помешали довести до конца прошлый раз...

Они вошли в одну из комнат, обыкновенно отводимых герцогине, которая считала необходимым привести в порядок свой туалет.

Король между тем нетерпеливо шагал по комнатам, ожидая гостью. Для него это посещение было очень кстати, он истерзался одиночеством, невозможностью ни с кем откровенно поговорить. Сегодня он решился рассказать ей все свои опасения, все свои заботы и посоветоваться с нею. Старый Фердинанд был глубоко убежден в искренней бескорыстной любви к нему этой молодой особы, а также и в ее уме. К тому же она так умела успокаивать его раздражительность, рассеивать его мрачные мысли, забавлять и веселить.

Ему особенно было дорого в фаворитке отсутствие какого бы то ни было нравственного сходства с королевой. Флоридия это понимала и старалась всеми мерами поддерживать в нем это предположение. Она избегала досаждать ему разговорами о политике и почти во всем с ним соглашалась.

К тому же, по внешней красоте обе эти женщины были диаметрально противоположны...

Нетерпение короля возрастало с минуты на минуту. Во-первых, он был голоден, а без прелестной гостьи ни за что не хотел завтракать. Во-вторых, он просто жаждал поскорей с ней увидеться. Не цепляйся он все еще за этикет, связанный с королевским достоинством, он давно бы побежал ей навстречу.

Тот же дворцовый этикет не позволял ему спросить у прислуги, что задержало гостью. Он даже начинал сомневаться, не обманули ли его собственные глаза; может быть, кто другой приехал. Фердинанд начинал, по своему обыкновению, чертыхаться вслух.

Наконец дверь распахнулась, и камер-лакей доложил:

— Ее сиятельство герцогиня Флоридия...

Фердинанд не выдержал, громко воскликнул: «Наконец-то, наконец!» — ринулся к двери и, по внушению своего желудка, не менее энергично повелел подавать на стол сию же минуту.

Красавица остановилась на пороге; лицо ее выражало неудовольствие, оскорбление. Когда слуга вышел, король по обыкновению прикоснулся губами к ее челу.

— Что с вами? — спросил он тревожно, — что случилось?..

Она ответила раздраженным жестом, как капризный ребенок:

— Ваше величество очень забывчивы. Едва ли вы когда думаете о вашей маленькой герцогине... Лакеи вашего величества позволяют себе оскорблять ее в вашем присутствии.

— Что такое тебе взбрело на ум? — воскликнул в испуге король, не понимавший, чем провинился. — Я тебя позволяю оскорблять?! Полно, полно, девочка... Или это ты так болтаешь, чтоб не дать мне времени распечь тебя за то, что ты долго ко мне не шла? Да говори же: зачем это милое личико хмурится?.. — Он обнял ее, притянул к себе и снова поцеловал в лоб. — Ну, скажи... Скажи же, что я такое забыл? Чем я мог огорчить тебя?

— Ни за что... Если ваше величество забывает обещания, которые ему, как монарху, следовало бы исполнять, то... то я действительно огорчена... Конечно, не за себя, а за моего короля... Эта забывчивость унижает его самого, а не мое достоинство... Но вот, я сказала и не хочу больше вспоминать. Я преклоняюсь перед моим государем по-прежнему.

Конечно, Фердинанд этим не удовольствовался. Он продолжал допытываться о причине огорчения своей очаровательницы да кстати, между прочим, жаловался на свое одиночество, объяснял, как ее приезд ему радостен. Она казалась растроганной, тоже обняла его, склонила ему на грудь головку и наконец тихо произнесла:

— Разве ваше величество не заметили, что камер-лакей, докладывая обо мне, назвал меня ее сиятельством вместо ее светлости.

— Ах, черт бы меня побрал! — воскликнул король, вспомнив, что обещал дать Флоридии титул светлейшей.

Обещание это он дал в момент пылко разгоревшейся старческой страсти. Остыв же, он решил, что такой титул при настоящих обстоятельствах мог бы возбудить неудобные для него толки. Потом забыл, в надежде, что и она забудет.

Мажордом доложил, что кушанье подано. Король приказал ему сказать дежурным камер-юнкеру и камергеру, что он освобождает их от обязанности служить при его трапезе.

Флоридия как будто не перестала еще дуться, сев за стол, и едва касалась яств. К концу завтрака король выслал из комнаты всю прислугу и не без раздражения сказал:

— Неужели мне суждено постоянно видеть около себя мрачные, недовольные физиономии! Улыбнись ради Бога, моя девочка.

— Ведь не я, ваше величество, недовольна, а вы сами сердитесь на меня за то, что я осмелилась напомнить...

— Нет же, нет! Совсем я на тебя не сердит. Только и королю приходится иногда сдерживать свои желания... С титулом надо обождать; воспользуемся первым подходящим случаем... А теперь... так, ни с того ни с сего... это возбудило бы зависть, ревность... Много неприятностей для меня вышло бы.

— Я понимаю! Зависти я, конечно, не допускаю. Но ревность?! Ваше величество боится разгневать государыню.

Фердинанд, не поняв иронии, отвечал:

— Что же делать, драгоценная ты моя! Эта женщина всегда на меня наводила страх. А все обрушившиеся на меня несчастия последнего времени еще пуще обострили ее характер. Мы хоть и не живем вместе, а все-таки с ней нельзя не считаться...

— И все-таки вашему величеству от этого не легче...

Король открыл рот, желая что-то возразить; она его перебила: