Бедные углы большого дома
Шрифт:
— Ахъ, Боже мой!..
— Нтъ, нтъ, вы мн основательно отвтьте, этимъ ли кормятъ дтей у вашихъ родственниковъ?.. А я вамъ вотъ что скажу: надо или школу содержать, или покровительствовать бднымъ учителямъ-иностранцамъ, что-нибудь одно, что-нибудь одно…
— Послушайте! — воскликнула Скрнницына.
— Нтъ-съ, не буду и слушать, и не говорите! Если я и начала говорить съ вами, такъ только для того, чтобы дать вамъ почувствовать, что благородные люди понимаютъ васъ, насквозь понимаютъ. У-у, какъ! сощурила чиновница глаза и ткнула указательнымъ пальцемъ въ воздухъ. — А то бы я и не стала говорить съ вами; я не говорю съ «такими» женщинами!
Скрипицына вскочила, послдняя фраза поразила ее.
— Вонъ! — крикнула она, не владя собою.
— Постойте! — воскликнула чиновница. — Я за тмъ и пришла, чтобы сказать вамъ, что никогда, никогда нога
Но этимъ не кончилось; этимъ только, такъ сказать, началась суть романа Скрипицыной. Чиновница взяла изъ школы свою дочь и, должно-быть, «обгала» многихъ, потому что за ея дочерью начали убывать и другія ученицы. Большой домъ, а за нимъ и другіе дома, и весь кварталъ начали бить въ набатъ о длахъ Скрипицыной. Одни говорили, что у нея худо учатъ, другіе, что у нея худо кормятъ, третьи, что она развратничаетъ. Добрые граждане предостерегали другъ друга отъ опасности, и даже самые страшные враги теперь самоотверженно забыли свои личные дрязги, стараясь помогать другъ другу въ распространенія слуховъ. Добрая сторона человческой природы взяла верхъ надъ злой. Боле всхъ другихъ отличались въ успшномъ распространеніи слуховъ сестры Скрипицыной по профессіи. Madame Mitrofanoff клялась, что Скрипицына близка не только съ учителемъ французомъ, но и завлекаетъ другого учителя, что французъ узналъ объ этомъ и вышла сцена такая, такая сцена, что «ахъ и не говорите!» Mademoiselle Petroff съ гримасой объясняла, что Скрипицына едва ли можетъ учить дтей, что она была и въ институт послднею ученицею, въ томъ самомъ институт, откуда сама mademoiselle Petroff вышла первою, что, конечно, можетъ-быть, Скрипицына посл училась, но это едва ли правда, такъ какъ mademoiselle Petroff видла сама своими глазами одно изъ писемъ Скрипицыной, «съ двадцатью ошибками, съ двадцатью, можете себ представить!» Madame Glanz и mademoiselle Rondeau говорили еще боле, и особенно опасна была mademoiselle Rondeau, которая ровно ничего не говорила, а только со вздохомъ восклицала на вс разспросы о Скрипицыной: «Богъ съ ней! мн только страшно за ея воспитанницъ! Бдныя, бдныя дти!» Родители этихъ воспитанницъ приходили въ ужасъ и чувствовали, какъ морозъ пробгалъ по ихъ кож. Вс поименованныя мною женщины держали школы, тоже хотли приносить пользу отечественному просвщенію, какъ же имъ было не говорить дурного про Скрипицыну? Это все въ порядк вещей и отъ этого-то всякое дло у насъ и идетъ такъ успшно впередъ, длаетъ изумительные успхи при помощи братьевъ по профессіи!..
Съ убылью ученицъ убывали и средства Скрипицыной. Ея школа, какъ и вс наши частныя школы, была открыта для хлба, и запасныхъ денегъ не было; въ нее, тоже какъ во вс русскія школы, сначала хлынуло много народу, вчно поддающагося золотымъ надеждамъ; теперь эти надежды были обмануты, народная волна бжала прочь, и корабль становился на мель. Пришлось отказать нсколькимъ учителямъ, послдней школьной приманк; пришлось не платить остальнымъ двумъ и забирать все, что можно, въ долгъ.
— Лавочники, сударыня, ужъ очень насъ одолли, — говорила Даша госпож, прибирая въ комнат. — Скоро ли вы, говорятъ, долги-то отдадите. Нахлбницъ разныхъ, сиротъ неблагодарныхъ держите, а въ лавки не платите…
— Ахъ, Даша, я всмъ заплачу, — произнесла Скрипицына, пропуская безъ замчанія намекъ на Варю.
— Знаю, барышня, только очень ужъ ругаются они…
— Богъ съ ними, я ихъ прощаю! — трогательно отвчала госпожа и кротко вздыхала, поднимая въ потолку потухающіе глаза.
Въ это тяжелое время подоспла новая, но не неожиданная бда. Василій Николаевичъ Скрипицынъ оканчивалъ курсъ ученія и выходилъ въ офицеры. Уже часто въ послднее время примрялъ онъ на голову мховую гусарскую шапку и мечталъ объ этой красивой форм съ шнурочками и побрякушками. Также часто пробовалъ онъ расчеркиваться для практики «корнетомъ Скрипицынымъ», но, къ сожалнію, выйти въ гусары не представилось средствъ. Весна — пора цвтовъ, пора любви и, можетъ-быть, поэтому самаго сильнаго истребленія денегъ. Въ это время во вс концы Россіи несутся грамотныя и безграмотныя письма, гласящія: «Любезные родители, я, слава Богу, здоровъ, выхожу въ полкъ, то пришлите мн триста рублей денегъ». Получая эти письма, провинція приходить въ ужасъ; мамаши, нашивавшія для сыновей всякихъ принадлежностей мужского туалета изъ
домашняго холста, никакъ не подозрвали, что сынкамъ понадобятся еще и деньги, и какія деньги! Триста рублей — да этого мамаш въ провинціи на два года хватаетъ! И вотъ провинціалы-родители бгаютъ изъ дома въ домъ занимать триста рублей, а провинція шепчетъ: «ну, петербургскіе сынки протрутъ глаза батюшкинымъ деньгамъ!» Въ эту же пору явился и Василій Николаевичъ къ сестр съ требованіемъ трехсотъ рублей на обмундировку.— Мн нужно блье, — говорилъ онъ: — нужны разныя мелочи; ты, пожалуйста, выдай мн на это денегъ, посл изъ оброка крестьянъ вычтешь.
— Другъ мой, я не могу себ сдлать всего вдругъ, мои дла идутъ плохо, — говорила сестра.
— Помилуй, ты взяла къ себ эту двчонку, значитъ, у тебя есть средства, а мн не хочешь въ долгъ дать, — разсердился брать.,
Скрипицына потупила голову; ей хотлось сознаться, разумется, драматическимъ тономъ, что Варя взята по другимъ соображеніямъ, что она приноситъ не убытокъ, а пользу, по сознаться въ этомъ значило отказаться отъ званія благодтельницы, а это было не въ силахъ Скрипицыной, несмотря на все появившееся въ ней въ послднее время смиреніе.
— Попробуй създить къ Дикобразову, можетъ-быть, онъ дастъ теб взаймы, — начала она.
— Мн хать къ нему? Унижаться? — воскликнулъ Василій Николаевичъ. — Нтъ! Если ты не хочешь этого сдлать, то я и подавно не могу. Моя жизнь впереди, а не хочу войти въ свть съ именемъ нищаго.
— Мой другъ, что же длать? — убивалась сестра.
Василій Николаевичъ шагалъ по комнат.
— Ты пойми, я отъ гусарскаго мундира отказываюсь, чтобы не разорять тебя, я отказываюсь отъ своего призванія, — желчно говорилъ онъ. — Ты только вздыхать умешь, когда людямъ нужна помощь! Ты губишь меня… И если бы я требовалъ подарковъ, жертвъ, а то я прошу въ долгъ. Ты получишь эти деньги обратно… Не бойся, я не отрекусь отъ уплаты.
— Другъ мой, другъ мой, пойми, что я нищая! — воскликнула сестра.
— Нищая! — бросился къ ней братъ. — Нищая, а въ шелковыхъ платьяхъ ходишь, бирюльки разныя покупаешь, французишку содержишь; ты думаешь, я ребенокъ, не понимаю ничего?
— Мои отношенія къ нему святы! — зарыдала сестра. — Неужели ты-то этого не знаешь? Господи, Господи, до чего я дожила!
— Полно хныкать! Довольно я видлъ слезъ, пора покончить съ этими комедіями! Позжай къ Дикобразовымъ и проси у нихъ денегъ, но на себя проси, слышишь, на себя проси!
Въ голос Василія Николаевича было нчто свирпое, безпощадное; его молодое личико было грозно.
— Я не поду, — зарыдала сестра.
— Подешь! Слышишь: подешь! Если ты откажешься отъ этого, то я здсь, въ твоей комнат, передъ твоими глазами застрлюсь!
— Ахъ! — истерически крикнула сестра, и въ ея ушахъ уже раздавался звукъ будущаго выстрла.
Пришлось хать къ Дикобразовымъ, просить у нихъ денегъ.
— Помилуйте, вдь вы школу содержите, у васъ должны быть средства, — отвтили Дикобразовы на просьбу.
— Моя школа падаетъ, она мн убытокъ приноситъ, — говорила Скрипицына.
— Такъ бросьте ее, идите въ гувернантки.
— Въ гувернантки! — ужаснулась Скрипицына, и ея воображенію представилась картина жизни въ гувернанткахъ.
Эта жизнь заставляетъ человка отказаться отъ всхъ своихъ привычекъ, заставляетъ его подлаживаться подъ новые характеры, навлекаетъ на него сотни выговоровъ; на эту жизнь трудно ршиться въ т годы, въ какихъ была Скрипицына. По ея тлу пробжала дрожь.
— Ни за что, — проговорила она:- лучше умереть!
— Хорошо, если умрете; а если жизнь протянется, тать надо же найти средства къ существованію, — холодно замтили ей.
Переговоры кончились ничмъ. Скрипицына не спала всю ночь посл этого визита и перебирала вс вещи, думая, что бы такое продать, чтобы достать денегъ. Но за что она ни бралась, все было такъ ничтожно по своей стоимости, все было поддльное, ненужное, лощеное только снаружи.
— А вдь за все деньги платила! — какъ-то тупо произнесла она, качая головою, и развела руками.
Ея умъ, повидимому, началъ ей измнять. Что-то недоумвающее и трусливое выражалось въ ея помутившихся глазахъ. На слдующій день явился Василій Николаевичъ.
— Ну, что? — спросилъ онъ.
— Не дали, — отвтила сестра.
— Надо еще къ кому-нибудь създить, — возразилъ братъ.
— Некуда больше хать. Вотъ продай мои часы и серебро.
— Что за это дадутъ! — съ пренебреженіемъ воскликнулъ братъ.
— Что бы ни дали, но больше ничего нтъ для продажи, — отвтила глухо сестра и еще глуше прибавила:- и не зди ко мн, что теб ко мн здить?