Бедные углы большого дома

— Ты знаешь, мой другъ, — говорила она:- что именно за эти манеры у графовъ Дикобразовыхъ, нашихъ родственниковъ, не принимаютъ армейскихъ офицеровъ.

— Ну, вотъ еще выдумала. Графиня сама таскала свою дочь къ намъ на балы въ корпусъ, а тамъ не станетъ же наша братья для нихъ перемнять манеръ. «Пью за здравіе Мери», — вдохновенно плъ братъ, качая во вс стороны головой.

— Могу тебя уврить, графиню ужасаютъ эти манеры. Она повезла дочь на балъ, потому что тамъ былъ Жоржъ Гребецкій. Она хочетъ устроить эту партію, и онъ долженъ какъ можно чаще видть ея чудную, несравненную дочь. Ты долженъ вести себя прилично, отличаться тмъ аристократизмомъ, которымъ отличались во «ваши». Вспомни, что фамилія Скрипицыныхъ не изъ тхъ, которыя стоятъ въ переднихъ. Ты знаешь по исторіи судьбу нашихъ предковъ въ 1612 году. Да что я говорю! Довольно взглянуть на твои черты, на твои, ручонки и ноги, чтобы убдиться, что твой ддъ вышелъ не изъ курной избы.

— «Лобзай меня, твои лобзанья», — моталъ головой братъ, выставляя свою хорошенькую, протянутую на середину комнаты, ногу.

— Я согласна, что твой голосъ рдкій алмазъ, но онъ не обработанъ. Если бы у меня были средства…

— Кстати, сестра, что эти подлецы, мои мужики, не приносили оброка?

— Нтъ, мой другъ.

— По-міру, канальи, ходятъ, чмъ бы на мста идти. Конечно, скоро ли по грошамъ соберешь оброкъ, да еще, я думаю, каждый день нализываются. «Что за ночь, за луна», — заливался брать. — Итакъ, мой другъ, если бы у меня были средства, или если бы твои мужики работали, а, не ходили по-міру, и платили бы большіе оброки, то мы взяли бы теб учителя пнія, и ты, конечно, могъ бы пть даже у графа Дикобразова. Его же младшая дочь, которая еще не просватана, такъ любитъ пть дуэты. Но пть, ходя по комнат, это не принято.

— Ты, душа моя, ничего не понимаешь. Вы вс въ институт привыкли быть нмыми, чопорными куклами, ходить на пружинахъ, se tenir droit и цловать подругъ въ блдныя, чахоточныя лица. Идеализмъ! Къ тому же ты позабыла, я думаю, какое дйствіе, производитъ мужской голосъ на женщинъ, онъ магически дйствуетъ на нихъ. «Обойми, поцлуй», — плъ братъ и, вытянувшись еще пряме въ кресл и закинувъ еще выше свою умную головку, вспоминалъ, какъ его пніе очаровало одну изъ знакомыхъ ему двицъ, жившихъ въ одной общей квартир, куда привезъ его впервые, вышедшій въ полкъ товарищъ, и куда съ того дня, онъ ходилъ съ друзьями, по субботамъ. Но возвратимся къ разсказу.

— Отчего ты не съ вечера пришелъ? — спросила сестра у брата посл обычныхъ привтствій съ гостями, садясь за столъ, гд былъ поставленъ кофе, и заботливо стала расправлять платье, и нарукавнички.

— Нельзя было. Мы съ товарищами въ гости ходили, — отвтилъ братъ.

— Къ кому?..

— Такъ… къ знакомымъ…

— Надюсь, что это порядочные люди, что ты не роняешь своего достоинства знакомствомъ съ ними?

— Вотъ еще выдумала! Знакомые, какъ знакомые!

— Хорошее общество у нихъ собирается?

— Вс, кто хочетъ, тотъ и идетъ…

— Весело провелъ время?

— О, у нихъ-то всегда весело! — плутовато засмялся братъ, подмигивая учителю-французу, которому онъ уже усплъ сообщить, кто такіе эти знакомые, и что длаютъ тамъ мужчины.

— Что же вы тамъ длали?

— Да все!

— То-есть, что же все?

— Да такъ все, что хочешь… Пли, танцовали… Странная ты, сестра, разв можно разсказывать все? «Когда легковренъ и молодъ я былъ».

— Отчего же нтъ?

— Ну, вотъ еще! «Младую гречанку…»

— Однако?

— Ты такая пуританка!.. «я страстно любилъ…»

— Что съ тобою? Разв тамъ было что непозволительное?

— Ну, хоть бы и непозволительное, такъ что же? Это вдь все относительныя понятія. Что непозволительно для тебя, то можетъ быть позволительно для меня.

— Il est spirituel! — ввернулъ, весело улыбаясь, французъ, у котораго начинались судороги отъ скрываемой звоты, онъ поминутно отиралъ навертывавшіяся отъ нея на глаза слезы.

— Но я боюсь за него, онъ такъ пылокъ!

— О, это ничего. Мы, французы, тоже чрезвычайно рано развиваемся, и потому насъ не пугаетъ раннее развитіе.

— Вы думаете, что оно не опасно?

— Нисколько.

Братъ, не говорившій, къ прискорбію сестры, по-французски, считалъ за лучшее, во время этого разговора, напвать восхитительную строчку изъ моднаго романса. Варя, между тмъ, напилась кофе, и госпожа Скрипицына обратилась въ ней:

— Ступай, дитя мое, вышивать мой воротничокъ. Только, пожалуйста, выполни аккуратно рисунокъ. Тамъ, помнишь, есть прорзъ, ты будь осторожна, чтобы посл не сыпалось на этихъ мстахъ. И тамъ, гд паутинки, длай ихъ отчетливе. Каждое искусство требуетъ внимательности.

Варя вышла изъ комнаты, получивъ предварительно поцлуй въ щеку и поцловавъ протянутую ей руку.

— Что это за лнь наказуемая? — спросилъ брать, удивляясь присутствію двочки у сестры въ праздничный день.

— Нтъ, я ее взяла на воспитаніе.

— А! Прибавка барышей! — родственно обрадовался брать счастью сестры.

— Фи! Она нищая, у нея нтъ никого въ мір, я ей замнила мать.

— Вотъ фантазія! Охота няньчиться!

— Нельзя же жить вчно для одной себя.

— Ты, кажется, ршительно хочешь закабалить себя. Няньчишься съ двчонками въ будни, а теперь и въ праздники не будешь имть отдыха. Да это и стоить чего-нибудь, ты не такъ богата.

Братъ въ своей юной головк тотчасъ же сообразилъ, что лишніе расходы сестры убавятъ его приходы, и разсердился на алчную двчонку; навязавшуюся на шею его сестры. Такая разсчетливость насъ ршительно изумляетъ, потому что у него было молодое, то-есть мягкое и доброе сердце, онъ, какъ вс запертые въ корпус кадеты, былъ щедрый молодой человкъ и каждую недлю давалъ своему другу часть своихъ карманныхъ денегъ, платилъ щедро каптенармусу за то, что тотъ выбиралъ ему лучшую одежду, прибавлялъ извозчикамъ, смясь, что они называли его графчикомъ и вашимъ сіятельствомъ; даже Даша знала его щедрость. Хотя за что бы ему платить хорошенькой Даш? Не за то ли, что она смотрла, какъ чистила по субботамъ его сапоги и платье старая, рябая кухарка, которой (нельзя же всмъ платить) не платилось ничего?

— Это нашъ святой долгъ, мой другъ, спасать ближнихъ.

— Mademoiselle такъ добра, — промолвилъ учитель: — что для нея величайшее счастье есть счастье ея ближнихъ.

— Не хвалите меня, я испорчусь, — сладко улыбнулась добрая Скрипицына и, опустивъ глаза, стала задумчиво помшивать ложкой въ чашк. — Меня страшно безпокоитъ, — какъ бы про себя говорила она:- удастся ли мн ее развить, внушить ей высокія понятія о призваніи женщины-христіанки. Она такъ очерствла, такъ испортилась въ этой грязной обстановк среди необразованныхъ, грубыхъ людей, погруженныхъ въ мелочные матеріальные расчеты. Я опасаюсь, что у меня не хватитъ на это силъ, я такъ жарко прошу ихъ у Бога. Если бы у меня было краснорчіе графа Дикобразова, нашего великаго родственника, — о, тогда бы другое дло! Но я — я бдная, слабая женщина!

— Давай я буду теб помогать! — воскликнулъ съ втренымъ смхомъ братъ.

— Ты шутишь, Basile, ты дитя и не понимаешь, что значитъ принять на себя эти обязанности.

— Такъ зачмъ же и брать ихъ, если трудно исполнить?

Сестра съ сожалніемъ меланхолически пожала плечами.

— А наше нравственное развитіе? А наше образованіе? Разв они не принуждаютъ насъ въ исполненію извстныхъ обязанностей? Какой-нибудь грубый невжда, мужикъ, не считаетъ нужнымъ помогать ближнимъ, онъ спокоенъ, видя ихъ нужды; но мы, получая извстныя права и преимущества, получаемъ и извстныя обязанности. Трудъ страшный, но, разумется, мы не промняемъ его святыни на беззаботную, безсмысленную, животную жизнь неразвитаго мужика. Въ насъ не дремлетъ сознаніе своего человческаго достоинства и, ставъ однажды на верхнюю ступень лстницы, мы не сойдемъ въ пропасть грязи, грубости и эгоизма.