Бедные углы большого дома

Василій Николаевичъ поглядлъ на нее и удивился, увидавъ, что ея брови почему-то не черны, а щеки не блистаютъ свжимъ румянцемъ.

— Ты больна? — спросилъ онъ.

— Чего тутъ спрашивать? Бери вещи, ступай и дай Богъ теб счастья.

Скрипицына говорила не своимъ голосомъ. Братъ, молча, забралъ вещи и ушелъ. «Новую комедію ломаетъ, дура!» — думалъ онъ дорогою.

Скрипицына легла на диванъ и не трогалась съ мста до вечера.

— Нездоровы вы, барышня? — спрашивала Даша.

— Да.

— Охъ, ужъ горе какое! Бывало вы и не хворали прежде и веселы были, а вотъ, какъ я замтила, съ приходомъ этой двчонки, ужъ вы меня за слово извините, все пошло подъ гору.

— Оставь ты ее въ поко,- замтила Скрипицына.

— Нтъ-съ, я правду говорю, — заспорила Даша. — И люди все ею попрекаютъ, и я сама вижу, что мы на нее разорились.

— Да какое теб дло, на кого я разорилась? — сердито произнесла Скрипицына.

— Какъ какое? — обозлилась Даша. — Вдь и мн не весело, когда мн два мсяца жалованья не отдаютъ!

— Господи! — вырвался вздохъ у Скрипицыной.

Кончились, между тмъ, экзамены, настали каникулы. Кредиторы осаждали двери. Въ одинъ прекрасный день явился Даву.

— Mademoiselle, — говорилъ онъ Скрипицыной: — мн очень грустно, но я долженъ попросить васъ выдать мн жалованье.

— Ахъ, добрйшій monsieur Davout, — отвтила Скрипицына: — подождите, я въ настоящее время нахожусь въ страшно затруднительномъ положеніи.

— Я знаю. Я и не безпокоилъ бы васъ. Вы знаете, что я и не заикался о деньгахъ въ теченіе всего времени, — оправдался Даву;- но, къ сожалнію, я долженъ оставить школу.

Скрипицына поблднла.

— Вы оставляете школу? Другъ мой, вы чмъ-нибудь недовольны?

— Нтъ, нтъ, помилуйте! Но я узжаю изъ Петербурга навсегда.

Скрипицына провела рукой по лбу.

— Какъ же это?.. Такъ вдругъ… — начала она.

— Мн необходимо нужно. Я ду черезъ недлю. Вы будете такъ добры и передадите деньги моему повренному; господину Гро.

Даву сталъ откланиваться. Скрипицына безсмысленно и безсознательно простилась съ нимъ. Ея мысли перемшались совсмъ. Три послднихъ года ея дла шли все хуже и хуже, но событія послдняго года выходили изъ ряда вонъ. Теперь въ ней точно что-то оборвалось.

— Узжаетъ, — говорила она, ходя по комнат и машинально поправляя нарукавнички на костлявыхъ рукахъ. — Узжаетъ! — простонала она, потерла рукой лобъ и подошла къ столу, взяла книгу и бросила ее снова на столъ. — Узжаетъ!!.- зарыдала она и прильнула головой къ столу.

Скрипицына была смшна даже въ эту минуту. Ея изліянія походили на ломанье мелодраматическаго яраго актера, ея тощая подкрашенная фигурка походила на уродливую куклу, все это было комично.

И точно, какъ же не смяться до колотья надъ этой женщиной? Ей говорили въ дтств: tenez vous droit! и она держалась прямо, за что ее прозвали потомъ «гренадеромъ въ юбк»; она слышала съ пеленъ, что тонкія манеры и хорошая обстановка важне всего, что безъ этого на человка смотрятъ подозрительно и не принимаютъ его въ порядочное общество, и она отличалась такими манерами и такой одеждой; за первое ее считали бездушныхъ истуканомъ, за вторую она вошла въ долги; ее не учили въ дтств разсчитывать, называя это мщанствомъ, но теперь ее называли безчестною, такъ какъ она не могла платить долговъ бднякамъ ремесленникамъ; она научилась въ юности обожать подругъ и учителей и считать «позорными» всякія другія отношенія къ людямъ, и вотъ она обожала monsieur Даву, что заставило Даву насмяться надъ ея романтизмомъ, постороннихъ людей забросать ее грязью за развращенность, а насъ улыбнуться и дать ей эпитетъ «старой двы», играющей роль пансіонерки. Каждая бездлушка, каждый ея поступокъ были слдствіемъ привитыхъ къ ней съ дтства понятій и привычекъ, и за все это ее осмивали, обманывали, злословили. Да, дйствительно, она была смшна, шла бы учиться жизни въ общество всхъ тхъ людей, которые закрыли для нея двери, шла бы замужъ за тхъ жениховъ, которые не являлись къ ней, попросила бы по выход изъ института совтовъ и помощи у тхъ юныхъ родственниковъ, которые возили ей конфеты въ институтъ и бросили ее по выход оттуда… Давайте же смяться надъ нею! Веселе же! чего тутъ задумываться?

Въ комнату вошла Варя и сла за пяльцы. Скрипицына опомнилась, подняла голову и стала смотрть на Варю.

«Какая она тихая. Славное у нея лицо, — думала Скрипицына. — У нея и сердце доброе. Я видла, какъ она ласкала Ольгу Васильевну. Отчего же она не ласкаетъ меня, боится меня? Я сама, врно, виновата. Запугала я ее, я мало вниманія на нее обращала. Она будетъ меня любить, если я буду съ ней ласкове. И что я падаю духомъ? Дла устроятся. Даву врно чмъ-нибудь обидлся; онъ вернется, я ему напишу. Будемъ мы жить мирно. Продамъ что-нибудь, займу, средства будутъ. Вотъ Варя подрастетъ, помогать будетъ. Доброе дитя!»

Скрипицына встала и подошла къ Вар. Она провела рукою по шелковистымъ, волосамъ двочки; въ этомъ движеніи была какая-то необычайная нжность и мягкость.

— Варя, — сказала она грустнымъ тономъ:- слышала ли ты, нашъ добрый Даву узжаетъ?

— Да-съ, онъ женится, — отвтила, спокойнымъ голосомъ Варя, не поднимая головы отъ пялецъ. Она не понимала всего ужаса своихъ словъ.

— Что?! — воскликнула Скрипицына и схватила руку Вари.

— Онъ женится на Бляевой, — отвтила Варя, поднявъ голову и чувствуя боль въ рук, сжатой костлявыми пальцами Скрипицыной.

Это пожатіе походило на пожатіе командора въ Донъ-Жуан.

— Лжешь, лжешь, лжешь, негодная двчонка! — схватила Скрипицына плечи Вари своими костлявыми пальцами. — На Бляевой, на моей бывшей учениц! Женится! Лжешь! Какъ онъ могъ ее полюбить, какъ она смла? Говори, почему ты знаешь это?

— Они переписывались, когда она была еще здсь, — отвтила Варя, дрожа всмъ тломъ подъ костлявыми пальцами, сжавшими ея плечи.

— Переписывались! Переписывались! и я не знала!

Варя почувствовала, какъ костяные пальцы, державшіе ее, разжались, и въ комнат раздался глухой стукъ отъ паденія человческаго тла. Варя въ ужас вскочила и прислонилась къ стн, не имя силъ пошевельнуться съ мста. Ея плечи еще ныли отъ боли. Въ комнату на стукъ прибжали Даша, Ольга Васильевна'и кухарка. Он хлопотали около лежавшей въ обморок Скрипицыной, и никто изъ нихъ не обращалъ вниманія на Варю.

— Чего вы стоите-то истуканомъ? лучше бы помогли намъ. Вдь она ваша благодтельница была, а не наша, — сказала, наконецъ, Даша, замтивъ Варю.

Варя вздрогнула и сла, почти упала на стулъ. Ея голова была отуманена всей предшествовавшей сценой. Ей самой нужна была помощь. Скрипицыну уложили въ постель. Пріхалъ докторъ и сказалъ, что у нея горячка. Варя начала ходить, чередуясь съ Ольгой Васильевной, за благодтельницей. Она какъ-то боялась этой женщины, костлявой, блдной, съ полусдыми волосами, прежде казавшимися черными. Ее заставлялъ вздрагивать горячечный бредъ полумертваго существа. Сначала этотъ бредъ вертлся на давно минувшихъ свтлыхъ событіяхъ молодости, что подавало доктору надежду на выздоровленіе, и дйствительно, Скрипицына какъ будто забыла недавно случившееся и отдыхала въ далекомъ прошломъ; но какъ только стали воскресать ея силы, такъ тотчасъ же недавнее вспомнилось ей снова.

— Модистк не смютъ давать совтовъ, а мн, начальниц школы, смютъ! — бормотала она. — Я тряпка… Кредиторы, братъ… Переписывались, переписывались!.. Лжешь, лжешь, лжешь, негодная двчонка!

Варю бросало въ жаръ отъ этихъ отрывистыхъ фразъ, а ночи, блдныя, тихія, мутныя, снова напоминали ей другія ночи, другую потухающую жизнь и тоже бредъ, полубезсмысленный, полупонятный, среди котораго ясне всего звучало слово: «не живи!..» Какъ не жить? Вопросы, мечты, воспоминанія роились, какъ пчелы, жужжали, мшались между собою, иногда убаюкивали молодую голову, и тихо клонилась она въ полудремот, низко, низко клонилась на грудь. Вдругъ какой-нибудь внезапный шумъ на двор пробуждалъ Варю; она поднимала голову, медленно обводила глазами комнату, видла все ту же полумертвую массу худого человческаго тла, тотъ же едва мерцающій ночникъ, едва теплющуюся лампаду, озаряющую потемнвшіе лики святыхъ, и снова дремала усталая двушка. Въ одно изъ такихъ полупробужденій она увидла въ полудремот, что полуживой трупъ копошится на кровати, его голова какъ-то странно поднята и прислонена въ столбику кроватной спинки, на ше повязанъ платокъ, обвивающій и этотъ столбикъ отъ кровати, тло какъ будто силится податься впередъ, въ горл трупа слышится какая-то страшная хрипота, ночникъ едва горитъ и, кажется, готовъ потухнуть. Варя долго смотрла испуганными глазами на эту картину, наконецъ, очнулась и бросилась изъ комнаты.

Въ комнату явились со свчами люди и внезапно озарили свтомъ Скрипицыну, которой худая голова была привязана къ спинк кровати, а руки силились оттянуть тло отъ этой страшной головы съ острымъ носомъ и впалыми глазами. Стали развязывать платокъ. Скрипицына начала биться, у нея на мигъ явилась сила.

— Не хочу, не хочу жить! — бормотала она. — Слышите, не хочу! Не смйте трогать! Негодная, ты имъ сказала! проклятая двчонка! Слышите, не хочу!

Скрипицына билась, ее пришлось держать. Черезъ минуту силы снова оставили ее. Не долго пришлось ей жить, судьба услужила ей, послала смерть.