Бедные углы большого дома
Шрифт:
— Охъ, ужъ и не говорите! Меня спросите, видла я его нужды-то. Штаны самъ себ шилъ, носки штопалъ!
— Охъ ты, Господи, чиновникъ-то!.. Сиротъ врно оставилъ?
— Да, вонъ дочь идетъ…
— А мальчикъ-то, емназистъ, что съ ней идетъ, тоже сирота, племянникъ какой-нибудь?
— Нтъ, это чужой ей, это мой сынишка, — сказала капитанша.
— Мм!.. Ну, а насчетъ судьбы-то дочери сдлать онъ распоряженіе?
— Какое распоряженіе? Началъ онъ ей, должно-быть, наставленье читать. „Но живи…“ — говорить, — да и замолчалъ; кашель началъ его душить. Мы ужъ и то, и другое, — поотдохнулъ. Спрашиваемъ: „Семенъ Мартыновичъ, ты, батюшка, что-то сказать хотлъ Вар“ — Рукой замахать. Мы и то, и се, — Молчитъ; врно языкъ у него отнялся… или что. Такъ и не знаетъ она, наша голубушка, что онъ ей сказать хотть. Не живи! Вотъ теперь и догадывайся, что онъ думалъ. Не живи! А какъ не жить, если самъ ей жизнь далъ? Руки на себя наложить, что ли? Такъ для этого и родиться не стоило. Не живи! вотъ оно слово-то!
А дроги все подвигались впередъ…
Отпли купчиху Иванову въ особенной церкви, Семена Мартыновича въ общей, и обоихъ зарыли въ одинаково тсныя, въ одинаково
— И умеръ то онъ, голубчикъ, въ экое время, весною, когда жильцовъ и собаками не отыщешь, такъ и разсчитывай, что два мсяца комната простоитъ пустая, — говориза Игнатьевна, въ которой на минуту проснулись эгоистическіе расчеты. Потомъ опять пришла ей на умъ продажа имущества для помощи Вар. — Боюсь я, посл покойника платья не купятъ. Всякій боится, знаетъ, что оно тлетъ на человк, лзетъ и разлетается, точно кто-нибудь силой тайною тянетъ его и снизу, и сверху, и въ стороны…
— Ахъ, это преданіе! — опечалилась своимъ собственнымъ сомнніемъ маіорская дочь.
— Ну, ужъ нтъ-съ! это извстно, что сорокъ дней душа-то къ мукамъ приготовляется, по земл летаетъ, ни въ раю, ни въ аду, и это она-то и длаетъ.
— Вы только свшайте его на всахъ, да замтьте, сколько всу, такъ все какъ рукой снимете. Это дло всхъ извстное, — утшила капитанша.
— Вотъ мы теперь тутъ разсуждаемъ, а его душа, можетъ-быть, здсь носится, грхи свои оплакиваетъ, молитвъ нашихъ гршныхъ проситъ. Все-то ей теперь ясно, и вражда ваша, на грхъ ее наводившая, и прегршенья старыя. Гнвно смотритъ она теперь на насъ, искусителей. Охъ, тяжко ей, бдной! — расчувствовалась Игнатьевна, у которой сочились слезы сожалнія за бдную душу. — Разскажите-ка намъ, какъ это тамъ вы по божественному знаете, — обратилась она къ читальщику, наливая ему рюмку водки изъ пуствшаго штофа.
Читальщикъ выпилъ, крякнулъ и замогильнымъ голосомъ началъ разсказывать замогильныя тайны, точно онъ самъ недавно вернулся изъ далекаго путешествія на тотъ Свтъ…
Вечеръ тихо наступалъ и бросалъ тнь на окружающіе предметы… Особенно чутко и болзненно вслушивался въ гробовые разсказы отставного дьячка маленькій гимназистъ, сынъ капитанши, прижавшійся съ матери и косо поглядывавшій за полурастворенную дверь, за которой была тьма. Изрдка заставляли его вздрагивать возившіяся въ кухн куры… Одно, повидимому, главное лицо молчало и не то прислушивалось къ рчамъ, не то о чемъ-то размышляло. Это лицо — была Варя.
— Не боишься ли ты, Варя, здсь спать? — спросила Игнатьевна, когда разошлись гости.
— Нтъ.
— Да и я-то что горожу! Вдь ты и при покойник тутъ спала, а теперь и подавно бояться нечего, ты ему не врагъ была, дурного ему не сдлала. Не придетъ онъ тебя укорять, что ты ему грховъ прибавила. Спи, голубчикъ мой!
Варя простилась съ Игнатьевной, отъ которой попахивало водкой, и осталась одна въ комнат, гд по лтнему положенію не было и свчи. У ней вдругъ сжалось сердце отъ непонятнаго страха. Ей помнилось, что здсь стоялъ покойникъ и — странное дло! — онъ казался ей не отцомъ, не ея любимымъ отцомъ, а просто страшнымъ покойникомъ, съ пятаками вмсто глазъ, съ грознымъ лицомъ, покойникомъ, котораго душа мучается въ зги минуты, пугаетъ враговъ, не находитъ себ мста и носится надъ землей, иногда стонетъ и просить молитвъ, молитвъ и прощеній… Варя оглядлась: ея кровать съ блымъ пологомъ стояла, какъ катафалкъ съ блымъ балдахиномъ; двочка не ршилась лечь на нее и, крадучись, сла на кресло, прижалась въ уголокъ и закрыла глаза руками. По ея тлу то пробгала дрожь, то бросало ее въ жаръ, передъ глазами носились какіе-то ужасные призраки, все смутне и смутне. Наконецъ, ея руки медленно упали на колни, голова опустилась на грудь, остриженные волосенки выбились изъ-подъ траурнаго чепчика и разсыпались по лицу: она спала. А сумерки вечера поблли, и въ окно глядла блдная, безстрастно спокойная, петербургская майская ночь, безъ звздъ, безъ мсяца, съ безслдно тающими въ воздух облаками, не сулящими ни освжительной грозы, ни истребляющаго града, ни благодатнаго дождя, ночь похожая и на разсвтъ, и на сумерки, и, боле всего, на призракъ, созданный больнымъ воображеніемъ, и обливала она своимъ блесоватымъ свтомъ и безъ того блдное лицо двочки, длая его еще блдне…
II
Что могло случиться и что случилось на дл посл похоронъ
На третій день посл похоронъ, содержательница школы въ большомъ дом, госпожа Скрипицына или mademoiselle Skripizine, какъ называлъ ее учитель-французъ, сидла въ ожиданіи сбора ученицъ въ своемъ кабинет-гостиной и такъ чинно, граціозно и медленно пила недорогой кофе, что если бы въ комнат имлось постороннее лицо, то можно было бы предположить, что она не пьетъ, а только даетъ урокъ, какъ должно пить кофе благовоспитаннымъ людямъ съ развитымъ вкусомъ. Можетъ-быть, это и въ самомъ дл была репетиція урока, если не самый урокъ. Предположеніе, тмъ боле похожее на истину, что и самая дорогая чашка, изъ которой пился недорогой напитокъ, боле походила на красивую игрушку, нежели на настоящій, назначенный на полезное употребленіе, сосудъ. Госпожа Скрипицына считала себя аристократкой по происхожденію и потому была ревностной помощницей нашего общества въ его ожесточенной войн противъ грубаго и убивающаго всякія выоокія стремленія утилитаризма. Ея глаза, когда опустла игрушка, — на что, при всей убійственной медленности, не требовалось много времени, — неторопливо и съ приличной мыслящимъ людямъ задумчивостью, устремились на письменный столь; съ него взялась французская книга: «Мученики христіанства Шатобріана», развернулась наудачу и положилась на колни. Сдлавъ это, наставница продолжала попрежнему смотрть на столъ и не думала читать; вроятно, оно такъ и слдовало, потому что и книги бываютъ разныя: иную нужно прочесть, другую подержать на колняхъ. Впрочемъ, и столъ госпожи Скрипицыной заслуживалъ вниманія и могъ оторвать человка отъ любой
книги. Онъ былъ искусно сдланъ изъ орховаго дерева и окруженъ точеными перильцами. Посредин его стояла чернильница, отлично поддланная подъ бронзу и проданная за бронзовую; около нея такіе же подсвчники; дале лежало нсколько прессъ-папье, изображавшихъ голову араба, женскую руку, ящерицу и тому подобные крайне интересные предметы; передъ чернильницей лежалъ отдланный перламутромъ портфель для почтовой бумаги и три перламутровыхъ съ затйливою рзьбою ножа. Въ углахъ находились портреты въ красивыхъ рамкахъ, около нихъ виднлись вазочки для перьевъ и карандашей, и стоялъ красивенькій бронзовый мальчикъ, державшій термометръ. Единственное пустое мсто занималъ томъ путешествія ко святымъ мсяцамъ Авраама Норова. Норовъ лежалъ иногда на Шатобріан, иногда же, наоборотъ, Шатобріанъ лежалъ на Норов; это длалось прилично случаю, то-есть смотря по тому, говорили или нтъ по-французски постители Скрипицыпой. Неизвстно, какъ находилось мсто на этомъ стол, если нужно было написать письмо, но писанье писемъ — утилитаризмъ, потому объ этомъ не стоитъ и говорить. Не видавъ этого стола, даже трудно поврить, что онъ могъ помстить такую кучу предметовъ, безъ сомннія, необходимыхъ, такъ какъ иначе зачмъ бы имъ было и лежать на стол и заставлять какого-нибудь новаго Сизифа въ юбк заниматься ежедневно сметаніемъ пыли съ безполезныхъ вещей? Пыль же сметалась съ каждой вещицы каждый день. Но не одинъ этотъ столъ отличался изумительною вмстительностью. Вся комната казалась на первый взглядъ свжему человку складочнымъ магазиномъ, и нуженъ былъ нкоторый промежутокъ времени, чтобы понять, что это дйствительно жилой покой, а не магазинъ, что и восхитительная козетка, стоявшая посредин комнаты и являвшаяся на первомъ шагу постителя баррикадой къ дальнйшему шествованію, была столь же необходима, какъ дв пустыя урны у оконъ, какъ на стол у зеркала изящное блюдечко съ визитными карточками, съ которыхъ тоже стиралась пыль, какъ фальшивый каминъ, какъ портретъ Авраама Сергевича Норова, висвшій надъ письменнымъ столомъ, какъ десятки дорогихъ растеній въ не мене дорогихъ горшкахъ и ршеткахъ орховаго дерева, однимъ словомъ, все въ комнат было не мене необходимо, чмъ сама госпожа Скрипицына. Да не подумаетъ читатель, что я злостно хочу унизить одну изъ моихъ героинь, намекнуть на сходство ея сердца съ складочнымъ магазиномъ, съ пустою урною или съ блюдечкомъ для визитныхъ карточекъ. Совсмъ нтъ! Я, говоря это, даю понять, что создательница воплотила себя въ своемъ созданіи, и соглашаюсь съ преданнымъ ей душой и тломъ учителемъ-француаомъ, нердко восклицавшимъ: «Глядя на эту комнату, чуешь присутствіе de mademoiselle Skripizine!» Не знаю, о чемъ она думала во время нашей прогулки по ся комнат, можетъ-быть, присутствіе назойливыхъ соглядатаевъ, вторгающихся въ чужія владнія, помшало ея геніальному уму придумать новое украшеніе для своего жилища. Но намъ легко успокоить свою совсть, такъ какъ слдомъ за нами къ ней вошла ея горничная и доложила о приход Авдотьи Игнатьевны.— Кто она? — спросила mademoiselle Skripizine, не безъ ловкости щуря глаза, надъ которыми хотя и не имлось бровей, но тянулись по тлу тонкія черныя полоски.
— Въ нашемъ дом живетъ-съ, комнаты жильцамъ отдаетъ.
— Баба какая-нибудь?
— Баба-съ. Я вамъ, сударыня, говорила-съ вчера объ ней, какъ у нея…
— Ахъ, какъ ты наивна, Даша! Неужели ты думаешь, что я слышу и помню все то, что ты мн болтаешь по вечерамъ? — сострадательно улыбнулась госпожа Скрипицына.
Она въ самомъ дл ничего, совсмъ ничего не помнила изъ вседневной болтовни Даши. У нея было столько заботъ, занятій и размышленій.
— Какія же могутъ быть отношенія между мной и ею? — спросила барышня, пожимая плечами посл минутнаго раздумья и внимательно поправляя блые нарукавники. — Спроси ее, — добавила она: — о чемъ она пришла меня просить?
— Она пришла съ дочерью того, что третьяго дня хоронили, — промолвила Даша, позабывшая, повидимому, имя покойника.
— Аа!.. Ну, такъ что же?.. Классы начнутся черезъ полчаса… Впрочемъ, вели имъ подождать въ передней, я выйду.
Горничная вышла съ повелніемъ. Mademoiselle Skripizine медленно встала, лниво подошла къ зеркалу, съ какою-то граціозной истомой поглядла, хорошо ли щурятся ея глаза, вздернула складки платья на груди, неизвстно почему сохранившей полноту, хотя лицо, шея и руки Скрипицыной были чрезвычайно тощи. Потомъ, тщательно поправивъ прическу, она тихо вышла въ переднюю и, снова сощуривъ глаза, оглядла неизвстную ей Игнатьевну и извстную ей ея ученицу Варю.
— Bonjour, mon enfant! Mais qu'avez-vous? Est-ce qu'on porte le bonnet dans votre ^age?.. C'e-t stupide! — неторопливо и хладнокровно проговорила она своей учениц и обратилась къ Игнатьевн съ повелительными словами: — ты можешь идти!
— Матушка-мадамъ, у меня есть просьба! — жалобно произнесла Авдотья Игнатьевна, видя, что нуждающаяся въ помощи сирота Варя ничего не отвтила на привтствіе нжной наставницы.
— Что теб нужно?
— Ужъ сдлайте такую божескую милость, позвольте Варюш-то доходить этотъ мсяцъ въ пансіонъ, не пропадать же заплаченнымъ деньгамъ, а можетъ все же чего-нибудь она еще понахватается.
— Пусть ходитъ! — снисходительно разршила содержательница школы, выслушавъ безъ улыбки простодушную просьбу Игнатьевны, и даже не подумала, какъ не подумалъ бы каждый изъ насъ простодушныхъ русскихъ людей на ея мст, что тутъ и просить было не о чемъ.
— Награди васъ Богъ за вашу добродтель, а то что ей болтаться-то дома, вдь тоже не скоро въ магазинъ ее опредлишь…
— Въ какой магазинъ?
— Къ портних какой-нибудь отдать хотимъ.
— Разв вы и она родныя?
— Гд намъ, матушка-мадамъ, вдь она благородная.
— Что же ея родные?
— Какіе родные? У нея одинъ Отецъ Небесный, всхъ насъ гршныхъ Заступникъ, родной, — отвтила Игнатьевна и, перекрестившись, высморкала носъ концомъ шерстяного шейнаго платка.
— Гм! — задумчиво произнесла Скрнницыпа, постояла съ минуту и, кивнувъ головой, пошла въ свою комнату.
Игнатьевна взялась за ручку двери, чтобы уйти, когда Скрипицына съ порога дверей обернулась къ ней и сказала:
— Ты подожди отдавать ее въ магазинъ. Я подумаю, можно ли это.