Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Будьте мать родная! подумайте, матушка-мадамъ, подумайте. Ужъ мы и ума не приложимъ, что съ ней длать, мы вдь люди темные. Вотъ, говорятъ, что ее въ анституть можно отдать, да поди, сунь-ка носъ туда наша сестра, такъ какой-нибудь тамъ птухъ индйскій, швейцаръ, булавою своей шею накостыляетъ, вотъ теб и будетъ анститутъ, наука: не суйся, ворона, въ высокія хоромы! Вдь не на улицу же ее, бдную, выбросить, чтобъ подобрали да призрли! — разсуждала Игнатьевна, не замчая, что двери школы давно закрылись за нею, и что она, Игнатьевна, уже шагаетъ по лстниц, возвращаясь въ свое феодальное государство.

Mademoiselle Skripizine медленно походила по своему кабинету, поправила разныя вещицы на себ и на своемъ стол, оборвала три желтыхъ листа съ цвтовъ, пощурила для практики глаза и, наконецъ, услышавъ бой часовъ, приняла такое безстрастное выраженіе лица, какъ будто приготовлялась позировать

въ роли статуи правосудія, и пошла въ классы. Тамъ уже собрались двочки и тихо шушукались между собою, но едва пошевелилась ручка двери, какъ шушуканье утихло, и въ комнат можно было разслышать одно шуршанье шелковаго платья наставницы и легкую поступь французскаго учителя. Наставница осмотрла классъ и ровнымъ голосомъ произнесла:

— Mademoiselle Rabon, priez!

Рабонъ стала читать молитву на французскомъ язык, какъ это длалось всегда передъ французскимъ урокомъ. Утреннія занятія начались. Двочки удивлялись присутствію наставницы, что бывало только во время экзаменовъ. Уже нсколько разъ прозвучало въ класс: Adam, redoutant la pr'esence de Dieu и т. д, когда пришла очередь отвчать Вар. Она начала говорить урокъ; mademoiselle Skripizine вся обратилась въ слухъ, поправляла ученицу на каждомъ грубо произнесенномъ le и r, не похожемъ на r Людовика XIV. Потомъ спросила двочку:

— Сколько теб лтъ?

— Четырнадцатый годъ.

— Покажи мн твою тетрадь для диктовки.

Варя показала наставниц тетрадь съ розовыми листиками протечной бумаги и блыми атласными ленточками. Наставница сочла вс ошибки, подвела имъ итогъ, посмотрла издали на почеркъ и замтила:

— Ты пишешь писарскимъ почеркомъ, женщина не должна такъ писать. Это не принято. Садись!

Классъ кончился.

— Mesdames, Скрипицына сказала Крыловой: ты, — кричали двочки другъ другу.

— Почему она сказала ей: ты? Не будетъ ли она и намъ говорить: ты?

— Я сама скажу ей: ты! Меня maman возьметъ посл этого изъ ея пансіона.

— Меня и то бранили за то, что я рубля мдными деньгами не могу отсчитать.

Приходъ жиденькой гувернантки и начало рукодльнаго класса прервали этотъ шумъ, въ которомъ Варя, по обыкновенію, играла роль безмолвнаго существа, что начинаетъ тревожить меня за ея умственныя способности. Въ половин класса явилась Скрипицына и спросила работы Вари. Осмотрвъ разныя вышитыя подстилки подъ колокольчики и лампочки, бисерные кошельки и воротнички, наставница сдлала нсколько замчаній и, когда классъ кончился, сказала Вар:

— Иди обдать съ пансіонерками!

Варя повиновалась, не спрашивая ничего, ни о чемъ не разсуждая. Посл обда начались вечернія занятія; Варя снова подверглась экзамену; кончился и онъ, двочка собралась идти домой.

— Иди заниматься съ пансіонерками! — приказала содержательница школы.

Ученица повиновалась. Между пансіонерками начался шопотъ. Въ комнат носился чадъ глубокихъ соображеній. Насталъ ужинъ. Посл ужина госпожа Скрипицына позвала горничную и велла привести Варю. Варя явилась тихая, робкая и стала у дверей извстнаго читателю кабинета. Со стны тайный совтникъ со звздой смотрлъ съ любопытствомъ на двочку, козетка гордо загораживала ей путь.

— Подойди сюда, — произнесла Скрипицына и зорко осмотрла походку Вари. — Тебя хотятъ отдать въ магазинъ къ портних. Ты благородная, а тамъ живутъ простыя двчонки. Какая-нибудь баба, въ род той, у которой ты жила со своимъ отцомъ, — при слов «отецъ» Варя начала тихо плакать, — какая-нибудь баба, говорю я, считаетъ столь же возможнымъ бросить дочь дворянина въ этотъ омутъ безнравственности, неприличій и грязи, какъ высморкать свой носъ въ шерстяной шейный платокъ. — Наставница пріостановилась, чтобы дать понять Вар силу своей собственной наблюдательности. — Но благородные люди думаютъ иначе. Ихъ святой долгъ, ихъ обязанность спасать отъ гибели равныхъ или, по крайней мр, почти равныхъ съ ними. Они готовы жертвовать собою для спасенія другихъ. Это высокое нравственное преимущество развитыхъ надъ неразвитыми, благородныхъ надъ неблагородными. Я ршилась пожертвовать долею своего спокойствія, чтобы спасти тебя. Ты остаешься у меня.

Варя, которую такъ же не изумила эта рчь, какъ слово ты, сказанное ей впервые въ этотъ день наставницею, тихо плакала и молчала. Госпожа Скриппцына ждала и была въ прав ждать экзальтированныхъ благодарностей, слезъ умиленія и восторга, но загрубвшій между неблагородными людьми ребенокъ остался неподвиженъ и тупоумно хныкалъ Богъ знаетъ о чемъ, хныкалъ передъ зарею новой жизни и яркаго счастья. Это немного смутило и оскорбило наставницу.

— Тебя хотятъ отдать въ магазинъ, — начала она снова своимъ ровнымъ, холоднымъ, какъ приговоръ судьбы, голосомъ. — Другого

исхода для тебя нтъ. Никто въ цломъ мір,- ты знаешь, что міръ состоитъ изъ нсколькихъ сотенъ милліоновъ людей — пойми же это хорошенько! — никто, ршительно никто изъ этихъ сотенъ милліоновъ людей не думаетъ, не заботится, не хочетъ заботиться о твоей судьб. Ты всмъ имъ чужая, — что я говорю! — ты просто не существуешь для нихъ. Если тебя выбросятъ на улицу, то ты пробудешь на ней часы, дни, ночи, теб даже не подадутъ гроша, какъ нищей, потому что каждый подумаетъ: негодница, на пряники просить! Ты наврное слышала эти слова даже отъ своего отца, когда у него просили милостыни дти. Правда: ты слышала?

— Слышала, — глухо прошептала Варя.

— Я и не сомнвалась. Вс это слышали. Нтъ человка, который бы не слыхалъ этого… кто скажетъ, что не слыхалъ, тотъ солжетъ… Итакъ, ты проходишь одна до тхъ поръ, пока не упадешь отъ голода, отъ изнеможенья, отъ злобы, и тогда тебя подберетъ какой-нибудь пьяный, грубый полицейскій солдатъ, чтобы отвести тебя, какъ бродягу, въ полицію, гд содержатъ воровъ, нищихъ, пьяницъ. Они встртить тебя наглымъ смхомъ, и едва ли ты спасешься отъ гибели… О теб публикуютъ въ газетахъ, будутъ ждать, когда явятся родственники. Ихъ у тебя нтъ… И тогда — тогда тебя отправятъ въ нищенскій комитетъ, пройдутъ дни, недли, мсяцы, прежде чмъ тебя бросятъ въ какой-нибудь пріютъ не имющихъ родни, неблагородныхъ дтей. Но и для этого людямъ нужно прежде выбросить тебя на улицу, ихъ эгоизмъ не позволяетъ имъ сдлать это: испорченные, загрублые, они, все-таки, боятся позднихъ упрековъ совсти и вотъ тебя хотятъ отдать въ магазинъ…

Скрипицына выпила стаканъ воды, можетъ-быть, было бы не худо выпить воды и Вар, но она не попросила, да и графинъ, по несчастному стеченію обстоятельствъ, былъ пустъ.

— Но знаешь ли ты, что значить быть ученицей въ магазин, какая тамъ жизнь? Тамъ тебя не будутъ учить ничему, ршительно ничему, что длаетъ человка человкомъ, равняетъ его съ ближними, тамъ даже не научатъ тебя необходимымъ каждому христіанину истинамъ религіи, — на это зло никто не обращаетъ вниманія, хотя и требуютъ нравственности отъ этихъ людей, — и ты, можетъ-быть, будешь молиться Богу по привычк, по инстинкту, но ты не будешь знать, что такое Богъ? Ты, можетъ-быть, и не развратишься, но отъ этого удержитъ тебя случай, а не сознаніе, что это грхъ, что это порокъ! Зато тебя заставитъ шить, цлый день шить, и если понадобится какой-нибудь другой богатой женщин къ спху бальное платье, то тебя заставятъ шить и ночью въ грязной, сырой, душной комнат, почти въ подвал, набитой до-нельзя злыми, оборванными, простыми двчонками, дочерями кухарокъ, дворничихъ, прачекъ, солдатокъ… Ты будешь спать на одной постели съ десяткомъ этихъ двчонокъ, больныхъ, покрытыхъ слоемъ грязи, заденныхъ наскомыми, будешь дышать зараженнымъ ими воздухомъ и, чтобы не зябнуть въ холодныя зимнія ночи, прижмешься къ этимъ двчонкамъ, будешь грться ихъ ядовитой теплотой…

Скрипицына смолкла на мгновеніе; ей хотлось высказать всю горькую правду. Она прошлась по комнат.

— Вонъ, взгляни! — зловщимъ голосомъ произнесла она, подводя Варю къ окну и показывая ей на узкую улицу, застроенную высокими, какъ стны тюрьмы, домами, походившую въ сумеркахъ туманнаго вечера на угрюмое подземелье.

По этому подземелью бшено неслись лихіе экипажи лихихъ господъ; тянулись съ поклажей ломовые извозчики, ругаясь съ встрчными легковыми; частили мелкими шажками бездушныя фигуры мертвенно приличныхъ чиновшіковъ; шаталась пьяая и оборванная мастеровщина, оглашая воздухъ циническою, доходившею въ своей ироніи до ужаса, бранью; сменили ногами истаскавшіеся юноши и съ безстыдствомъ нетерпливаго разврата, не стсняясь передъ прохожими, поддаваясь только своимъ животнымъ побужденіямъ, бжали за нарумяненными жертвами общественнаго темперамента, заглядывали имъ подъ шляпки, шепча какія-то рчи, не тайныя въ этой обстановк даже для ребенка, да, суясь подъ ноги людей, дружились въ какомъ-то бшеномъ чаду никому не принадлежавшія собаки… — Вонъ, взгляни, — продолжала Скрипицына:- на эту грязную босую двочку съ подвязанной щекой, затертую, затерянную въ грубой толп народа. Это ученица изъ магазина. Ее послали куда-нибудь въ лавку или даже, мн скверно сказать это слово, — въ кабакъ! Съ тобой было бы то же самое. Представь себ, ты уже не дитя, ты можешь это представить, что твой отецъ, дворянинъ, служившій тридцать лтъ отечеству, имвшій регаліи, увидлъ бы съ небесъ, что его дочь, оборванная, прибитая, идетъ босикомъ за водкою для мужа своей хозяйки, идетъ въ то мсто, гд шумятъ пьяные мужики, погибшія женщины, полунагіе люди, гд человкъ становится ниже животнаго и готовъ оскорбить, опозорить даже беззащитную двочку, готовъ погубить ее… Вотъ отъ чего я тебя спасаю!

Поделиться с друзьями: