Бедный негр

— Кое-что. Те места, которые, наверно, были мне больше понятны.

— Бедный мальчик!

Они немного помолчали, и затем Сесилио-старший снова вернулся к прерванному разговору.

— Асьенда в прекрасном состоянии! Нет ни одного клочка земли, который бы не давал урожая… И совсем иначе (я никак не могу понять это) обстоят дела в Эль-Альтосано, ты совсем забросил его, а ведь это твое личное владение…

— Нет, не мое, дон Сесилио, а дона Никто, как вы сами как-то сказали.

— Ох, и упрямый же ты, Педро Мигель! Ты уперся на своем, и нет сил выбить у тебя это из головы.

— Может, мое упрямство теперь совсем другого рода.

— Твое «может» показывает, что ты сам толком не знаешь причину своего упрямства.

— А к чему дознаваться, дон Сесилио?

— Да, ты прав. К чему узнавать путь, куда мы идем, если в конце концов мы попадаем совсем не туда, куда отправлялись?

Педро Мигель умолк, ковыряя сухим прутиком землю. Вдруг он сказал:

— А знаете, дон Сесилио, иногда приятней заниматься чужими делами, чем своими.

Это называется проявлять великодушие.

— Я говорю о земле. Трудиться в Ла-Фундасьон, которая не принадлежит мне и никогда не будет принадлежать, мне куда приятней, чем на своей земле. Не знаю, поймете ли вы меня, но это так на самом деле.

— Я тебя понимаю. Порой я поступал так же. Я возделывал землю дона Никто и потом, так же как ты, любовался ею.

— Когда же это было, дон Сесилио? Ведь вам, как я слышал, никогда не приходилось заботиться об Эль-Альтосано.

— Я имею в виду не эту ниву, а земли действительно дона Никто. Немало плодов выросло на нивах, где я заронил зерна.

— Какие зерна, отборного маиса или первосортного какао? В других семенах я не слишком разбираюсь, а в этих толк понимаю.

— Да, отборного маиса. Такого же, как ты и я, — ведь мы с тобой два чудака, которые болтают глупости на вершине несуществующего холма. Прости, пожалуйста, что забиваю тебе ими голову.

— Я ж говорил, что вы толкуете о таких вещах, которые мне и не понять.

— Нет, ты правильно понял. И я повторяю, что сеял зерна отборного маиса в полях дона Никто или, иными словами, в полях всего света. И, чтобы ты совсем уверился в том, что я говорю о реальных вещах, я поясню тебе: я засевал пустыри.

— Простите, дон Сесилио, но вас никогда не разберешь, то ли вы говорите всерьез, то ли шутите.

— На сей раз я говорю серьезно. И, если бы я сказал тебе, что в этих горах, где я столько бродил, в один прекрасный день появятся всходы на обработанных неизвестно кем участках земли, ты бы поверил?

— Я верю всему, что вы ни скажете, дон Сесилио.

— Да, друг! Много семян посеяно. И не одну легенду породили они. Хе-хе, как-то я укрылся от дождя в одном ранчо и вдруг вижу, стоит зажженная свеча, а образа перед ней нет. Я и спросил, а какому же святому она предназначена. На это хозяин ранчо мне ответил, что свечу он поставил Сеятелю, который засевает пустыри в горах. Может, говорит, дойдет и до нас черед, и нам он засеет вон тот клочок, что на склоне горы, — уж больно он нам нужен.

— И что ж, скоро там появились всходы? — полюбопытствовал Педро Мигель.

— Нет, сынок! Никаких таких глупостей! Провидение не потворствует лентяям!

— Да, вы правы. Как это я сразу не догадался, что хозяин ранчо напрасно потратил свечку.

— Ничего подобного. Месяц спустя я снова проходил по тамошним местам и увидел, что поле на склоне горы было возделано. Святая душа ничего не посеяла, вот ранчеро и вынужден был сам засеять поле, уж коли ему так это было нужно. Но знаешь, что мне сказал этот хитрюга, — что, мол, поле возделала святая душа!

— Да и то правда, ведь в конце концов все эти чудеса не что иное, как проявление нашей собственной воли, когда нам что-нибудь очень понадобится сделать.

— Недурная мысль! — одобрительно проговорил странствующий философ. — Так и должно быть! Очень хорошая мысль, и неплохо к тому же выражена.

— Вот, видите, до чего могут додумываться разные там неучи, — нахмурясь, проворчал Педро Мигель.

Однако он тут же снова заговорил в уважительном тоне — такую симпатию и доверие внушал ему этот добродушный и находчивый старик.

— Вечно вы со своими выдумками, дон Сесилио. Какая-то душа Сеятеля! Подбросьте-ка лучше мне сюда горстку ваших семян, чтобы я тут, на чужой земле, сделал все, что задумал.

— Ты в них не нуждаешься, мой мальчик. Как ты сам хорошо сказал, вся твоя воля и помыслы направлены на доброе дело.

— Какой же я мальчик, — возразил вдруг Педро Мигель, — да мне уж двадцать восемь лет, дон Сесилио!

— Ну-ну! — воскликнул лиценциат. — Как вы, молодежь, любите притворяться стариками! На днях об этом говорила Луисана, а теперь вот ты! А я днем с огнем ищу, кому бы отдать хоть немножко из моих шестидесяти.

Педро Мигель снова нахмурился и встал, но тут же извинился:

— Простите, что я поднялся прежде вас. Но не кажется ли вам, что уже пора возвращаться домой. Скоро совсем стемнеет.

— Да, пошли. По дороге я покажу тебе одно место, в которое я безумно влюблен.

— Какое-нибудь поле, которое засеяла святая душа?

— Нет. Возделанные поля — это дорожные приключения, это мимолетная любовь. А вот то место, та земля — постоянная любовь. Я тебе покажу ее.

Педро Мигель, погруженный в свои мысли, медленно проговорил:

— Сам не знаю, зачем это я сказал о посевах и зачем-то попросил у святой души горстку семян, когда я скоро уйду отсюда.

— Что ты там бормочешь?

— Я говорю, что скоро уже я здесь буду не нужен, дон Сесилио. Я пришел на этот холм попрощаться с чужой землей. Молодая госпожа уже вникла во все дела по управлению асьендой, и коли я еще, как говорится, не унес отсюда ноги, то только потому, что мне еще надо кое-что объяснить ей. По правде говоря, совсем мало.

— Оставь эти глупости! Луисана занимается хозяйством только ради того, чтобы немного развлечься. Бедняжка! К тому же это, верно, я подвинул ее на это дело, наговорив ей черт знает что о наших несчастных женщинах, рабынях мужчин, которые только и живут благодаря своим мужьям и ради них. Причем, чем больше муж любит свою жену, тем больше он ее тиранит. Наши женщины вовсе не приспособлены к жизни, у них нет других забот, кроме тех, которыми их наделяют матушки и священники. Отними у них того, кто их содержит и ради кого они живут: отца, брата, мужа или сына — и сразу услышишь их стенания: боже мой! что мне делать? И тут же они находят себе другого мужчину. Прости, если мои слова задели тебя. Поверь мне, Педро Мигель, будь у меня дочь, я бы еще в раннем детстве поднял бы ей юбчонку и всыпал бы как следует да еще сказал бы: «А ну-ка, позаботься о себе сама. Учись быть настоящим человеком, а не куклой».

— Опять ваши обычные шуточки, дон Сесилио! — проворчал Педро Мигель. — Вечно вы все смехом кончаете.

— А над чем можно не смеяться в нашей жизни? Ты утверждаешь, что я говорю смешные вещи, а сам вот не смеешься.

— Такой уж я уродился… Да кстати, а мы не прошли мимо того места, которое вы мне хотели показать?

— Нет. Мы как раз подходим.

Остаток пути они шли молча; казалось, Педро Мигелю было не до разговоров. Может, он сказал лишнее…

Так они дошли до места, о котором говорил Сесилио-старший.