Бедный негр

— Да ведь я люблю ее!

И, дав шпоры коню, Педро Мигель поскакал прочь.

III

Тень меча

Приглашение, сделанное Эль Мапанаре Педро Мигелю, вполне соответствовало намерениям, которые вынашивались в высших политических сферах, этом клубке хитросплетений и авантюр. Восстание федералистов, возглавляемое генералами Фальконом и Саморой, сделало совершенно невозможным дальнейшее содружество либералов и консерваторов, которое все еще по старинке именовалось мартовским движением. Вождем этого союза — за неимением лучшего — был генерал Хулиан Кастро, более близкий в своих воззрениях к либералам, нежели к консерваторам. Он проводил такую политику, которая легко позволила ему отделаться от соглашении с олигархами-цивилистами, от них, и вправду, ничего не мог ожидать настоящий военный. Вот почему он и бросился в объятия выдающихся деятелей либеральной партии, хотя и распространял среди своих друзей, что лишь несправедливость и враждебное непонимание помещиков толкали его на соглашение с либералами, которых он в свое время во всеуслышание обвинил в том, что они будто вели дикую, вандальскую войну. Но, несмотря на то что либералы уже вступили на путь вооруженной борьбы с целью окончательного захвата власти, они все же продолжали оказывать поддержку президенту республики, хотя он и не внушал им доверия своей политической стратегией. Они разработали хитроумный план, согласно которому в главные города страны были разосланы специальные посредники; им была поручена особая секретная миссия: поднимать на восстание народ, чтобы в намеченный час повстанческие отряды федералистов могли выступить одновременно против столицы и потребовать от президента сложить свои полномочия. Следствием тайной работы посредников и были происки Эль Мапанаре и ему подобных, которые повсюду разыскивали людей, пользовавшихся доверием пеонов.

Однако консерваторы не намерены были ни с того ни с сего терять политическое господство и совершили государственный переворот. После этого они сразу приступили к созданию отрядов национальной милиции, которую президент Варгас определил как оздоровительную организацию; консерваторы полагались на эти отряды больше, нежели на регулярную армию.

Блестящему офицеру Военно-инженерной академии Антонио де Сеспедес было поручено организовать отряды милиции в Барловенто, чтобы как можно скорее задушить вспыхнувшие в этих местах мятежи. На него-то и были теперь обращены взоры всей родни, которая в прошлые годы возлагала столь радужные надежды на цветисто пышные и глубокомысленные речи Сесилио-младшего. Венесуэльское семейство, объятое священным трепетом и восхищением перед военной силой и мощью, вставало под сень меча, носитель которого выступал одновременно и в роли посланца — на него была возложена тяжелая и щекотливая миссия: разведать, что творилось в Большом доме в Ла-Фундасьон и почему вместо ответа на полные любви и участия письма Луисана так грубо порвала с сестрами.

Аурелия, со свойственной ей восторженностью, возлагавшая большие надежды на неотразимый воинственный облик офицера, напутствовала его:

— Явись туда в парадном мундире. И ей и Сесилио будет очень приятно увидеть тебя во всем блеске.

По простоте душевной Аурелия путала военные мундиры — особенно парадный — с пышными маскарадными костюмами. Но Антонио де Сеспедес, для которого в мундире заключалась вся жизнь, не мог столь грубо нарушить воинский устав и, разумеется, явился в Большой дом в походном мундире, втайне надеясь к тому же произвести этим большее впечатление.

Однако удивляться пришлось ему. Луисана предстала перед офицером в прелестном наряде, который необычайно шел к ней и красил ее: это было одно из тех платьев, что она носила в годы, предшествовавшие ее добровольному заточению в собственном доме у постели больного брата. Луисана намеренно выбрала этот наряд, готовясь к приезду Антонио; она так умело перешила платье, что, утратив свою старомодность, оно сохранило очарование прошлого.

Антонио де Сеспедес почувствовал себя вновь плененным очаровательной атмосферой гостиной семейства Алькорта в их старинном доме в Риа-Чико. В памяти офицера ожили счастливые вечера, так неумолимо нарушенные возникшей между ним и Луисаной отчужденностью, что он не мог удержаться от восклицания:

— Милая! Как ты восхитительна в этом платье!

Луисана кокетливо перебила офицера:

— Это то самое, в каком я была в тот вечер, который мы потом долгое время называли «вечером сорванного поцелуя». Ты помнишь?

— К чему вспоминать старое, когда мы стоим на пороге великих событий?! — ответил галантно офицер, стараясь восстановить порядок в своих рядах, нарушенный столь неожиданной атакой.

Вошедший в эту минуту в галерею Сесилио-старший насмешливо проговорил:

— Берегись, новоиспеченный Ганнибал, не дай увлечь себя капуанским наслаждениям.

За все эти годы Антонио де Сеспедес так и не увлекся ни одной женщиной, и, хотя в семье его поведение объяснялось тоской по Луисане, на самом деле причина тут крылась в его необыкновенной страсти к военному мундиру. Эта страсть росла и ширилась с каждым днем, и бравый офицер принял твердое решение не обременять себя ничем, что могло бы помешать его карьере. Всю свою любовь и привязанность он отдал мечу, и единственной победой, к которой он стремился, было обретение новых галунов и нашивок.

Но в его оборонительных укреплениях все же был один плохо защищенный участок, и здесь он отступил под неумолимым натиском красоты и приятных воспоминаний.

«Здесь все по-прежнему, — подумал он, вспоминая страхи Кармелы и Аурелии, которыми сестры так охотно с ним делились. — Здесь все, как прежде».

Но это самодовольное удовлетворение мужчины, который увидел, что за столько лет он не нашел замены в сердце любившей его женщины, вскоре было развеяно с помощью ловких маневров.

— Я готов исполнить любой твой приказ, — сказал Антонио. — Быть к услугам всей вашей семьи, — и, в первую очередь, разумеется, быть полезным тебе. Вы живете слишком уединенно в этом доме и можете подвергнуться различным неприятностям и даже опасности. Если ты не возражаешь, я размещу здесь своих верных солдат…

Луисана не дала ему договорить:

— Солдат?! Нет, Антоньито, не бросайся людьми, которые тебе самому могут пригодиться для личной охраны.

Уменьшительно-ласкательное имя, которым Луисана назвала бравого офицера, неприятно резануло его слух; Сесилио-старший еще больше усилил это неприятное ощущение, ехидно заметив:

— Деточка моя! Да как ты можешь отвергать защиту меча!

На это ехидное замечание оскорбленный защитник отечества лишь иронически улыбнулся.

— Какой вы всегда находчивый, дядя Сесилио! А ты все такая же дерзкая, кузина!

— Полно, полно! — успокоил офицера лиценциат. — Не сочти это за злой умысел, мы просто пошутили.

Луисана, немного облегчившая себе душу разговором с кузеном, который она предварительно обдумала, все еще была настроена воинственно.

— Видишь ли, Антонио, я терпеть не могу солдатню. От них дурно пахнет, они сквернословят и, как правило, все страшно спесивы.

— Ну что ж. Ты, разумеется, вольна в своих чувствах и суждениях, но, по правде говоря, их не всегда приятно слышать.

— А еще…

— А еще, я хотел тебе сказать, прости, что прерываю тебя, — что мои слова об охране были всего лишь данью вежливости. Дело в том, что я уже разместил солдат в конторе асьенды, как этого требовал мой долг, и теперь надеюсь, что Сесилио будет столь благородным, что не сочтет это за злой умысел.

— Вот как? Ну если это уже свершившийся факт, то нечего о нем больше и говорить. Что касается меня, то я поддерживаю несколько самоуправные действия начальника отрядов национальной милиции в Барловенто.

Из глубины покоев раздался голос Сесилио-младшего:

— Я всячески поддерживаю твои действия, дорогой Антонио. И не обращай внимания на притворные колкости Луисаны.

Антонио взглянул на створки двери, за которой раздался этот жалобный голосуй проговорил:

— Прости, Сесилио, что я еще не навестил тебя. Я ждал, когда Луисана позволит мне пройти к тебе.

— Оставайся в гостиной, и прости, что я не приглашаю тебя сюда. Я тебя вижу, а ты можешь слышать мой голос — единственное, что еще от меня осталось.