Бедный негр

— Ах, сеньор! — запричитала охваченная горем мать. — Какой вы добрый. Да упаси вас господь от всяких бед и зол! Пойдемте, дети мои, пойдемте все вместе и перевезем сеньоров! Не бойтесь. Они хорошие люди, как все, кто идет за правительством.

Паром переправлялся через реку, над которой уже спустилась ночь. Женщина помогала сыновьям, дрожащими руками они никак не могли удержать шесты, а сержант зловеще перемигивался со своими солдатами, сальными глазами поглядывавшими на девочек.

Паром ткнулся в противоположный берег, и один из солдат спросил своего главаря:

— Всех разом, сержант? И этих цыплят тоже? Не сгодятся они нам на что-нибудь другое?

— Всех, чтоб не было кому болтать!

И тут же добавил:

— Нет, погоди, не всех. Пускай останется старая лиса и рассказывает всем свои сказки.

— Ради бога, простите, — взмолилась женщина, разом поняв все.

Солдаты штыками закололи всех ее детей. Гогоча, убийцы соскочили на берег, и сержант, давясь от смеха, крикнул:

— Ну как, здорово, старая лиса! Бог тебе в помочь переправить паром на тот берег.

Дикий хохот солдат замер вдали, в безмолвии ночи, в спустившейся на землю непроглядной тьме. Мать поднялась над распростертыми телами детей, чья кровь стыла на ее заскорузлых руках…

Женщина потеряла разум и дар речи. Слова были ни к чему в этом страшном безмолвии и одиночестве.

Схватив шест, женщина оттолкнула от берега паром, меж бревен которого угрюмо хлюпала вода, словно слизывавшая кровь своим черным языком.

Течение сносило паром вниз по реке. Мохнатые черные тучи заволокли небо, которое то и дело разрывали ослепительные молнии…

Стоя на пароме среди своих загубленных детей, обезумевшая мать время от времени медленно опускала в волны шест, словно нащупывая им дорогу в бурном потоке.

II

Мятежники

Вдалеке мелькнуло знамя федералистов, оно то показывалось, то вновь скрывалось за грядой холмов, окаймлявших Лос-Окумитос, откуда дорога спускается по заросшим лесным теснинам прямо к селению Лас-Майяс, где с минуты на минуту жители ожидали прихода федералистов. Все мужчины ушли с другими колоннами, теперь в селении оставались лишь женщины да дети, которые с любопытством высовывались из дверей своих ранчо. Домашние животные и кое-какая провизия надежно были припрятаны в ближайшем лесочке. Тусклое желтое солнце сеяло свои лучи сквозь дымное сито пожарищ и зловеще освещало трагическую картину. Тревожное ожидание застыло на лицах женщин и детей, толпящихся у порогов своих жилищ.

— Что за люди идут?

— Может, негра Элеутерио Сапата; они всё рыскали здесь последнее время. А может, то люди «Семикожего», эти будут еще похуже.

Наконец раздается возглас:

— Глядите, они уже входят!

Впереди колонны на довольно большом расстоянии от нее шла женщина. Такие женщины обычно сопровождали отряды федералистов, они куховарили на привалах, ухаживали за ранеными, во время боя подносили патроны, а то и сами вставали на смену сраженным пулей врага. То была женщина из низов, которая, как и многие другие самоотверженные патриотки, вступила в отряд народных мстителей: неприметный цветок человеческого достоинства в тяготах походной жизни среди разнузданной солдатни.

И в былые годы проходила она через Лас-Майяс, но тогда она шла с хворостиной, гоня перед собой стадо свиней. Теперь она шла с мачете в руке, с заплечным мешком, в широкополой соломенной шляпе, высоко подоткнув юбки; босые, мускулистые, как у мужчины, ноги ее были иссечены царапинами и ссадинами. Женщину эту прозвали «Краснухой»; и причиной тому был цвет ее лица, но не прирожденный, а от чрезмерного употребления алкогольных напитков. Сейчас ее суровое мужеподобное лицо было нахмурено и полно воинственной решимости. Краснуха твердым шагом ступала по дороге, высоко вскинув голову и глядя вперед, не обращая внимания на любопытные взоры женщин и детей.

В Лас-Майяс, как и в других селениях, через которые проходила Краснуха, погоняя свиней, она ни с кем не завязывала Дружбы, и меньше всего с женщинами, с которыми всегда держалась надменно. И тем не менее с каждого порога ранчо ее приветствовали жители.

— Кто начальник вашего отряда? — спросил кто-то из толпы. Но Краснуха не удостоила его ответом, и только на повторный вопрос она с гордостью человека, привычного к славе Своего командира, ответила, не глядя на зевак:

— Педро Мигель Мститель.

И вслед Краснухе пронесся успокоительный и полный восхищения говорок:

— Педро Мигель Мститель.

Еще ни разу не проходил по этим местам знаменитый повстанец, но слава о нем уже разнеслась по всему Барловенто, по всем долинам, где протекает Туй; оттуда он и держал сейчас путь. Все молодое население Лас-Майяс, в воображении которого подвиги славного федералиста выросли до сказочных размеров, высыпало встречать и приветствовать его отряд.

Это был неутомимый партизан, который в один и тот же день давал сражение сразу в нескольких местах, появляясь там, где меньше всего его ждали, внезапно нападая на врага с тыла, так что тому чудилось, будто он сам атакует неприятеля, — словом, вел хитроумную партизанскую войну, снискавшую любовь и поддержку всего народа. Овеянный легендарной славой неумолимого федералиста, он прослыл выдающимся предводителем, вождем, увлекающим за собой народные массы.

И в Лас-Майяс, как в любом другом селении, стоило лишь появиться Педро Мигелю, как даже самые немощные старухи, давно отрешившиеся от мира и ожидавшие смерти в своем углу, вдруг словно оживали и, оставив свой темный угол, кидались к дверям, бормоча на ходу:

— Вот и довелось увидать его перед смертью.

Педро Мигель ехал верхом во главе своего отряда, хмуро и упрямо глядя перед собой, подобно идущей впереди него маркитантке; глубоко запавшие глаза, точно — уголья, горели лихорадочным огнем на его волевом лице, обросшем за время походов густой черной бородой. Повинуясь своим страшным думам, он сам избрал себе этот трагический путь, и за ним пошли эти люди с обветренными черными лицами; сейчас они, так же как он, молча и хмуро ехали на своих лошадях. Шестьдесят мрачных всадников составляли отряд федералистов, самый отважный и смелый из всех, что действовали в горах.

Рядом с конями и следом за ними, ухватившись за стремя и сохраняя суровое молчание, шли маркитантки, храбрые подруги повстанцев. В заплечных мешках они несли горшки, сковороды и разную снедь, некоторые из них вели в поводу тяжело нагруженных мулов, распространяя вокруг себя запах йодоформа и поднимая босыми ногами тучи пыли.

В этих местах не проходили кровопролитные сражения, и земля здесь не была усеяна трупами, как в других районах страны. Здесь случались мелкие стычки и перестрелки, когда вдруг дозор федералистов осмеливался подойти к окраине селения, где были расположены правительственные войска. Зато в здецших местах на славу поработал огонь; начиная от гряды Лос-Маричес до горных кряжей Капайя и Окумаре, все асьенды Барловенто и долины Туя были превращены в пепелища, и отряд Педро Мигеля был одним из основных виновников этих пожарищ.

Вот почему среди столпившихся у порогов своих ранчо женщин, притихших при виде угрюмой колонны федералистов, пробежал шумок:

— А дымком-то от них попахивает.

То были обстрелянные в боях с врагом, бывалые воины. Они не избегали сражений, подобно другим лесным отрядам, которые пробавлялись безнаказанными грабежами. Педро Мигель всегда держал своих людей в боевой готовности, предоставляя им только самый необходимый отдых; солдатам не следовало забывать, что в ратной жизни не бывает дней отдыха.