Бедный Павел. Часть 2
Шрифт:
Так что в августе 1775 мама пригласила меня к себе в Петергоф, обсудить личное послание Георга III Английского [86] . Я взял с собой Маврокордата и прибыл незамедлительно — с такими вещами не шутят.
Мы сидели вчетвером — я, мама, Маврокордат и Потёмкин. Императрица читала послание брата-монарха, а мы слушали. Георг выдал такой текст, что я даже подавился квасом, который пил ввиду летней жары. Настолько выспренного и наглого сообщения я ещё не слышал. Тон его соответствовал скорее отношениям между восточным правителем древности и его сатрапом, чем
86
Георг III — (1738–1820) король Великобритании и курфюрст Ганновера с 1760 из Ганноверской династии.
Когда мама закончила читать, все подавленно молчали. Тишина стояла несколько минут. Наконец Маврокордат высказал общее мнение:
— Это, безусловно, большая неприятность!
— Это скандал! — буркнул Потёмкин.
— Конечно, это наглость, но ведь этот самовлюблённый павлин, возглавляет нашего главного, пусть неформального, союзника в Европе и одного из основных торговых партнёров! — это уже я.
— И что ты предлагаешь, Павел, согласиться с его требованиями? — удивлённо подняла брови мама.
— Упаси меня Господи! У нас нет денег, свободных войск, да если бы и были, то отправлять своих солдат в чужую страну за тридевять земель под командование таким же, как наш британский брат, напыщенным полудуркам, я не готов!
— Ха-ха, а про деньги ты не сказал — денег тебе не жалко? — засмеялся Григорий.
— Были бы деньги, можно было бы поторговаться! А вот людей не дам!
Мама улыбнулась мне и сказала:
— Я полностью согласна с мнением Наследника! Но всё-таки, что нам делать? Как отвечать?
— Отказать им нельзя, но и согласиться с их требованиями мы не можем. — начал Маврокордат, — Значит, нам надлежит убеждать англичан, что Россия сейчас достоверно не в состоянии сделать требуемое ими! Пусть это их, скорее всего, и не убедит. — тихо закончил старый дипломат.
— Да, по тону Георга очевидно, что он не принял бы нашего отказа, даже если бы в Петербурге стояли шведы, а в Москве — крымчаки. Надо же «даю своё милостивое согласие»! — поморщился Потёмкин.
— Что говорит Мусин-Пушкин? — спросил я у Маврокордата, имея в виду нашего посланника в Англии.
— Да, менять его надо — он узнал об этом письме из моего запроса! Но, судя по данным наших купцов и агентов, это действительно мнение самого короля, подкреплённое соображениями премьер-министра Фредерика Норта. Они — два сапога пара! Норт интересуется только деньгами, армия на голодном пайке, вон колонии уже бунтуют…
— Разрыв торговых отношений будет?
— Однозначно ничего не будет! Норт считает деньги, и терять их не станет!
— Что они могут нам сделать? — это уже мама.
— Гадить с Турцией, Швецией. И, наверное, всё. С французами сейчас у них всё плохо — вот-вот война начнётся. Пруссаки с нами ссориться не будут, даже если шведы на нас полезут, а это маловероятно — будут бояться, что цесарцы им в спину ударят.
— Значит, пока не страшно! — резюмировал Потёмкин.
— Пока да, но вот потом это может нам выйти боком! — я был мрачен, — Я попросил бы тебя, Григорий Александрович, поразвлекать
Ганнинга. Пусть увидит масштаб наших проблем в армии и хозяйстве. Мама, ты не против?— Нет, Павел! Я согласна с тобой. Может, и ты тоже?
— Да, я, пожалуй, присоединюсь к нему, здесь кашу маслом не испортить. Что будем делать с ответом?
— Я попросила бы Константина Николаевича подготовить проект письма. — Маврокордат церемонно поклонился.
Послание вышло на загляденье — предельно вежливое, честное, дружеское. Я даже под большим секретом продемонстрировал Ганнингу полупустые императорские сокровищницы. Но, как и предполагалось, наш отказ не был принят с пониманием.
Маленький Ивайло Гешов горько плакал и уже не обращал внимания на погремушку, которой его пытался развлекать отец.
— Богдан, ну когда же ты проведёшь с нами, хотя бы несколько недель! Ивайло каждый раз тебя узнает заново! А я! Мне плохо без тебя! Я скучаю! — Ефросинья надула губы и готова была расплакаться.
— Любимая моя! Ты же знаешь, ходить по морю — это моя работа!
— У тебя три судна! Ты перевозишь чужие грузы! Зачем тебе плавать самому?
— У меня есть дела, которые я не могу доверить никому другому.
— Знаю твои дела! Вот, твой шурин погиб из-за них! А если ты так?
— Милая, Ивайло не умер! Не надо так говорить!
— Ладно, пусть он жив! Но он столько раз просил тебя прекратить так рисковать. Ты же совсем перестал оглядываться! Даже отец говорит, что ты самый лихой контрабандист, которого он знает!
— Я от него уже слышал, что он не отдал бы тебя мне в жены, если бы знал, кем я стану!
— И что бы ты тогда делал?
— Украл бы тебя, моя прелесть!
— А я бы не далась! Мне важно, чтобы у моего ребёнка был отец! — Ивайло, будто услышав, что говорят о нём, снова заревел. Ефросинья взяла его на руки и начала укачивать.
— Фросюшка! Я правда-правда исправлюсь! Только не гневись на меня!
— Скажи мне, Гришенька, что это ты творишь? — я, наконец, смог лично поговорить с Потёмкиным.
— Паша, а я что…
— Гриша, Екатерина Алексеевна уже не девочка, чтобы беременеть каждый год! Здоровье-то её пожалей! Совсем, что ли, одичал?
— Паш, да я и сам не знаю! Скучно мне, понимаешь?! Делать мне нечего, вот я и…
— Ты дурак совсем?! Нет, я осознаю, что ты мужчина крепкий, и к амурному делу страсть имеешь, но башка-то тебе зачем?
Ругал я его долго. Он виновато соглашался. Пришлось даже направить его к доктору Ротову, который принимал предыдущие роды у мамы, чтобы тот снабдил Гришку презервативами и разъяснил, как ими пользоваться. Я, конечно, понимал, что здесь и роль мамы была велика — расслабилась она, но вот ругать я мог только его.
— Скучно тебе, Гриш?
— Ох, скучно, Паша! Скучно, сил моих нет! Поверишь, уже рыбу ловить начал! Совсем одичал. Нет, ты не подумай, я Екатерину Алексеевну люблю, мне с ней хорошо, вот только она от дел государственных часто бежит. Машенька то, Машенька сё… Теперь вот, ещё ребёночка ждёт… Конечно, совсем она от дел не уходит, но мне скучно! Пить пробовал — не идёт! Жена рядом, дочка… Не могу. Приказ — так там дел-то уже… Час-два в неделю, а после что? Уехать бы — повоевать, города строить — так жену жалко, без меня боится она… Что мне делать-то, Паша?